После переговоров между уполномоченным версальского правительства и представителем германского командования, в Руане 28 марта была заключена конвенция между Германией и версальским правительством: Тьеру было разрешено увеличить свою армию в парижском районе до 80 тысяч человек, т. е. удвоить ее по сравнению с условиями прелиминарного мира. Кроме того, должна была начаться репатриация французских военнопленных, часть которых могла поступить в распоряжение версальского командования. Через некоторое время Бисмарк разрешил Тьеру еще больше увеличить версальскую армию.
Правительство Коммуны в лице Клюзере попыталось вступить в переговоры с германскими оккупационными властями, стремясь обеспечить себе их нейтралитет. Бисмарк, сломив сопротивление Вильгельма I, пошел на эти переговоры. Он телеграфировал германскому представителю при версальском правительстве генералу Фабрици: «Прикажите ответить Клюзере, что вы готовы выслушать предложения, которые он намерен вам сделать, и довести их до моего сведения. Желательно было бы выпытать у него, из каких средств Коммуна рассчитывает уплатить контрибуцию». В апреле состоялись переговоры между Клюзере и представителем германского канцлера. Бисмарк явно хотел использовать эти переговоры для того, чтобы шантажировать версальское правительство, побудить его к скорейшему заключению окончательного мирного договора и подороже продать версальцам свою помощь при подавлении Коммуны.
Фавр попытался было обратиться в Петербург с жалобой и с просьбой к Горчакову переговорить по этому вопросу с Бисмарком: «Производя давление и отказывая нам в моральной поддержке, которую она сначала предоставила, а затем отняла, Пруссия становится пособницей Парижской Коммуны», — писал Фавр французскому послу в Петербурге Габриаку. — «Мы докажем это перед лицом всего мира, если нас к этому принудят».
Русский канцлер заявил французскому послу, что считает упреки Фавра необоснованными. Он предложил версальскому правительству поспешить с окончательным заключением мира и лойяльно выполнить вытекающие из него обязательства. То же самое сказал Габриаку и Александр II. Фавр должен был смириться.
Диктатура пролетариата в Париже, горячее сочувствие Коммуне со стороны Интернационала, радостное возбуждение в тогдашней революционной общественности всей Европы — все это стало внушать беспокойство монархам и руководящим буржуазным деятелям Европы. Все они сознавали, что существующему социальному и политическому строю грозит серьезная опасность. Особенно волновалось царское правительство. «Можно быть уверенным, — писал Габриак 7 мая Фавру, — что Россия сделала и сделает все от нее зависящее, чтобы добиться от Пруссии предоставления вам необходимых облегчений для подавления восстания. Горчаков только что объявил это мне официально и с гораздо большей ясностью, чем при нашей последней беседе… Он сказал мне, что император, так же, как и он сам, понимает необходимость притти нам на помощь для подавления мятежа, который своими разветвлениями угрожает всему европейскому обществу».
В конце концов переговоры о сотрудничестве Бисмарка с Тьером против Коммуны окончились желательным для версальцев соглашением.
6 мая 1871 г. во Франкфурте-на-Майне начались мирные переговоры между Фавром и Бисмарком; 10 мая они завершились подписанием мирного договора. Эти переговоры оказались непосредственно связанными с вопросом о подавлении парижского восстания.
Накануне заключения мира (т. е. 9 мая 1871 г.) Бисмарк сообщил Мольтке из Франкфурта-на-Майне, где он вел переговоры с Фавром: «в силу тайного устного дополнительного соглашения мы допустим прохождение note 37 через наши линии и заблокируем Париж с нашей стороны». И действительно, в решающие дни борьбы между Коммуной и версальцами, немцы не пропускали в Париж продовольствия. Они никому не позволяли бежать от расправы версальских палачей. Зато версальские войска они пропустили сквозь оккупированную зону к северным предместьям столицы. Вопреки предостережению Маркса, Коммуна не ожидала нападения с этой стороны, неосторожно понадеявшись на «нейтралитет» пруссаков.
Бисмарк настойчиво требовал от Тьера скорейшей ликвидации Парижской Коммуны. Но не только Бисмарк боялся соседства революционной Коммуны для новосозданной Германской империи. Орган секций Интернационала в Париже писал в апреле, что все европейские правительства принимают меры к тому, чтобы революция не перекинулась в другие страны. Вся надежда международной дипломатии, продолжала газета, возлагается на Германскую империю, которая должна выступить в качестве защитника «порядка» во всем мире. Россия, Австрия и Италия заявили германскому правительству, что интервенция немецких войск против Парижа будет одобрена всеми великими державами.
