Культурная эволюция. Французская революция выдвинула господство интересов целого, общего, коллектива над интересами частными, индивидуальными, и явилась основанием для необычайного развития мощи государства. Аппарат государственного управления заработал в XIX веке с неведомой раньше силой, точностью и отчетливостью; различие между бумажными и действительными данными, с нарождением честных и образованных чиновников, с установлением контроля и гласности, начало резко сглаживаться.
Воинская повинность, поставляющая бесплатно военному ведомству человеческий материал, вызывала справедливые протесты лучших мыслителей XVIII века; она стала возможной в XIX веке. В XVIII веке военное ведомство в отношении поступавшего к нему человеческого материала, еще являлось дырявым решетом. В начале Семилетней войны, в 1757 г., в России было собрано 43 088 рекрут; из них дошло до офицеров-приемщиков 41 374, отправлено в полки 37 675, а прибыло только 23 571 человек; 45 % потерялось — умерло, дезертировало, пристроилось по дороге. Еще во время Французской революции около 35–40 % мобилизованных по декрету французов не доходили до своих частей. Но в отсталой России через сто лет после Семилетней войны военный министр Милютин мог похвастаться, что к 1863 г. количество пропадающих на пути к полку рекрут уменьшилось по сравнению с 1757 г. в 750 раз (0,06 %). Это уменьшение дырявости государственного аппарата за сто лет в 750 раз — очень существенная для истории военного искусства данная. Органическое перерождение государства в новейшее время является существенной предпосылкой новых массовых армий, нового комплектования, нового тыла, новой стратегии.
Процесс огосударствливания захватил дело изготовления планов и карт. В XVIII веке это было занятие частных лиц. Три поколения семьи Кассини разрабатывали карту Франции; это были представители «искусства» — географии и топографии. В 1740 г. государство организует работу по градусному измерению. Французская революция, выдвинувшая метрическую систему, имеющую в основе метр — одну десятимиллионную часть четверти меридиана, оказалась очень внимательной к топографии; во главе картографического делопроизводства Комитета общественного спасения пережил встречный политический вихрь Наполеон Бонапарт. В Саксонии в 1781 г. Леман начал триангуляционные работы и приобщил к лику наук новую дисциплину — ситуацию.
В начале XIX века очень отсталой в картографическом отношении являлась Пруссия. Это объясняется тем, что бюрократический гений Фридриха Великого усмотрел в планах местности существенный военный секрет; чтобы неприятель блудил, попав в Пруссию, велено было держать карты в тайне. Эта политика, относительно планов крупного масштаба, удерживалась в России до последнего времени. Пруссия уже в начале XIX столетия обнаружила обусловливаемую секретом отсталость в изготовлении хороших планов и отсталость войск в умении и в привычке часто обращаться к плану — и покончила с топографическими тайнами.
Культурный процесс обогатил военные дисциплины не одной ситуацией. В духе XX века лежит стремление к рационализации всякой практической работы, к разработке теории, которая подводила бы под нее научный базис. То, что раньше усваивалось простой практикой, перенималось молодыми у старших как традиция, в XX веке возводится почти в ранг науки; мы видим новую науку ухода за грудными младенцами, науку кормления молочной коровы, науку «хорошего тона» — правил тактичного поведения в обществе и сохранения приличий, и труды, посвященные этим новым «наукам», расходятся в десятках миллионов экземпляров. Протестовать против них — это значило бы идти вразрез с течением века. В военном искусстве, на том же основании, народилась в XX веке новая дисциплина — «штабная служба», ставящая себе задачи популяризовать рациональные приемы штабной работы, которые усваивались в XIX веке еще только по традиции и не подвергались теоретическому обсуждению.
В XIX веке на развитии военного искусства стало существенно отражаться влияние такого старого изобретения как книгопечатание. Военная книга в XVIII веке представляла редкость. Грамотность в армии была очень скромна. До Французской революции высказывались скромные пожелания, чтобы унтер-офицеры умели читать и писать; Карно находил в революционных батальонах неграмотных командиров; в первой половине XIX века прусские офицеры говорили еще не языком Шиллера и Гёте, а на народном диалекте. За столетие положение сильно изменилось; в Германии перед Мировой войной только 0,04 % новобранцев были неграмотны; даже наиболее отсталые страны Европы — Румыния и Сербия — имели более пятой части новобранцев грамотными (31 % и 20,4 %; в России — 38 %).
