– А как, Виктор Петрович, вы создаёте свои рассказы? Какие побудительные толчки, что ли, заставляют вас взяться за тот или иной сюжет?
– Это сложный вопрос. Я не критик, не учёный. Это скорее по вашей части. Я могу рассказать только о том, как возникают замыслы, что действительно служит порой толчком к написанию того или иного рассказа. Человеческая память как зарница: вспыхнет и выхватит из глубины прожитых годов кусочек жизни. Чаще всего вспоминается то, что потрясло когда-то, что тяжёлым свинцовым зарядом вошло в мозг… Дневник не веду, а делаю затеси – есть такое хорошее сибирское слово. Когда человек идет по тайге, он делает затеси. Придёт срок возвращения, человек находит их, идёт и по затесям находит тропинку, потом дорогу. По этим затесям, бывает, очень ярко вспомнишь какой-нибудь эпизод из своей жизни, думаешь, мучаешься, чувствуешь, что он не оставит в покое, пока не изложишь всё это пережитое на бумаге. Меня часто спрашивают: как возник замысел рассказа «Ясным ли днём». Трудно ответить, трудно объяснить этот сложный процесс. Помню только, что в то время много было суеты, встреч, разговоров, содержательных, а больше пустых, никчёмных, с шумной выпивкой, с размолвками и примирением, много ходил в театры, в кино, – словом, вел, так сказать, «светский» образ жизни. И очень издёргался. Нужно было сосредоточиться, разобраться, что к чему. И уехал в тайгу к знакомому охотнику в избушку. Там отдохнул душой. И хоть правы те, кто утверждает, что не единым хлебом жив человек, но за продуктами, когда они кончились, мне всё-таки пойти пришлось. Решил сократить путь, пошёл незнакомой целиной. Заблудился, и короткая, как казалось, дорога стала длинной. Долго шёл, оказался в овраге, куда сбрасывали нечистоты всякие. Выбираюсь из этого не очень приятного места, про себя тихонько ругаюсь, проклиная всё на свете, и вдруг недалеко, чуть ли не под самым ухом раздался удивительный по своей мелодичности и красоте голос итальянского мальчика Робертино Лоретти. Я очутился у стен колонии для мелких воришек. Пошёл вдоль проволоки, увидел будку с часовыми. Неприятное и угнетённое состояние. А голос чистый, звонкий, радостный, просто какой-то неземной всё ещё звенел надо мной. Я был потрясен: сапоги в назьме, а тут такая песня!
На мгновение Виктор Астафьев умолк, словно снова переживая этот давний эпизод в своей жизни, а потом опять заговорил, отвечая на вопрос:
– Можно было бы так и рассказать, как было. Уверен, что обработка этого эпизода могла бы дать что-то интересное. Но это не в моём ключе. Меня это не устраивало. От всего мерзкого, гнусного нужно очистить человека. Ведь задача моя заключается не в том, чтобы довести человека до повешения, убедить его в том, что он живёт в мерзком, отвратительном мире. Пусть человек страдает, мучается, пусть его окружают самые неблагоприятные жизненные обстоятельства, но я всегда стремился, чтобы душа человеческая, душа моего героя была привлекательна. Жизнь доказала, что даже на войне настоящий человек не теряет своего облика. У меня никогда, например, не поднимется рука написать плохо о фронтовых женщинах. Все воевали. И вот мы, мужчины, будем задним числом описывать не всегда ангельское их поведение. А ведь находятся же такие писатели… Я очень не люблю злых писателей. В моей жизни много было хороших, добрых людей, а за это нужно платить добром. Когда я пишу о войне, я всегда помню, что мы плохо её начали, долго отступали, во всём были нехватки, ото всего этого человек уставал, быстро изнашивался, на какое-то время мог на всё махнуть рукой, опуститься, стать ко всему равнодушным, мог желать себе смерти как избавления от страданий и мук, но пройдёт это временное состояние, и человек снова обретёт стойкость, мужество, уверенность в своих силах. Так о каком же состоянии человека написать? Некоторые писатели избирают первое, некоторые – второе. Мне хочется писать о человеке в разных его проявлениях – и в минуты слабости, и в минуты духовной стойкости и силы. Если быть густопсовым реалистом, то можно всё оплевать. В толковании даже самых скверных эпизодов должно быть что-то одухотворённое. Это не значит, что своего героя нужно украшать ёлочными игрушками и бубенчиками. Вот с такими примерно мыслями я и пришёл к рассказу «Ясным ли днём»…
Мысли Астафьева об изображении человека на войне – в минуты слабости и в пору духовной стойкости, о сочетании трезвого реализма с романтическим, возвышенным изображением нашего современника – обо всём этом невольно вспоминаешь, когда знакомишься с лучшими произведениями современных русских советских писателей о Великой Отечественной войне. Среди них роман Ивана Акулова «Крещение».