Разгром пролетарской революции во Франции был радостно встречен всей международной реакцией. «Мне не нужно вам говорить, — писал 24 мая из Петербурга Габриак Фавру, — с каким облегчением общественное мнение встретило здесь новость о вступлении наших войск в Париж. Европейское общество чувствует себя освобожденным от ужасного кошмара, который давил его в течение двух месяцев».
Франкфуртский мир (10 мая 1871 г.)Франкфуртский мирный договор подтверждал те основные условия, которые были установлены еще в версальских прелиминариях от 26 февраля. Франция уступила Германии Эльзас и часть Лотарингии и обязывалась уплатить 5 миллиардов контрибуции. Однако помощь пруссаков против Коммуны была куплена Тьером ценой ухудшения условий уплаты контрибуции и отсрочки вывода германских войск с французской территории.
То был грабительский мир. Какие же причины побудили Бисмарка совершить захват французской территории?
Главной причиной аннексии явились соображения стратегического порядка. И Бисмарк и Мольтке были убеждены, что война 1870–1871 гг. не ликвидирует векового антагонизма между Германией и Францией. Будучи уверенными в неизбежности новой войны с Францией, они стремились использовать свою победу для обеспечения Германии наиболее выгодной стратегической границы «Я не строю никаких иллюзий», — откровенно объяснял Бисмарк французскому дипломату через три месяца после подписания Франкфуртского мира. — «С нашей стороны было бы абсурдом брать у вас Мец, который является французским. Я не хотел оставлять его за Германией. Но генеральный штаб запросил меня, могу ли я гарантировать, что Франция не станет брать реванш. Я ответил, что, напротив, я вполне убежден, что эта война является лишь первой из тех, которые разразятся между Германией и Францией, и что 8а ней последует целый ряд других. Мне ответили, что в таком случае Мец явится гласисом, за которым Франция может разместить сто тысяч человек. Мы должны были его сохранить. То же самое я скажу и об Эльзасе с Лотарингией: брать их у вас было бы ошибкой, если бы миру суждено было быть прочным, так как эти провинции являются для нас обузой». «Они станут как бы новой Польшей, — ответил француз, — Польшей, с Францией, стоящей за нею». «Да, — согласился германский канцлер, — Польшей, с Францией позади нее».
Захват Эльзаса и Лотарингии, по условиям того времени, действительно давал Германии серьезные стратегические выгоды. Пока французы владели Эльзасом, они могли оттуда сравнительно легко произвести вторжение в Южную Германию. Католический юг был самым уязвимым местом только что созданного единого германского государства. Его верность имперскому единству представлялась тогда довольно сомнительной. После перехода Эльзаса к Германии французы оказывались отброшенными за Вогезы. Теперь между Францией и Германией, кроме линии Рейна, высилась еще цепь Вогезских гор, трудно проходимых для большой армии. Таким образом, Эльзас имел серьезное оборонительное значение.
Наоборот, стратегическое значение Лотарингии было скорее наступательным. В Лотарингии немцы приобретали плацдарм, который приближал их к Парижу и значительно облегчал повторение «опыта» 1870 г. — удара на Париж через так называемую «вогезскую дыру», т. е. равнинное пространство между Вогезами на юге и Арденнами на севере. Стратегическим ключом к нему являлась крепость Мец, которая теперь оказалась в руках Германии.
По условиям прелиминарного договора от 26 февраля 1871 г. богатые рудой районы Лотарингии, расположенные к западу от Тионвиля, остались за Францией. Во время переговоров об окончательном мирном договоре Бисмарк, учитывая значение рудных богатств, предложил французам следующий обмен: Германия согласится на исправление границы у Бельфора, которого, по стратегическим соображениям, чрезвычайно добивались французы, а за это они уступят Германии рудный бассейн к западу от Тионвиля. Сначала Бисмарк встретил отказ. Интересно, что Бисмарк, беспощадно торговавшийся о сроках уплаты каждого миллиарда, отнесся к данному отказу спокойно. «В случае надобности, — писал он, — я лучше откажусь от расширения нашей границы, нежели сорву из-за этого все соглашение». Вскоре, впрочем, французы передумали, и обмен состоялся. Франция получила исправление границы у Бельфора и отдала Германии железорудный район. Весь этот эпизод показывает, что рудные богатства Лотарингии учитывались при заключении мира. Но он же свидетельствует, что решающую роль играли не они, а соображения стратегического порядка. Это и неудивительно: нужно только вспомнить, что в 1871 г. лотарингская руда еще не имела своего нынешнего значения. Она получила его только в конце 70-х годов, после открытия рентабельного способа переработки руд, богатых фосфором.
