На опустевшее место ляшских панов выдвинулись заслуженные и знатные украинские люди, которые изо всех сил кинулись добывать себе маетностей и подчиненных. Не так паны, как подпанки! Я считал, что перед свободой все равны, а мой писарь генеральный пан Выговский, принося мне на подпись целые скирды универсалов с предоставлением земель старшинам, брезгливо шевелил своими шляхетскими усиками:
- Равенство - это несправедливость для способных.
- Кто же способный? - допытывался я.
- Те, кого ты возвысил, записав в реестр генеральными старшинами, полковниками и сотниками, - отвечал спокойно пан Иван. - За услуги войску надо платить. Пусть платят те, кому оно служит.
- Что же скажет простой люд?
- А что простой люд? Ему бог не оставил ничего равного другим, кроме души. Душой сравняться - разве это не наивысшее счастье?
- Хорошенькое счастье, когда жить невмочь! Разорение в земле такое, что нет порой в селе и живой собаки, не то что хлопа, а мои старшины знай канючат: "Дай! Отдай!" Задаром никто не то чтобы саблей не махнет, а даже и чихнуть не хочет!
- Справедливо молвишь, гетман, - тихо соглашался со мною Выговский, подкладывая мне под руку новые и новые универсалы. - Каждый должен исполнять свою службу. Казаки - войсковую, святые отцы - молитвенную. А посполитые имущественную. Так создан мир, и кто же способен изменить его!
"...Имея особый взгляд на значение в Войске Запорожском пана Ивана сотника полка Черниговского заслуги, респектуя на пана Ивана верные для нас услуги, достойные хорошего вознаграждения, предоставили ему два села в Черниговском полку, Смолин и Максим, и выше поименованные села отданы нашим конфирмуем универсалом. Войтам же поименованных сел со всей громадой сурово важностью сего нашего универсала приказываем".
"...Видя пана Никифора Калинниковича, товарища войскового, к военным делам способности, к которым и в дальнейшем его побуждая, жаловал ему к домовой выгоде его село Ивашков..."
"...Респектуя значительные услуги, в Войске Запорожском содеянные, знатного товарища полкового нежинского Марка Ивановича, а к дальнейшим поощряя, мы предоставили оному село Припутни до ласки нашей войсковое..."
"...Итак мы, поощряя его, отца Максима, к тому чтобы охочим сердцем к господу богу приносил за нас молитвы свои иерейские, жалуем ему во владение слободку оную и повелеваем, чтобы ему никто до ласки нашей не чинил в том препятствий, так и жителям слободки оной приказываем, чтобы в пристойных повинностях были послушными".
Бывшие шляхетские имения стали теперь войсковыми свободными, в распоряжении и диспозиции гетманской, поэтому теперь знатное товарищество за свои верные службы выпрашивало и вырывало оные у меня и у полковников, и что же я мог поделать? Так по прошениям полковников своими универсалами подтверждал, яко и сам, усмотрев заслуги чьи-либо верные, своими же гетманскими универсалами без помех оные маетности определял то на уряд, либо на ранг, то есть не в собственность, а лишь во владение на то время, пока занимает должность войсковую; другим к домовой выгоде, то есть на какое-то время для вспоможения дому; третьим до Ласки войсковой, то есть до следующего моего универсала; четвертым в спокойное и беспрепятственное владение - это уже навеки.
- Творишь аристократию казацкую, гетман, - припечатывал каждую свою подпись своими бесцветными словами Выговский. - Без аристократии нет нации, а только племя. И царь московский не возьмет тебя под свою руку до тех пор, пока будешь гетманствовать над голяками. У него бояре, воеводы, дворяне, патриархи, епископы, игумены, чем же похвалишься перед ним ты? И кто поможет тебе удержать власть, которой владеешь ныне?
Выговский. Больная совесть моя, седой чад моей крови, который отравлял меня непрестанно и без которого я, однако, не мог жить. Кто это объяснит и поймет? Сколько раз я готов был уничтожить его, растереть, как расплесканный напиток, он видел это, знал и смотрел на меня обреченно глазами библейского сына Авраамова, но не пробовал ни защищаться, ни убегать, оставался под занесенным ножом, готовый на заклание, - и мой нож опускался перед этой покорностью. Авраам и Яков. Кто из нас кто? Лестница на небо приснилась же не Аврааму, а Якову. Выговский тоже надеялся дождаться своей лестницы, своей власти, а тем временем ворковал у меня над ухом о власти моей.
Моя власть! Я не получал ее в наследство, будто сундук с золотом. Она не освящена древними суевериями и поддерживалась лишь моими личными достоинствами. Я взял ее так же прочно, как прочно сжал в руке булаву. Считалось: достаточно поднять булаву - и это уже власть. Я знал: иногда приходится опускать булаву на головы непокорных крикунов, сносить эти головы безжалостно, жестоко, без содрогания. Это было страшно, содрогалось мое сердце, плакала душа, захлебывалась слезами, но что я мог? Я сам был булавой в руке судьбы, в руке высшего предназначения, высоких потребностей свободы. Свобода дается кровью, а кровь невинна и безымянна.
