Взятием Великих Лук Баторий не довольствовался. Великие Луки были только главным звеном в системе русской обороны этого региона, крепость стояла в окружении других, поменьше. Польский король решил покончить со всеми, не откладывая на следующую кампанию, и это ему удалось. Поздней осенью после небольшого сопротивления под ударами неприятеля пал Невель, после него Баторий без особого труда овладел крепостью Озерище. Труднее пришлось с Заволочьем, где гарнизон крепости, возглавляемый воеводой Сабуровым, держался дольше других, но и он, в конце концов, уступил преимуществу нападавших. Со взятием Заволочья завершился 1580 год, но кампания с ним не обрывалась. Она тем и интересна, что зима не прервала ее, как это было в прошлых кампаниях, и наступление противника продолжилось в наступившем году. В феврале армия Батория дошла до озера Ильмень, взяв по пути с боями города Холм и Старую Русу. Только после этого, оставив за собой все завоеванное, основные силы королевских войск вернулись в Литву.
Впрочем, в последней операции, имевшей результатом падение Старой Русы, сам король не участвовал. Доверив дело своим воеводам, он тогда спешил в столицу, где в феврале открывался очередной сейм и где Баторию предстояло вновь доказывать целесообразность проведения в наступившем году новой кампании и выбивать для нее средства.
А подытожить прошедшую кампанию можно так. Если в результате прошлогодних побед короля в русской обороне образовалась, как мы говорили, серьезная брешь, то теперь оборона на западных границах Московского государства оказалась просто взломанной. Россия потеряла значительные территории, а войска противника стояли всего в нескольких десятках верст от Великого Новгорода, и дорога на него оставалась совершенно открытой. Таким образом, к весне 1581 года Россия стала перед фактом тяжелого военного поражения.
Положение усугублялось ухудшением обстановки на других театрах войны. Неудачи на собственно русской территории были в зимней кампании 1580–81 гг. не единственными. Тогда же в качестве вспомогательной акции часть королевской армии предприняла поход в Ливонию. Здесь литовцы дошли почти до Дерпта и Нейгауза, по пути отбив у русских замок Шмильтен. Причем в этом походе под литовскими знаменами принимал участие со своими дружинами изменивший Грозному царю бывший вассальный ливонский король Магнус. Но более тяжелыми стали здесь потери Москвы на шведском участке фронта. В декабре 1580 года после 13 недель осады шведы приступом овладели крепостью Падис, а в начале следующего года они осадили Везенберг, который, не получая поддержки, не выдержав тесной осады и постоянных обстрелов, в марте 1581 года сдался на условиях предоставления свободы гарнизону. Неутешительные вести приходили и с другого театра, из Карелии. Здесь еще в ноябре шведы заняли Кексгольм, при защите которого погибло две тысячи русских.
Последние поражения в Ливонии практически означали конец русскому военному присутствию в Прибалтике. К весне 1581 года московские воеводы контролировали там лишь узкую полоску в восточной части Ливонии, включая Нарву, Дерпт и еще несколько городов чуть к западу от Чудского озера. Это все, что оставалось от блестяще начатых завоеваний. Но ливонские потери, хоть и тяжелые, но были потерями не своего, чужого. Более удручающе воспринимались утраты своего, кровного. И помимо того что враг захватил исконно русские земли, он оголил довольно протяженный участок границы, чем поставил московскую сторону на грань катастрофы.
Положение не поправилось после еще одной незначительной победы русских на смоленском направлении наступления противника. Мы видели, как в октябре 1580 года неудача подстерегла здесь Баториева воеводу Филона Кмиту, потерпевшего тогда поражение от Бутурлина. Весной следующего года русский успех имел здесь продолжение. В марте во главе небольшого корпуса Бутурлин выступил из района Смоленска и, пройдя рейдом, повоевал окрестности литовских городов Дубровны, Орши, Могилева, Радомля. Встретившись под Шкловом с брошенными против него литовскими отрядами, Бутурлин разбил их наголову, но в битве погиб сам. Частный успех не привел к изменению обстановки.
