И солдатъ повѣрилъ льстивымъ словамъ, бросилъ винтовку и ушелъ изъ окопа. А врагъ широкой волной захлестнулъ родную землю… Люди устали, люди повѣрили обману безумнаго, и онъ захватилъ власть. Сѣлъ на тронъ, окружили его злые люди, и стали они править всей землей, властвовать сурово, жестоко, казнить виновныхъ и невинныхъ.
Заключилъ онъ миръ съ вѣковымъ врагомъ, отдалъ врагу полъ-родины и предалъ друзей — союзниковъ. Вѣдь онъ обѣщалъ дать миръ…
И сталъ онъ устраивать рай на землѣ — закрылись лавки, заводы; перестали пахать и сѣять хлѣбъ; не стало ни бѣдныхъ, ни богатыхъ — всѣ стали нищими… И пошелъ большой голодъ по всей странѣ; не было хлѣба, не было товаровъ — вѣдь друзья — союзники ничего не привозили изъ заморскихъ странъ, ничѣмъ не хотѣли помочь предателямъ…
Тяжело стало жить. А онъ все утѣшалъ: «Будетъ и хлѣбъ, будетъ все — только справимся съ богачами».
Окружилъ онъ себя шайкой опричниковъ, и стали они разъѣзжать по всей странѣ и изводить крамолу; казнятъ и вѣшаютъ, пытаютъ и мучатъ людей. Заполнились тюрьмы, застѣнки, и застоналъ народъ. Лучшіе люди бѣжали на югъ, на Донъ, бѣжали въ чужія страны къ друзьямъ своего народа.
И пуще прежняго заработали злые опричники, и рѣкой полилась кровь. И лютый пошелъ голодъ — по городамъ, по селамъ, по всей странѣ; и ликовала Смерть. Умиралъ рабочій за станкомъ въ полуразрушенномъ заводѣ. Крестьянинъ не сѣялъ, не пахалъ — все равно хлѣбъ отнимутъ опричники! И горько-горько плакали дѣти, голодныя, слабыя дѣти.
А опричники хвастались: «Выведемъ крамолу, смерть измѣнникамъ!» Ѣли, пили, да купались въ крови народной.
Не стерпѣлъ тогда народъ — вооружился, возсталъ противъ обмана и пошелъ на безумца… Но безумный былъ хитеръ и былъ силенъ своей опричниной. И сталъ онъ набирать солдатъ въ свое красное войско, а кто не хотѣлъ къ нимъ итти, того убивали. И послалъ онъ свое красное войско на войну, и разгорѣлась она жесточе прежней: пошелъ братъ на брата и сынъ на отца. Возсталъ противъ него Востокъ и Сѣверъ, Югъ и Западъ, вездѣ собирались бѣлыя ополченія и шли на него. А заморскіе друзья посылали и помощь и деньги.
Не хотѣли воевать красные солдаты, не хотѣли умирать за него, но опричники гнали ихъ силой.
Все меньше и меньше становилось царство больного, все злѣе и жесточе становился онъ, и въ злобѣ своей тысячи душъ невинныхъ губилъ онъ ежедневно.
Но народныя рати подходятъ къ столицамъ все ближе и ближе; задрожала страна… И въ ужасѣ мечется онъ и цѣпляется за свой тронъ; мечутся опричники и въ страхѣ бѣгутъ: часъ расплаты насталъ, гласъ народа — Божій гласъ.
Отдѣлъ Агитаціи и Пропаганды при Совѣтѣ Министровъ Правительства Сѣверо-Западной Области Россіи.
№ 3.
ПРОКЛАМАЦІЯ, КОТОРУЮ ГЕН. РОДЗЯНКО ОТКАЗЫВАЛСЯ ПРИЗНАТЬ ЗА СВОЮ.
Думы рабочаго.
Вотъ я, рабочій, сынъ трудового народа; горе трудящагося — мое горе; съ народомъ совершалъ я ошибки, съ народомъ преступалъ заповѣди. Гдѣ были люди — тамъ былъ и я. Теперь стоимъ мы и безнадежно топчемся въ тупикѣ. Дикая глухая стѣна воздымается передъ нами; стѣна слѣва, стѣна справа. Впередъ ходу нѣтъ и своротить некуда, оглянемся же назадъ и провѣримъ по совѣсти все.