Я давал имена своему народу, с именами шла свобода и держава. Теперь увидел, что это держава полковников в кармазинах, но уже ничего не мог поделать.
О аристократы с хлопскими фамилиями! Тетеря, Свечка, Безбородько, Борозна, Гвынтивка, Гоголь, Гребенка, Дубяга, Журавка, Журман, Засядько, Искра, Кандыба, Кулябка, Лизогуб, Лобода, Орлик, Палий, Полуботок, Трясило, Цецюра, а к ним присоединятся в дальнейшем иноплеменные Кочубеи, Галаганы, Гамалеи, Ригельманы, Милорадовичи, Дмитрашки-Райче, Капнисты, Томары, Маламы, Мартосы, Крыжановские, Бантыш-Каменские, Зертис-Каменские, Орбелияны, Монтанские. Их внуки повыламывают драгоценные камни с черенков сабель, добытых под Корсунем и Збаражем, чтобы украсить ими пряжки французских туфель, перельют серебряную посуду, отдадут парчовые кунтуши на церковные ризы, а простой люд только и будет мечтать, чтобы из панских багряниц портянки драть. Жаль говорить!
Через много лет после меня генеральный подскарбий войска гетманского Маркевич будет записывать в диариуше свои дни таким образом:
"Были на службе у с.Анастасии и обедали мы у князя и подпияхом".
"Сего дня были с князем на освящении воды на реце и по сем обедали у него и подпияхом, а после был на Белополовце, играл в карты с п.Петром и Холодовичем с проигрышем 12 коп.".
"Ввечеру играли в карты с выигрышем 80 коп. у п.Михайла. Сего дня обедали у Гурева и подпияхом зело".
"Праздновали восшествие на престол Ея Вва и подпияхом зело у князя Шаховского".
"Обедали и подпияхом у писаря енерального Турковского".
"Обедали и подпивали у обозного енералного Лизогуба, а стол с князем заехали до Гурева, и там напившие, разехалис".
"Был у князя Андрея, где и обедал, оттол с архимандритом Братским и Григорием Стороженком, сотником ирчанским, приехал я домой и, довольно покуликавши, отехали".
Полвека, которые были после меня - самые мрачные и самые позорные годы. Дни холопства без преданности и заверений и восторгов без любви, дни ничтожных способностей и гигантских пороков, рай холодных сердец и ограниченных умов, золотой век предателей, трусов, ханжей и рабов. Гетманы выскакивали, как дождевые пузыри, лизали ноги кому угодно, лишь бы только угнетать собственный народ, все умение их уходило лишь на то, чтобы обманывать сильных и преследовать слабых, насмехаться над свободой, единство земли предавали анафеме, топтали все свершенное мною, не заботясь о том, что топчут душу и сердце народа своего.
Я жил или уже умер, обреченный был вечно лежать будто в стеклянном гробу, все видеть, все замечать и понимать - только ни сказать, ни вмешаться, ни вспыхнуть гневом. Жаль говорить! Разве же не сам я породил этих яростных, подлых, отвратительных фурий корыстолюбия, жадности, ничтожности и ненасытности? Кричали: "Дай!" - и я давал. Требовали: "Еще!" и я беспомощно разводил руками. Вырывали друг у друга не таясь - я не умел их сдержать. Народ проклинал меня за то, что брал у него, отбирал много. Старшины проклинали, что мало давал. Гетман не только для хвалы, но и для проклятий.
Матвей Гладкий, с сонными, как у Семка Забудского, глазками, с въедливым голосом, опухший от алчности, домогался еще и особого универсала на полковничество.
- Позаписывал полковниками, а кого! - кричал у меня в шатре. - Имени своего не умеют начертать, кресты рисуют под универсалами. А полки? Что это за полки? У меня две тысячи шестьсот и тридцать казаков, а в Нежинском полку девятьсот и девяносто девять, в Черниговском тысяча и семь, а в Киевском тысяча семьсот девяносто два. Так равняться ли мне с Шумейком, Небабой или Ждановичем!
И я, грозный гетман Хмельницкий, отмахиваясь от назойливого жужжания мною же порожденного этого человечка, должен был скреплять своей подписью то, чего он так жаждал: "Видячи мы пана Гладкого старательность и в почтенных поступках совершенство, разумеем его на уряд полковника миргородского быть годного, надеясь, что и в дальнейшем в своих почтенных поступках и достойных войсковых трудах не будет отменен, посему настоятельно приказываем, дабы каждый ему, Пану полковнику Гладкому, чинил всегда яко старшему своему пристойную учтивость и почтение и сообразно давним войсковым установлениям надлежащее отдавал послушенство, зная тое, что он, пан Гладкий, имеет от нас полную и безоговорочную поддержку доброго уважать, а преступного без фольги (без поблажки) карать".