К весне 1581 года напряжение, связанное с обострением военных событий, несколько стихло, очередной раз уступив место вспышке дипломатической активности. Московские послы Сицкий и Пивов от самых Великих Лук в продолжении всей кампании ездили повсюду за польским королем и, выполняя наказ царя, терпеливо и безропотно сносили все насмешки, лишения и обиды, вплоть до побоев. Оказавшись в начале весны в Варшаве, они предложили польской стороне заключить перемирие на любой устраивающий короля срок и на условиях сохранения каждым из противников того, чем он на настоящий момент владеет. Ведавшие переговорами паны отказались даже доносить королю о такой инициативе русских. Победы вскружили противной стороне голову, положение на фронте сделало ее предельно несговорчивой. В отношениях с московскими дипломатами королевские люди надменностью превзошли самих себя, на любое предложение, а тем более просьбу русских они смеялись им в лицо. Терпеть унижение и бесчестие стало для русских послов при польском дворе делом обычным.
Тогда Грозный прислал к Баторию гонца с просьбой опасной грамоты для новых послов. Старое посольство, как мы видели, оказалось по многим вопросам неполномочным. С присланным гонцом царь уверял короля, что новое посольство сумеет договориться по всему, что касается Ливонии, но, судя по некоторым соображениям, Грозный пытался только протянуть время, получить ту самую передышку, о которой хлопотали Сицкий и Пивов, предлагая перемирие. В своем письме Баторию русский царь сообщал, что «этим послам мы велели договориться подробно насчет Лифляндской земли, как делу пригоже статься; тогда по договору и людей из Лифляндской земли велим вывести, а до тех пор ты бы, брат наш (курсив мой — А. Ш.), людей не собирал и убытка казне своей не делал». Сам гонец получил при этом от царя строгий наказ: «Если король о царском здоровье не спросит и против царского поклона не встанет, то об этом ничего не говорить».
Опасная грамота была выдана, и новые послы Писемский и Пушкин в конце апреля 1581 года были уже при королевском дворе. Особый интерес представляет данная им царем пространная инструкция:
«Послы не должны отдавать верительной грамоты никому, кроме короля; должны требовать, чтобы их непременно представили Баторию, а если станут их укорять или бесчестить, или бранить, или бить, то на укоризну, бесчестье и брань отвечать, смотря по делу, что будет пригоже и как их Бог вразумит, слегка, а не браниться, против побоев терпеть и стоять накрепко, чтоб их отпустили к королю, а, пока у короля не будут, до тех пор грамоты верительной никому не давать и посольства ни перед кем не править. Если король не встанет и велит о государевом здоровье спрашивать панам, то и за этим не останавливаться, о государевом здоровье говорить, грамоту верительную подавать, посольство править; если будут их на посольстве бранить или бить — говорить одно, чтоб дали посольство исправить, и ни за чем не останавливаться, самим не задирать и невежливых слов королю не говорить. Если паны станут говорить, чтоб государя царем не писать, и за этим дело остановится, то послам отвечать: государю нашему царское имя Бог дал, и кто у него отнимет его? Государи наши не со вчерашнего дня государи, извечные государи; а если государь ваш не велел нашего государя царем писать, то государь наш для покоя христианского не велел себя царем писать; все равно как его ни напиши, во всех землях ведают, какой он государь. Если же станут спрашивать, кто же это со вчерашнего дня государь, отвечать: мы говорим про то, что нам государь не со вчерашнего дня государь, а кто со вчерашнего дня государь, тот сам себя знает. Если не захотят писать государя братом королю, то отвечать: государи наши извечные государи; государю нашему братья турецкий цезарь и другие великие государи, и то нашему государю не важно, чтоб с вашим государем писаться братом, и если государь ваш этого не захочет, то мы просто напишем без братства, что взяли перемирие государь с государем. А если станут говорить, чтоб в перемирной грамоте написать Так от имени короля: учинили мы тебя (царя) в братстве, и в дружбе, и в любви, — то и за этим дело не останавливать; если король не согласится писать царя смоленским, то соглашаться и на это».
Даже если не быть знакомым с прежними посланиями Грозного, то и тогда не может не броситься в глаза степень унижения русского царя, его согласие на все требования вплоть до смирения перед издевательствами над его полномочными людьми. Теперь он не только называет Стефана Батория братом, но и согласен, если польский король не будет называть братом его, Ивана Васильевича. Он даже не против того, если король Речи Посполитой добавит к своей короне титул царя смоленского. Какой контраст с тем, что можно было наблюдать всего каких-нибудь два года тому назад! И как выразился по этому поводу Н.М. Карамзин, «Иван пил чашу стыда, им, не Россиею заслуженного!»
