Сегодня начала заниматься с Сапожниковой по русскому языку. У девицы – переэкзаменовка, и она спохватилась за десять дней до нее. Не знаю уж – что выйдет… Устный (экзамен), вероятно, может пройти хорошо, а вот письменный – как? Тут – сомнительно…
Приходила к нам сегодня и Просницкая попадья. Принесла, между прочим, карточки, где мы сняты с их семьей. Карточки хороши очень. Обе. Но на одной у меня – ужасная рожа… Ну, зато очень похожа на меня. Что ж!..
Среда, 12 августа
Вчера распрощалась с своим учителем и ученицей. Теперь у меня остаются «сенатор» и Лиза Казакова: с ней я опять занимаюсь по-французски…
Я рада, что стала свободнее. Надо немножко отдохнуть – перед новыми занятиями, перед отъездом. Перед отъездом…
Как-то даже странно написать эти два слова. Странно потому, что ведь еще совсем нельзя уверенно сказать, можно ли будет ехать. Правда, мальчики (студенты) едут. Гриша (Куклин) уехал, кажется, в первых числах августа. Но ведь то – мальчики!..
И потом – столько упорных слухов: с одной стороны, говорят, что Дарданеллы взяты – вчера (11 августа) вечером это будто бы стало известно, и четыре (российских) корпуса – там же; с другой – будто Петроград отдадут, и для этого вывозят оттуда всё – колокола, правительственные банки… Что ж это курсы наши не вывозят? Хоть бы куда-нибудь в тепло вывезли!..
Но мне сейчас и ехать не хочется. Что-то очень нездоровится. Это вечер очаровательный подкузьмил…
Я ничего не писала о собраниях – с тех пор, как упомянула о том, что пойдут на одно из них Зина (сестра) с Лидой (Лазаренко). Они были. Нашли собрание неинтересным и бестолковым… Потом – в какую-то субботу – было какое-то собрание, на которое я ходила с Лидой. Она – в данном случае – очень аккуратна. А я… Ох, уж только!..
Накануне (11 августа) мы были у Куклиных. Посидели превесело…
А в эту субботу (8 августа?) я получила преинтересное письмо от Лиды Петровой, отзанималась к пяти часам с учителем (должно быть, это было 1 августа), потом пошла в Церковь, а домой пришла в удивительно хорошем настроении. Немножко почитала, потом принялась мыть посуду. (Это тоже показатель моего расположения духа: если я сама принимаюсь мыть посуду – это значит, что я прекрасно настроена…) Кроме того… Впрочем, нет, это было несколькими днями позднее, кажется – на праздник… И вот, когда у меня в душе горел такой же мягкий свет, как в комнате, и что-то блестело – как вычищенный самовар, кипевший на столе, пришла за мной Лида (Лазаренко). Мы шли очень весело, хотя моросил осенний дождик и было очень грязно… В нашем полквартале мы встретили печальную фигуру медленно шествовавшего Г. А.
– Вы к нам? – на ходу бросила я ему нелепый вопрос. Бросила, чтобы ему было за что зацепиться и наслаться к нам в провожатые, потому что он накануне просил:
– Познакомьте меня с Лидочкой Лазаренко!..
Но он не понял значения сей нелепости и протянул:
– Не-ет, – пожимая мне руку и с какой-то печальной полуулыбкой смотря на Лиду…
Ну, мы и пролетели – быстро-быстро. Знакомство не состоялось. Оживленно проговорили мы с Лидой весь путь… Но что это со мной сделалось, когда я очутилась в Клубе – за зеленым столом? Всё оживление сняло как рукой, и я снова почувствовала себя неловко, стесненно. Рассердилась – и на себя, и на Лиду, и на весь мир – и сидела с «таким неприступным видом», что «и спросить-то что-нибудь страшно», по выражению Лиды…
Это, однако, не помешало мне видеть очень интересную пантомиму, которую, кажется, и видела-то, кроме действующих лиц, одна я. Это был очень выразительный безмолвный разговор – между Счастливцевым и Дрягиным («хозяином кабачка», «специалистом по бражке») – о Лиде. Она сама уверяет, что видела интересную пантомиму в этот раз, но оказалось, что пантомиму «между этой парой», то есть Счастливцевым и Верой Шиллегодской, которая чуть ли не со всеми студентами на «ты» и «ухаживает» за каждым в отдельности «на людях», что «в студенчестве принято». (На этой странице все слова в кавычках, кроме прозвищ Дрягина, – Лидины выражения.) Стало быть, она (Лида) ничего «не толкует»…
Ну, так вот… Я была сердита на всех и на всё в этой ужасной комнате с круглым зеленым столом посредине, за которым председательствовал «масляный блин» – Чапурский. Я не давала Лиде ни отдыху ни сроку, и наконец мы снова очутились в темноте улицы – под мелким дождем…
Несколько шагов – и моя мрачность утонула во мраке сырого дымного вечера. На душе снова стало хорошо.
