Гарцев пошевелился — откуда собака? А камень будто стал ближе. Он хотел наугад дать выстрел по камню — и свои вскочат, нечего спать! — ко летели по небу рядом сразу три звезды, летели прямо на бивак, Жорка на миг поднял голову — и острейшая сталь, кованная кузнецами Рура, с противным хрустом прошла сердце. Дозорный мыкнул, ладонь Спиридона, пахнущая коровьей шерстью, стиснула колкие безвольные губы трупа.
На тихий свист Спиридона подползли Игнат и Дмитрий. Лай Волчка приближался. Познакомились на ощупь с автоматом Гарцева, правильно или нет — проверить можно только выстрелами. Тронулись к палатке. Но из нее вышел человек, негромко спросил:
— Жорка?
— Ау, — неопределенно ответил Игнат.
— Откуда собака? Сычас сменю, портянку перемотаю, — и ушел в палатку. Под брезентовым пологом чиркнула зажигалка, кто-то быстро и жадно затягивался папиросой.
— Разумши, — шепнул Спиридон и сбросил валенки.
Сотня бесшумно, в носках, направилась к палатке. Почти рядом залаял Волчок. В палатке послышалось движение. Рядом толклись на привязи кони, чутко поднявшие уши. Один конь заржал. Но Митька уже включил батарейный фонарик лучом в палатку, а Спиридон нажал спусковую скобу. Полицейские сделали два ответных выстрела, ранив Митьку в голову. Автомат сработал отлично — спасибо Круппу: прост и удобен в партизанском бою. В палатку ворвался широкогрудый мохнатый Волчок, предводитель совхозных собак, и кинулся, рыча, на мертвых. Оскалив зубы, отряхивая лапы, попятился от трупов. Подбежал переодевшийся Иван.
От страху у него пропал голос.
— Мужик! — презрительно сказал Спиридон. — Собаку привязать не может. — Мудохлеб!
Арсенал сотни пополнился — и красного[19], и белого[20] оружия хватает на всех. Коней теперь семь — как раз по числу казачьей семерки. Полмешка сухарей, килограммов пять сахара, три бутылки денатурата, который Спиридон называл «Синенький цветочек», «Голубой Дунай» или «коньяк «Три косточки»: на этикетках три кости — череп и руки скелета, крупная надпись «Яд». Тут же выпили по стопке, с водой. Иван не разводил, не портил.
Крастерра приготовилась перевязать Митьку в землянке, но он по-прежнему недружен с ней. Тогда пулю, застрявшую под кожей головы, выковырял шилом Спиридон, а рану залепил мудреной «живой» мазью по рецепту предков.
Весь день отсыпались. Бабы работали на коровнике. Потом судили Ваньку за Волчка. Приговорили всем трибуналом: привезти двадцать копен сена вне очереди.
Рана Митьки стала нарывать. Спиридон приказал ему лежать смирно, а Крастерру попросил лечить упрямца. У нее в сумке был сульфидин, прародитель антибиотиков. Жар спал. Боли стихали. Но Митька по-прежнему смотрел в сторону от медсестры. Спиридон по этому поводу сказал так:
— Ох и тяжелый вы народ, казаки, как вас только земля держит!
Люба стала укладывать свои пожитки — в станицу решила возвращаться. Причина: Спиридон с этой рыжей красавицей собирается на вершину Эльбруса. Еле уговорили Любу остаться. А командир и Крастерра на рассвете ушли.
Остались внизу мачтовые сосны. Камень, снег, крутизна. Только подкрепились из термоса чаем с денатурой — и Грива Снега поднялась, швырнула на восходителей ураган, загудел ветер, в атаку пошли облака, залпами, стремительно. Показалось, что Эльбрус оторвался от планеты и поднимается в мировое пространство, чтобы сбросить с себя вцепившихся в него сталью альпинистов. Хорошо, что выросли новые люди. Крастерра имела первый разряд, ходила до войны на штурм Безингийской стены и Домбай-Ульгена — Убитого Зубра. Несдобровать бы командиру без нее в опасном месте — он сорвался, но Крастерра удержала его общей веревкой, над которой казак вначале смеялся. Пурга бушевала весь день. Пришлось отсиживаться. Потом прояснилось. Острый воздух, мороз, зеленоватые иглы звезд, страшные, отвесные бока гор.
Бледный от свежего снега рассвет. Две букашки поползли вверх. Эльбрус смирнехонько блестел на солнце, расставив хитрые ловушки — завалы, прикрытые тонкой пленкой льда. Снег под ногами стал влажным, проваливались по пояс. Спиридон шел, сдерживая тошноту, покалывало сердце, бурно протестовали легкие — бил кашель. То и дело отдыхали. И вот уже виден немецкий флаг.
