Этот старик обращался к летевшим по небу стаям птиц. То были целые тучи воронья.
Это заметил и царь с своими двумя спутниками.
- Куда это летит столько птицы? - дивился государь. - И все на северо-запад.
- Лети, лети, Божья птичка! - продолжал странный старик. - Боженька припас тебе там много, много ествы, человечинки.
- Я догадываюсь, государь, что сие означает, - с тревогой сказал Виниус, - птица сия чуткая... Она учуяла там корм себе... Битва была кровавая, птица проведала о том Божьим промыслом...
Слова Виниуса встревожили царя.
- Ты прав, - задумчиво проговорил он, - птица чует... Бой был, в том нет сумления... А был бой, и трупы есть... Но чьих больше?
- Будем надеяться, - нерешительно сказал Виниус, - Божиею милостью и твоим государевым счастьем...
- Но почему вестей доселе нет? Ни единого гонца!
Уже издали доносился голос странного старика:
А бу-бу-бу-бу-бу,
Сидит ворон на дубу,
Он играет во трубу...
- Киш-киш, вороны! Киш-киш, черные!
Около стен ближнего монастыря копошились, словно муравьи, какие-то черные люди. То были монахи и монастырские служки. Они укрепляли обветшалые стены. За работами наблюдал сам престарелый игумен.
Старый инок нет-нет да и поглядывал на небо, качая головой в клобуке.
Увидев царя, он издали осенил его крестным знамением.
- Дело государское блюдешь, отче? - спросил царь, подходя.
- Блюду, с Божьей помощью, великий государь, - отвечал старец и взглянул на небо.
Птица продолжала лететь на северо-запад, перекликаясь гортанным карканьем.
- Удивляет тебя птица? - спросил Петр.
- Смущает, государь... Враны сии смущают... К кровопролитью сие знамение.
- Сколько у тебя колоколов в монастыре? - спросил Петр.
- Колоколов, государь, нечего Бога гневить, достаточно.
- Так я велю перелить их в пушки, - сказал царь.
Старый инок, казалось, не понял государя. Виниус не успел еще сообщить ему волю царя относительно церковных колоколов.
- Все колокола велю перелить в пушки, - повторил государь, - понеже приспе час, когда пушки стали для святых церквей надобнее колоколов.
Игумен онемел от изумления и страха...
"Последние времена пришли, - зароилось в его старой голове, - храмы Божьи лишать благовествования... глагола небесного..."
- Так ты, отче, распорядись приготовить все потребное для спуска колоколов на землю, - сказал Петр, проходя дальше, - слышишь?
- Воля царева, - уныло проговорил старик.
Он долго потом с ужасом смотрел на удалявшуюся исполинскую фигуру государя, опиравшегося на свою дубинку.
- Времена и лета положил Бог своею властию, - покорно пробормотал старец, подняв молитвенно глаза к небу.
Он никак не мог опомниться от слов царя.
- Святые колокола на пушки!.. Остается ризы с чудотворных икон ободрать... О, Господи!
Старик подозвал к себе отца эконома.
- Ты слышал, что повелел царь? - шепотом спросил он.
- Ни, отче, за стуком не слыхал.
- Велит спущать с колоколен все колокола.
- На какую потребу, отче?
- Велю-де, сказывал, все колокола перелить на пушки.
Отец эконом не верил тому, что слышал.
- Сего не может быть! Обнажить храмы Божии от колоколов!.. Да это святотатство!
- Подлинно, страшное святотатство, какого не было на Руси, как и Русь почалась.
- Как же быть, владыко?
- Уж и не придумаю... Царь он над всею землей, и выше его один токмо Бог... К небу возопиет обида сия храмам Божиим... Тебе ведом, я чаю, его нрав жестокий: суздальского Покровского монастыря архимандрита и священников били кнутом в Преображенском приказе за то, что убоялись незаконного деяния - постричь насильно царицу Евдокию, жену его, голубицу невинную.
- Ох, слышал, слышал, владыко.
В это время из-за монастырской ограды послышался жалобный крик.
- Никак, это голос отца казначея? - прислушивался старый игумен.
- Ево! Ево!..
- Царь бьет... Верно, согрубил ему отец казначей, строптивый инок.
- Бьет... бьет... Ох, Господи! И кричит: "Лентяи все, дармоеды! Я вас!"
- О, Господи!..
18
Царь показывал Виниусу чертежи и описания новых пушек, когда на дворе послышалось какое-то движение.
- Гонец пригнал, - донеслось со двора.
Царь вскочил. В дверях стоял Орлов, страшный, исхудалый, весь в грязи, с искаженным лицом и трясущеюся челюстью.
Увидев царя, он крыжом упал к его ногам.
- Вели, государь, казнить гонца своего за недобрые вести! О! О! стонал он.
Лицо Петра было страшно, оно все судорожно дергалось.
