- В чем главная суть вашего учения?
- Соотношение силы и гуманизма. Наш, современный буддизм утверждает, что сейчас сила и гуманизм определяют мир. Сила и гуманизм, - ни в коем случае наоборот. Раньше мы говорили только о гуманизме. Сейчас, под бомбами американцев, мы не можем не говорить о силе. Сила и гуманизм - только так и не иначе. Во всяком случае, во Вьетнаме, - добавил он жестко. - Я специально заново просмотрел Сакья-Муни. Там встречается в описаниях масса плохих людей. Как же быть с ними? Быть гуманным? Или сначала сильным - по отношению к злу? Врага не побеждают гуманизмом. Его побеждают силой. А следом за победой силы обязан вступить в свои права гуманизм. Эта догма так же точна и по отношению к каждому: победив силой своего разума и воли то дурное, что в тебе есть, ты сможешь нести добро, то есть гуманизм, людям, братьям твоим.
- Что вы считаете важным выделить в философии буддизма?
- Метампсихоз. Я не знаю, кем я был в моих прошлых жизнях: королем, обезьяной или пальмой? А кем я буду в моих будущих жизнях? Собакой? Героем? С халой? Глиной? Это зависит от того, как я прожил эту жизнь.
Я обернулся: в самом святом месте пагоды Ба Да, под потолком, в зыбком свете тусклых светильников, смотрели прямо на меня три одинаковых будды: "Там Те Фат" - "Три поколения" будд. Это символ прошлого, настоящего и будущего.
Где-то возле электростанции громыхнули взрывы. Особенно яростно залаяли зенитки. Бонза прислушался к разрывам бомб, и лепное, сильное лицо его стало еще более жестким - острее обозначились острые желваки, и губы тронула гримаса то ли презрения, то ли гнева.
- Три будды, которых вы видите, - продолжал он, - зовут людей равно уважительно помнить прошлое, служить настоящему и верить в будущее. Нельзя забывать, отказываясь от прожитого, - это неуважительно к самим себе... Поэтому, думая о будущих ваших жизнях, всегда помните прожитые вами... Или хотя бы честно относитесь к той, которую осознаете сейчас. Это позволит вам чувствовать себя родственником всех пальм, обезьян, героев, скал, сигарет, атомных бомб и книг - всего окружающего вас в этом вашем мире. И прошлое, и настоящее, и будущее - при всей их разности - суть одинаково. Родственность с прошлым и будущим, желание прожить настоящее, честно служа родине, людям, правде, - мои братья по вере во имя этого сжигали себя в Сайгоне в знак протеста против кровавого безумия агрессоров, терзающих нашу землю и наше небо.
Я спрашиваю, чему будет посвящена проповедь во время Нового лунного года на празднике "Тэт".
- Я посвящу эту проповедь изучению проблемы "Во Уи". Это фраза из "Будды": "Ничего не бойся!" Я на этом построю проповедь. Я это свяжу с войной, я буду говорить о том, что страдания неизбежны, и агрессор будет и впредь приносить их, но нужно уметь терпеть, ибо, теряя сейчас, ты получишь после.
Меня радует, - продолжал буддистский монах, - что какие-то догмы нашего учения совпадают с учением социализма. Один из краеугольных камней вашего учения - это святое и уважительное отношение к труду. У нас есть история, священная история о будде, которого звали Чи Диа Ботат. Он мало знал теорию, он мало занимался в монастыре, зато он помогал людям: кому подтолкнет тележку, кому поможет нести мешок. Он был очень силен и любил заниматься трудом. Ему было не важно, заплатят ему или нет. У него было хорошее здоровье, веселое настроение, он любил помогать людям. Вследствие этих своих качеств он тоже стал буддой. Разве это не совпадает, - улыбается монах, - с вашим учением?
- Ваши дети тоже буддисты?
Реакция бонзы на мой вопрос была неожиданной - он рассмеялся.
- Нет, - ответил он, продолжая улыбаться. - Мои дети коммунисты. Один из них журналист, он живет в Хайфоне. Другой - инженер. Они атеисты. Когда они были маленькими, я учил их моей великой вере, но после враги заставили их отложить в сторону священные книги и взять винтовки. У них появились другие учителя, когда они ушли в партизаны.
Мы вышли на улицу. Налет кончился, но поблизости, где-то возле переправы через Красную реку, в темном небе металось бело-красное пламя: горели дома. Бонза долго смотрел на то, как в небе причудливо полыхало пламя пожарищ, а после повторил, нахмурившись:
- Только сила. Сначала обязательно сила. А после - доброта. И - никак иначе.
Ночная Севилья совсем не похожа на Мадрид, Толедо, Саламанку. В архитектуре так сильно заметно арабское влияние, что мне порой казалось, будто я иду по маленьким улицам Бейрута.