– Фу-у! – с облегчением вздохнула я. – Слава тебе, Господи! Вырвались… Ни одна курсистка в обществе студентов и себе подобных не чувствует себя так гадко, как я!
– Но ведь это ненормально!.. – говорит Лида.
– Ну что ж, если я такая ненормальная?!. – со смехом отвечаю я, и меня страшно тянет запеть во всю глотку в этой дымной, промозглой сырости…
Но кто-то идет. И я удовольствовалась тем, что поводила Лиду по Вятке: в такую-то погоду гулять пошли! Мало этого. Зашли к нам, а потом с папой, проводив Лиду, опять гулять пошли…
Но этого потребовал один разговор, о котором я напишу после… Да и вообще – лучше оставить писанье до завтра, так как одиннадцать (часов) уже било… Лечь спать!..
Пятница, 14 (августа) Вчера была Зинаида Александровна (Куклина). И так как многое из ее рассказов относится к студенческому спектаклю, то я и буду об этом писать – потом…
А теперь – возвращаюсь к собраниям. Мне о них, после описанного 12 августа собрания, и думать даже не хотелось. Да и уроки занимали большую часть дня. Но вот раз, если не ошибаюсь, в пятницу (числа, верно, 7-го), приходит Лида (Лазаренко) – «на минутку». Садится передо мной на круглый табурет и говорит:
– Ну, прежде всего, от Счастливцева тебе поклон…
– Вот уж – нет!.. Но – допустим…
– И он просит тебя набросать проект «шалаша для гадалки».
– Ну уж я этого не буду, – безапелляционно решаю я, – вы с Зиной (сестрой) это сами устраивайте. Пойдите в залу. Вот вам краски, кисти… А вот и моя ученица идет, – прибавляю я, услыхав звонок.
И Лида уходит, бросая назад:
– Он просил еще программы нарисовать.
– Ну ладно! – совсем бесцеремонно обрываю я Лидочку…
Потом, конечно, «лихорадка программная» начинается…
Но прежде, еще в четыре часа, я отправляюсь (в пятницу же) в театр – передать Счастливцеву «проект цыганского шалаша», а попросту – «вигвам», как я его окрестила. Прихожу: Счастливцев и Нюра Лют. с Олей Колпащиковой сидят в курительной комнате, тут же – Петя. Счастливцев сидит развалившись, но, увидав меня, моментально принимает приличную (я не могу подобрать другого слова, хотя это не точно выражает, что нужно) позу, а Нюра и Оля покатываются со смеху:
– Как не стыдно, Сережа?! Нас не стесняется, а Нины – постеснялся!..
Он немножко смущен. Петя удивлен и не знает, здороваться (ему) или нет. Однако – здоровается. Сцена мучительная, но мне кажется – достойная внимания…
У них – собрание «Кассовой комиссии». Я сижу недолго, хотя все эти господа слегка уговаривают «лучше посидеть и послушать». Но я только дожидаюсь прихода Игоря Чернявского128, чтоб рассмотреть эту достопримечательность, и, воспользовавшись перерывом, после решения: «Немцам, каким бы то ни было, почетных билетов не предлагать» – ухожу.
Игоря (Чернявского) видела достаточно. И вечером – у Лазаренко – говорю об «интересном молодом человеке с оригинальным лицом, в коричневом однобортном костюме с белыми отложными воротничками». И Лида болтает, что мы с ней говорим об одном, хотя тот, который понравился ей, – ходит в черном…
– Но ведь у него не один же всего костюм! – говорю я и добавляю: – Но чего ж тебе-то опасаться, ведь он на меня не обратил внимания, и, кроме того, – я не выдерживаю никакого сравнения с тобой…
Вечер, когда мы рисовали программы, весь был наполнен именем Игоря, произносимым розовыми губками Лидочки…
Потом, в воскресенье (9 августа) утром, я рисовала еще. После завтрака ходила вязать бутоньерки и захватила с собой целый сноп спаржи. Прошла в буфетную – через партер. Игорь сидел там – почему-то. И очевидно, заинтересовался букетом пушистой зелени: пришел через несколько времени в буфетную, взглянул на всё – и ушел…
Потом, в промежуток от трех до пяти (часов), рисовала снова, а там – отправилась с Зиной (сестрой) отнести «подсолнухи» – для цветочного уголка. Это – моя мысль, но высказана она была Лидой – и без меня. Честь принадлежит ей…
Зина (сестра) чувствует себя со студентами – как рыба в воде. Шутит и разговаривает, как будто давно-давно с ними знакома, а (ведь) видится чуть ли не в первый раз… Почему это я так не могу? Вот уж истинно: «охота смертная, да участь горькая»… Я бы так хотела не быть чужой в этой молодой семье, но, кажется, я для них очень состарилась…