- Встань, Иван, - тихо, глухо сказал он.
- О, Господи! Не родиться бы мне на свет Божий! - стонал Орлов.
- Встань! Говори все, - приказал царь. - Я не баба, не сомлею.
Орлов приподнялся. Виниус так же дрожал. Ягужинский забился в угол и плакал.
- Сказывай! Я на все готов... я жив еще! А там посмотрим.
- Великая беда постигла твое войско, государь, под Нарвой, - начал Орлов, стараясь не сбиваться. - Уже в пути я повстречал боярина Бориса Петровича Шереметева... С им была махонькая горстка ратных людей, да и те с голоду и холоду мало не помирали наглою смертию.
- Для чего ж он гонца не прислал ко мне?
- Некого было, государь... Которые были с им конники, и те все в пути обезлошадели, все от бескормицы пали кони под ними.
- А фон Круи?..
- "Фон Крой", государь, и все его иноземцы, как только увидали беду, все до единого убегли к королю...
- Га! - вырвалось у великана - и больше ни слова.
- Вейде Адам, государь, с преображенцами да семеновцами еще держались, крепко бились, пяди земли не уступали...
- Молодцы! - лицо Петра просветлело. - Ну?..
- Да и те, государь, почти все полегли костьми за тебя, государь.
Петр перекрестился, грудь его вздымалась.
- А Трубецкой Иван, Долгорукой Яков, Головин Автаном?
- Все в полон попали, государь... Взят в полон и царевич имеретинский... Мост на Нарове, государь, подломился, и убечь не могли, а которые, може, тысячами, в реке потонувши...
- Кто ж из полковников остался?
- Никого, государь, все офицеры взяты.
- А артиллерия?
- Вся, государь, досталась врагу.
Петр глянул на Виниуса. Того била лихорадка.
- Не дрожи, старик! - сказал ему царь. - У нас будет артиллерия, да не такая... А как же Шереметев уцелел?
- Он, государь, со своими полками отступил...
- Бежал Борька!
- Отступил, государь... помилуй... Отступил, чтоб спасти остатки... Опосля уж мост на Нарове подломился.
- А много у Бориса уцелело?
- Горсть одна, государь... В пути погибло тысяч до шести... Я видел, государь, по всей дороге встречаются мертвые кучами... с голоду и холоду... Птица и зверь ими кормятся... О, Господи! Таково страшно!
И Орлов, этот богатырь, заплакал.
- Вон куда птица летела, - глянул Петр на Виниуса. - Все? - спросил он Орлова уже спокойным голосом.
- Все, государь.
- Так поди подкрепись и отдохни.
Орлов пошел было к двери...
- Постой, Ваня, погоди малость, - остановил его, Петр, - не слышно ли было тебе чего про короля? Собирается он на нас - или идет уже?
- Нету, государь... Которые наши из преображенцев убегли из полону на походе, те сказывали, что король, покинув Ругодев, поворотил с войском назад и, слышно, пошел против короля Августа.
Государь облегченно вздохнул.
- Так мы еще успеем приготовиться, - и он погрозил пальцем невидимому врагу. - Спасибо, Ваня, на твоих вестях... А теперь ступай отдохни.
Орлов ушел шатаясь.
Весть о нарвском погроме быстро облетела весь Новгород. О погроме узнали от ямщиков, ездивших с Орловым.
Хотя весть эта и поразила новгородцев, но они считали поражение под Нарвой явлением неизбежным, естественным. По мнению новгородцев, в особенности же новгородского духовенства и монашеского сословия, это была кара Божья, грозное предостережение свыше царю за его безбожные действия, за лишение храмов их священного достояния - колоколов, за прекращение Богослужения в храмах и за обращение людей "ангельского чина", то есть монахов и монахинь, в чернорабочих, в поденщиков и поденщиц... Не то еще ожидает Россию за колокола!
По городу разнеслась весть страшная, неслыханная! О том, что "Богородица плачет"... Рассказывали, что отец казначей, которого царь накануне поучил своею дубинкой, сам видел, молясь вечером у св. Софии, "своими глазыньками видел", передавали бабы, как с иконы Богородицы "в три ручья текли слезы".
- Так, мать моя, и льются, так и льются!
- А я, сестрички, ноне ночью, наведаючись до стельной коровушки, видела, как в трубу того дома, где остановился царь, огненный змий влетел... Вижу это я, летит он по небу, хвост так и пышет! У меня инда поджилки затряслись, и бежать не смогу...
- А ты б перекстилась, голубка.
- Кстилась, ягодка... А он, змий-ат, как глянет на меня, так еле-еле в коровник вползла... А он как зашумит, зашумит! Я - глядь, а он в трубу, инда искры полетели.
- То-то ноне у нас всю ноченьку собака выла, - воет, воет!
- Ох, последни, последни денечки подошли, милые мои, о-о-хо-хо!.. Прощай, белый свет!