Ни в одной гостинице мест нет. Старинный, мавританского стиля отель "Кристина" забит американскими туристами. Когда я говорил с портье, ко мне подошел парнишка:
- Если вам нужно место в отеле, я покажу.
- Спасибо.
Мы пошли по изразцовой Севилье - почти весь город в изразцовых стенах, - и во всем кругом мне слышалась тихая, протяжная музыка арабов. Мы толкнулись в три отеля, и музыка исчезала - мест нигде не было. Парень спросил:
- Согласитесь переночевать в приватном пансионате?
- Почему нет? С удовольствием.
- Но там плохо с удобствами.
- Бог с ними. Важно, чтобы было куда положить голову.
Он привел меня на улицу Девы Марии, долго дергал чугунную ручку звонка язык, торчащий из пасти льва. Заспанная девушка открыла маленькую скрипучую дверь, и я оказался в большом - с пальмами и бассейнами - мавританском дворике. Испанские дома прекрасны и в каждом вас может ждать сюрприз. Вы стучитесь в ворота и не знаете, какое чудо будет вас ожидать: то ли войдете в пыльный дворик, то ли окажетесь в сказке из "Тысячи и одной ночи". Хозяин дома разорился, уехал из Севильи - испанец не может терпеть позора, - и теперь его племянник сдает комнаты на ночь. (После я выяснил, что в тех отелях, куда парнишка меня приводил, номера были. Но он вошел в "преступный сговор" с портье - те отказывали иностранцам, говорящим по шпаргалке, подобно той, которую для меня составил Хуан Мануэль, и, получая мзду от хозяев, парень тащил их в пансионаты, подобные тому, где остановился я.)
Утром сразу же пошел к Гвадалквивиру. Коричневый, мощный, он не "шумел и не кипел" - еще не пришло время ливней. На берегу - цеха табачной фабрики, где работала Кармен, уже модернизированные. Но все равно Гвадалквивир есть Гвадалквивир, а табачная фабрика всегда останется "той" табачной фабрикой.
Зашел в семинарию "Метраполитано", приладил кинокамеру, начал снимать великолепной красоты изразцы, которыми выложены древние стены. Ко мне подошел невысокого роста, плотно сбитый мужчина и, поздоровавшись, спросил:
- Вы из Штатов?
- Нет, я из Советского Союза.
Обычная реакция: "Не может быть!" Отец Исидор пригласил меня в семинарскую столовую. Здесь, в отличие от прежних времен, подают и херес, и коньяк, и водку "Смирнофф".
Отец настоятель выпил коньяку.
- Мы не догматики, - сказал он, занюхивая коньяк терпким хамоном, - совсем не догматики. Мы отрицаем догму. Церковь умеет делать быстрые выводы из уроков истории. Сейчас нельзя говорить с паствой языком тридцать восьмого года - от нас отшатнутся молодые люди. Надо держать руку "на пульсе времени", - он снова улыбнулся, - кажется, у вас говорят именно так? Мы, например, ввели как обязательный предмет изучение марксизма-ленинизма. Пусть лучше они изучают этот предмет вместе с нами. Некоторые будущие пастыри сейчас носят на груди значки Мао Цзэ-дуна. Мы не запрещаем им этого. Мы не боимся изучать наших идейных противников. Зайдите в крепость Алькасар - вы увидите там не только великолепную живопись, не только поразительные сады, вы увидите, как в мавританском доме, начатом постройкой при римлянах-язычниках, был создан центр христианской мысли.
Отец Исидор завел меня в маленькую церковь при семинарии. Церковь называется "Санта-Мария де лос Буэнос-Айрес". Это переводится: "Святая Мария доброго ветра".
- Между прочим, - сказал отец Исидор, - после того, как аргентинские капитаны побывали здесь, они назвали свою столицу Буэнос-Айрес - Добрый ветер.
Когда мы вышли из церкви, отец Исидор предложил зайти выпить сока. Он спрашивал меня о положении верующих в Советском Союзе. Говорил о том, что в Испании скоро многое должно измениться, а потом вдруг по-русски запел:
Очи черные, очи страстные, очи жгучие и прекрасные!
Он оборвал песню так же неожиданно, как и начал. Вытер вспотевшее лицо хрустким, накрахмаленным - с легким запахом сухих духов - носовым платком и повторил:
- Скоро многое изменится в Испании, сеньор русо, и вы поймете, что грех всегда и во всем обвинять церковь.
Действительно, отношения церкви и режима в Испании совсем не похожи на те, которыми они были тридцать пять лет назад.
Летом тридцать седьмого года, во время ожесточенных боев республиканцев с фалангистами, было опубликовано письмо испанских епископов, составленное кардиналом Гома и подписанное почти всеми прелатами Испании, за исключением епископа Виттории Мичико и кардинала Видалья, в котором испанская церковь не только высказалась за поддержку националистов, но и объявила движение Франко "священной войной". Тогда это укрепило позиции мятежников.