В XIX веке народился читатель, народился военный книжный рынок, спрос на котором существенно поддерживался развивавшимися при каждом полку военными библиотеками. Мемуары и сборники анекдотов XVIII века заменились серьезными военными журналами, глубокими теоретическими и историческими военными трудами. Это движение в первой половине XIX века, однако, существенно задерживалась реакцией. Еще господствовал предрассудок, что не дворянское и не офицерское дело писать книги. Большинство военных трудов издавалось анонимно, без подписи автора. Сколько-нибудь пригодные для изучения военного искусства военно-исторические труды до конца XIX века были чрезвычайно редки. В эпоху Мольтке еще не существовало хороших трудов по кампаниям Наполеона, несмотря на истекшие 50 лет, и высший командный состав прусской армии в 1870 г. был в военно-историческом отношении почти полностью безграмотен. В XX веке это положение радикально изменилось; каждый офицер генерального штаба, даже при отсутствии склонности к научному или литературному труду, считает своим долгом напечатать хоть одну брошюру. Параллельно с частной инициативой и военная власть все охотнее обращалась к печатному станку; образовалось целое наводнение печатающихся приказов, инструкций, наставлений. Количество уставов в одной армии достигало до 500–600, одновременно действующих. Печатный станок ныне является до такой степени атрибутом военного командования, что теперь даже в маневренной войне немыслим ни один штаб армии без походной типографии.
Хотя устройство первой военной академии (в Стокгольме) относится к 1796 г. и хотя с 30-х годов подобия военных академий начинают функционировать в столицах важнейших военных государств, но они давали еще только жалкую подготовку. Лишь с конца 60-х годов начинается серьезная постановка высшего военного образования. Сотрудники Мольтке, собственно говоря, такового еще почти не получали.
Основание военно-научных обществ относится к 1802 г., когда в основанном Шарнгорстом кружке в Берлине насчитывалось до 300 членов; но иенская катастрофа и последовавшая реакция унесли это начинание. Бойен воскресил его, в не слишком ярком виде, в 1843 г. Другим государствам это учреждение казалось сомнительным, игрой в либерализм. Но победы Пруссии в 1866 г. заставили признать пользу общественного приступа к разработке военных вопросов, и военно-научные общества, с центрами в столице и с разветвлениями в крупных гарнизонах, начинают создаваться во Франции, Австрии, Баварии. К началу XX века в Петербурге живую струю вносит Общество ревнителей военных знаний, которое удается организовать Е. Новицкому. Постепенно требования военно-научной тренировки распространились и на строевых офицеров, которых качали привлекать к докладам в своих частях.
Точно так же физическая культура — занятия гимнастикой, штыковым боем, плаванием, другими видами спорта — начавшая проникать в войска в середине XIX века, получила широкое развитие в армиях к началу XX века. Установилась система сосредоточения войск на летние сборы в лагерях. Пруссия стремилась отдавать предпочтение перед большими постоянными лагерями, с вечным маневрированием на изученной местности, подвижным сборам — учениям и маневрам войск с переходом каждый день на новый ночлег. Для производства обычных учений войска значительных гарнизонов широко применяли систему выезда утром по железной дороге на незнакомую местность с возвращением таким же путем вечером в казармы; однако постоянные лагери и в Германии не заглохли, так как они являлись более удобными, чем казармы, для производства многочисленных учебных сборов запасных и эрзац-резервистов.
Стремление к рационализации всего военного обихода ясно отражается в эволюции солдатского обмундирования. Уже Ллойд и Потемкин открыли в XVIII веке борьбу с солдатским париком — рассадником паразитов, неудобным мундиром с высоким воротником, открытым на груди, лосиновыми штанами. Их идеи нашли полное признание только в XX веке, когда появился френч, с массой тех самых карманов, против которых ополчались плац-парадные гении реакции. Знаменательно, что существенный шаг в рационализации формы — применение защитного цвета — был впервые сделан крестьянским ополчением буров. Русская армия начала войну 1904 г. еще в ярких белых рубашках, но всем понятные условия стрелкового боя заставляли русскую пехоту пачкать и красить свои белые рубашки всеми доступными способами. Летом 1904 г. русская армия уже облачилась в защитный цвет, что явилось сигналом и для других континентальных армий. Тогда как еще в 1831 г. начальство озабочивалось тем, чтобы теплые вещи в зимнюю кампанию контрабандой не попадали в войска и не портили их внешнего вида, в XX веке организованное снабжение теплыми вещами является уже нормой, что значительно повысила способность современных армий вести зимние кампании.