Конечно, особенно хвалиться нечѣмъ, а все же мы, рабочіе, когда то были сыты, обуты, одѣты, сравнительно обезпечены, жили безъ особой нужды, жили въ мирѣ и покоѣ; въ нашемъ государствѣ, какъ никакъ, а всякій свою защиту имѣлъ. Вмѣстѣ со всѣми гражданами мы несли свои государственныя повинности. Въ жизни своей каждый изъ насъ былъ самъ себѣ господинъ. На широкомъ полѣ русской промышленности рабочій могъ въ. мѣру силъ найти мѣсто приложенія своего труда, своего — знанія, своей способности, а потому добросовѣстный трудолюбивый человѣкъ могъ имѣть достаточный заработокъ. Прежде былъ рынокъ, былъ спросъ на производительный рабочій трудъ, былъ заработокъ, была жизнь здороваго труда. Прежде рынокъ потреблялъ всѣ наши издѣлія и требовалъ все новыхъ произведеній рабочаго труда, ибо потребитель не страшился расширять кругъ своихъ потребностей, не страшился потому, что жилъ въ благоустроенномъ государствѣ, гдѣ былъ правый судъ, прочный законъ, мощная опора отъ враговъ и покусителей на чужое добро.
Такъ было до большевиковъ.
Но опьяненные большевистскою мечтою сразу стать владѣльцами всѣхъ богатствъ, всѣхъ цѣнностей и черезъ то получить власть жизни и смерти, мы поднялись и возмутились противъ оберегавшаго нашу жизнь и покой государства и въ короткое время смаху разрушили все то, къ чему стремились въ теченіе долгихъ вѣковъ. И скатываясь по лѣстницѣ разрухи и развала все ниже и ниже, мы не только растеряли великое достояніе своего народа, но и самую душу свою почти до дна растеряли. Но все же мы живы, еще есть у насъ, хотя и избитое, но способное чувствовать боль тѣло. Ужель и послѣдняго остатка жизни своей не пожалѣемъ мы ради все той же безумной большевистской несбыточной мечты?
Братья мои, народъ рабочій! Осмотритесь кругомъ, разберитесь, наконецъ, за кѣмъ идете, кто стоитъ у насъ во главѣ, къ чему привели насъ наши новые руководители!
— Вотъ онъ бритый подъ англичанина, горбоносый, курчавый брюнетъ, уши оттопырены, толстогубый, съ маслицемъ въ глазахъ международный пройдоха. У него одна страсть — гешефтъ и нажива, одинъ богъ — кредитный билетъ, одна цѣль. — всемірное господство. И это нашъ повелитель.
Среди мира онъ ведетъ насъ на войну со всѣмъ человѣчествомъ, безъ закона и права насильно превращаетъ онъ русскихъ рабочихъ въ солдатъ. Для сбереженія своей самозванной власти, для охраны своихъ сундуковъ съ награбленнымъ русскимъ добромъ, онъ посылаетъ на убой сотни тысячъ русскихъ людей. Когда то свободолюбивые миролюбцы, когда то гордый пролетаріатъ, — словно убойный скотъ, покорные и послушные наглымъ приказамъ Бронштейна мы идемъ и воюемъ съ Сѣверомъ и Югомъ, Востокомъ и Западомъ. По волѣ человѣконенавистниковъ на всемъ пространствѣ Русской Земли безконечнымъ потокомъ льется братская русская кровь, истребляется родная русская жизнь.
Съ кроваво-красныхъ знаменъ большевистскаго торжества до сей поры кричатъ обветшалые призывы революціи: — Долой угнетеніе и произволъ! Долой капиталистовъ! Нѣтъ болѣе голодныхъ! Свобода совѣсти — долой религію! Вся власть рабочимъ и крестьянамъ!
Не въ добрый часъ повѣрилъ русскій народъ большевистскимъ призывамъ.