На вершине стеклянно-золотое солнце чернило лица победителей. Спиридон пытался рассмотреть два моря — Каспийское и Черное, и будто бы увидел. Флаг он понес сам. На зеркальном льду Крастерра вырубила топориком свое имя. Потом добавила в изумрудную льдину имя командира. Перевязала ему глаза, оставив щелки, чтобы не ослепиться блеском снегов.
— Спасибо, дочка! — поцеловал Спиридон Крастерру в губы.
К вечеру добрались в лагерь и повалились спать как убитые. Митька предлагал пустить немецкий флаг на портянки. Командир только плюнул в сердцах и спрятал флаг в свою сумку.
Несколько дней на флагштоке развевалась алая косынка Крастерры. Потом немцы сорвали ее, навесили свой, со свастикой. Русский летчик бомбой смел его. Запас флагов у немцев велик — на все вершины мира, и снова пауки свастики, скрючившись от холода, медленно ползли по вечной синеве неба. В феврале 1943 года наши альпинисты получат приказ снять гитлеровские штандарты с вершин Эльбруса и установить государственные флаги СССР, навсегда.
В яркий день, когда горы сверкали нестерпимо, в сторону вершины снова двигался отряд горных гренадеров. Игнат и Митька, ободренные удачами, загорелись перебить «эдельвейсов». Спиридон молча считал стрелков на склоне. Покачал головой:
— И носа высовывать нельзя!
— Это с пулеметом? — петушился Митька, обиженный тем, что не с ним Спиридон снял флаг, — потому и предлагал сделать из него портянки.
— Митя, ты их за дурачков не считай. И пулеметы у них есть. Я еще в первую войну уразумел: немец — такая у него натура — никогда без приказа не отступает. На всей земле только и солдат настоящих — немцы и русские. А раз немец не отступит, значит, отступим мы, а нам знаешь куда отступать откуда ни письма не пришлешь, ни голоса не подашь.
— А русские без приказа отступают?
— Никогда.
— А как же до Волги и Кавказа докатились?
— По вынужденному приказу пушек. Так и немцы откатятся до своих речек — Эльбы и Рейна. Скоро наши пушки такой приказ дадут.
— Пока дадут, коровы наши подохнут.
— Не будет с тебя, Митька, толка — не понимаешь ты военного дела. Ты видишь, сколько самолетов наших лети г в немецкий тыл?
— Ну и что?
— А то, что скоро, значит, и танки пойдут, и пехота, и кавалерия. Тогда и нам отставать негоже. Ты думаешь, что надо только немца выбить?
— А чего же еще?
— Надо еще самим выжить. Я за вас всех в ответе. Люди, как патроны. Их беречь нужно. А уж если расходовать, то с явной выгодой.
— Какая у войны выгода? — спросил Иван.
— Победа. А чтобы не задавали дурацких вопросов, буду с завтрашнего дня проводить с вами политзанятия. Начнем с изучения пулемета. Чтобы все семь человек знали его наизусть — он наше главное оружие, с ним мы можем в горах держать не только вот этих немцев, а целый батальон. И держать, и перебить — патронов хватит.
— Значит, и Нюське моей стать пулеметчиком? — усмехнулся Митька.
— Вот именно. Пока и она не овладела пулеметом, в бой нам соваться невозможно. Ты заговоренный от пули? Нет. Шлепнут тебя как миленького, кто дальше строчить из пулемета будет? Игнат. После него Иван. А потом и Нюськина очередь подойдет. Неужели и этому ты не научился в Красной Армии? Нет, не будет с тебя капитана!
Митька искоса смотрел на командира — полковник и есть, и вид не тот, что в колхозе, и слова другие. Командиром Спиридона не выбирали — он назначил себя сам, но никому в голову не пришло бы выбрать другого.
— Я сказал завтра? Нынче! — скомандовал Спиридон. — Иван, выкатывай «максима» на середку, начнем политзанятие…
Глеб Васильевич возился в мыловарне, починяя «механизмы». В стылой бане вонь, сажа клоками висит, черная паутина. Долго возился с котлом, переставляя его так, чтобы быстрей нагревался. Хоть и перещеголял Глеб конкурентов, но завод его убог. Теперь придется расширяться — смерть протянула ему услужливые руки, отравленный скот он купил. Говорили, что немцу скоро капут, что скот уничтожили партизаны. Это была неслыханная удача, такое пропустить нельзя, дело пахнет миллионами. Что немцу капут это его не касается. А партизанам тем дай бог здоровья!
Какой-то иной свет, что-то чудное, древнее в оконце бани заставило оглянуться — упали легкие пушинки снега. Душу наполнило стариной, тихим станичным житием без войн, разрух, одиночества. Снег в старину означал отдых, праздник. Управил скотину — и полеживай на печке, покрикивай на домочадцев.
Глеб вышел из мыловарни, подставив лицо снежинкам, воспоминаниям. Об эту пору ехал бы он на крепких лошадках в лес, привез бы хозяйке жарких дубовых дров и после веселого, трудного дня поужинал с волчьим аппетитом, помолился бы на образа и залег на жаркую перину…