Интересен он уже тем, что писатель показывает, как постепенно, исподволь входит война в жизнь солдата. Уже гремят бои на Смоленщине и Днепре, враг обложил мёртвым кольцом Ленинград, а где-то в тылу, на Каме, готовятся к фронту солдаты. И автора интересует не столько боевая их выучка, сколько моральное состояние. Моральное состояние людей, знающих, что ждёт их великое испытание, а может, и смерть. По-разному ведут себя люди, по-разному думают, но нет ни у кого бахвальства, показной удали. Зато есть великое сознание своей значимости: мы, и только мы можем отстоять Отечество. Больше это сделать некому. Герои Ивана Акулова хотят жить, потому что все они молоды, порой у них возникают робкие мысли, смятение. Когда с ними познакомишься поближе, то овладевает нетерпение узнать: а как эти простые солдаты встретят первый бой? Выстоят ли они? Не дрогнут ли? А не покатятся ли они из-под Брянска на Орёл, а из-под Орла на Оку и Рязань? Ведь война. Фашистская военная машина ломит и ломит на восток. Как поведут себя в бою Николай Охватов, Пётр Малков, два друга из одного посёлка, столь разные и не похожие характерами и поведением? Колька, «костлявый, неуклюжий», вовсе не рвётся на фронт: у него мать, невеста, только-только начал работать и какой-то достаток вошёл в его дом. Его чутким и тонким рукам только бы работать. В романе есть эпизод, когда он, уже будучи на фронте, ловко смастерил солдатский котелок и сделал из кровельного железа трубы для бани. А сколько умного и добротного он сделал бы, если бы не война. Тяжело уходит он в армию, всё время тоскует, вспоминая беспомощную мать, последний вечер с Шурой, незатейливый, но такой близкий своей привычностью быт родного Ирбинска. Печальны его мысли и чувства. Только на Каме, куда их привезли на подготовку для фронта, глядя на таких же, как и он, одетых в армейскую форму, занятых обычной нормальной жизнью военного лагеря: надо работать – работают, надо маршировать – маршируют, а в минуты отдыха с увлечением отдаются играм и забавам, тренируют свою силу и ловкость, сноровку и быстроту, «словно забывая всё на свете, дико кричат, свистят, хохочут», – он вдруг увидел себя словно со стороны и обнаружил, что он безучастен ко всему происходящему, «какая-то неведомая ему сила словно отключила его от общей жизни». Он огляделся: только человек пять таких же, как и он, безучастно смотрят на весёлые игры бойцов: «Как я же, поди, домом болеют, точно от материнской груди отняты». И противен Колька стал сам себе, не знал, куда уйти и спрятаться от глухой тоски.
Иван Акулов развёртывает перед читателями жизнь Николая Охватова.
Психологически достоверно и убедительно показывает писатель, как люди в шинелях постепенно становятся воинами, а потом и героями, хотя порой и не сознают свой героизм. Иван Акулов создал в романе ряд прекрасных и запоминающихся образов, которые радуют своей человечностью, простотой. Командир полка подполковник Заварухин и рядовой Николай Охватов, может быть, и не совершат выдающихся подвигов, но они готовы к ним. Крещение, говорит автор всем строем романа, надо понимать как внутреннюю, нравственную готовность солдат к подвигу. Нравственную зрелость!
Большой внутренней скромностью отмечены герои романа Акулова. Вспомним хотя бы пулемётчика Алексея Колосова. Эпизодическая фигура, действующая всего лишь в нескольких сценах, но забыть его трудно. Совсем молоденький, костлявенький, в чём только душа, как говорится, держится, а сколько ярости в нём, какая ненависть клокочет в его душе. Накануне боя он случайно поранил себе ногу, но стыдно ему идти в санчасть. А тут ещё тот же Минаков спиртом протёр ему рану да и посоветовал самую малость принять внутрь.
Алексей Колосов в бою показал несгибаемую силу, воинское мастерство, мужество. В самую тяжёлую минуту дрогнул даже Пётр Малков, не боявшийся ни пули, ни смерти, Колосов только крепче сжал рукоятки своего «максима», метким огнём беспощадно поливал врагов.
В ходе ожесточённых боев непосредственно сталкиваясь с вооружёнными до зубов немецкими фашистами, все они начинают осознавать свою личную ответственность за судьбу своего отечества, за судьбу своего народа.
Немцы, обращаясь к русским бойцам и командирам в самом начале войны, советовали им сложить оружие, вернуться к своим заводам и пашням: «Вы, русские, – храбрые воины, и мы уважаем вас… Свободные немцы хотят видеть свободными великий русский народ и его прекрасную Родину». А в это время Геббельс обращался к солдатам: «Дикий фанатизм, с которым сопротивляются русские, очень дорого обойдётся им. Мы всё больше и больше ожесточаемся, и надеяться России решительно не на что: милость и великодушие, свойственные победителям, вряд ли заговорят в сердцах немецких солдат. Но это обстоятельство во многом и облегчит нам проведение и военных и административных мер на Востоке, так как каждый немец будет сознательным и стратегом и судьёй в завоёванной России. Жестокость наших войск в России неизбежна и оправданна. Война для солдата – это время мужания и подвигов. И отныне доблесть вашу Германия измеряет количеством убитых русских».