Долой угнетеніе и произволъ? Дѣйствительно, теперь нѣтъ болѣе угнетенныхъ іудеевъ, за то весь русскій народъ угнетенъ и стонетъ въ рабствѣ у нихъ. Іудей Апфельбаумъ подъ именемъ Зиновьева въ Петроградѣ, іудей Бронштейнъ подъ именемъ Троцкаго въ Москвѣ и множество иныхъ іудеевъ подъ своими и чужими фамиліями безъ суда, безъ закона, безъ совѣсти, безъ жалости изо дня въ день пытаютъ, душатъ, рѣжутъ русскую мысль, русскую душу, русское тѣло.
Долой капиталистовъ? Русскихъ капиталистовъ собственниковъ, владѣльцевъ, даже состоятельныхъ крестьянъ дѣйствительно перевели всѣхъ безъ остатка, такъ что теперь что пи русскій, то бѣднякъ. Но куда же дѣвалось все отнятое у богатыхъ людей имущество? Почему же мы, трудящіеся, нисколько не разбогатѣли? Все награбленное уплыло въ бездонную прорву, всемірно-ненасытную утробу большевистскую; а чтобы русскій бѣднякъ не слишкомъ скучалъ по вдаль уплывшему богатству, наше самозванное Правительство день и ночь печатаетъ милліарды керенокъ и думокъ и, не жалѣючи, засыпаетъ народъ подъ видомъ денегъ никчемными бумажками. Всѣ настоящіе царскіе кредитные билеты, все золото, все серебро, всѣ драгоцѣнности уже выбраны комиссарами и переправлены изъ Россіи въ укромныя мѣста.
Нѣтъ болѣе голодныхъ? — Да, теперь весь русскій народъ голодаетъ, добрая половина Россіи вымираетъ отъ голода и холода. Изъ трехъ милліоновъ населенія «краснаго Петрограда» нынѣ осталось едва ли 500 тысячъ полуживыхъ людей. Вотъ въ семнадцатомъ году насъ, рабочихъ, подняли на голодный бунтъ, хотя мы получали въ то время по два фунта хлѣба на ѣдока и цѣна хлѣба была десять копеекъ за фунтъ. За то теперь, когда вмѣсто хлѣба намъ, точно скотамъ, отсыпаютъ немолотый овесъ, да и то по четверти фунта на человѣка, — не то что бунтовать, мы не смѣемъ словечка молвить объ улучшеніи пищи. Нашъ повелитель и господинъ Апфельбаумъ-Зиновьевъ чуть что ему не по нраву, тотчасъ изрѣшетитъ насъ пулеметами своихъ наемныхъ убійцъ, а нравъ его весьма крутой, еще на дняхъ онъ объявилъ по Петрограду, что никакого голода нѣтъ, — вотъ когда изъ за каждой дохлой крысы сотни людей драться будутъ, а русскія матери поѣдятъ своихъ младенцевъ, — тогда только онъ, г.Зиновьевъ, признаетъ, что голодъ точно наступилъ. Что касается до крысъ, то цѣна дохлой крысы пока не превосходитъ четырехъ рублей фунтъ, и для русскаго рабочаго эта пища еще доступна, про младенцевъ же слуха нѣтъ, — до этого градуса, видимо, еще не дошли. Пока что, мертвыя тѣла русскихъ людей послушливо и благопристойно развозятся и разносятся по кладбищамъ и тысячами выкладываются въ могилы изъ взятыхъ напрокатъ гробовъ; тесовый гробъ сталъ вѣдь предметомъ роскоши и теперь цѣнится близъ тысячи рублей. Впрочемъ, провожая своихъ покойниковъ, мы, русскіе труженики, получаемъ нѣкоторое погребальное утѣшеніе: мы видимъ, что въ Совдепіи не всѣ умираютъ съ голоду, мы видимъ, что въ Совдепіи есть и сытые да не только сытые, но даже жирные, даже пьяные, — это наши господа комиссары и всѣ ихъ услужающіе. У этихъ все есть въ изобиліи: хлѣбъ, мясо, вино, закуски. Эти живутъ весело и припѣваючи, въ театры ѣздятъ, за городомъ кутятъ, отъ сверканія множества драгоцѣнныхъ камней жены ихъ и любовницы жаромъ горятъ, румянцемъ пышутъ. Этимъ у насъ не житье, а масляница.
