Сергей Ачильдиев - Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

И наконец, третья категория отверженных — военнопленные. Они содержались и работали наравне с каторжниками. Царь испытывал уважение только к высшим офицерам противника, остальные для него были такими же рабами, как и собственный народ.

По утверждению большинства очевидцев и исследователей, во времена Петра сгоняемые на стройку крестьяне, каторжники, военнопленные гибли бессчётно. Именно так, ибо никто погибших не считал. Жившие в ту пору в России иностранцы утверждали, будто за первые полтора десятка лет число умерших рабочих достигало не то 60, не то 80, а не то и 100 тысяч [21. С. 86–87]. Русские историки, избегая даже примерных подсчётов, писали только о массовой, прежде невиданной гибели людей. Николай Карамзин: «…Петербург основан на слезах и трупах» [16. С. 37]. Василий Ключевский: «Едва ли найдётся в военной истории побоище, которое вывело бы из строя больше бойцов, чем сколько легло рабочих в Петербурге.» [19. Т. 2. С. 483]. Николай Анциферов: «Вряд ли найдётся другой город в мире, который потребовал бы больше жертв для своего рождения, чем Пальмира Севера. Поистине Петербург — город на костях человеческих» [8. С. 34]. То же самое сказал о строительстве северной столицы русский народ: богатырь его построил, топь костями забутил. Шут Иван Балакирев говорил Петру: «…с одной стороны — море, с другой — горе, с третьей — мох, а с четвёртой — ох!» (собиратель городского фольклора Наум Синдаловский отмечает, что молва приписывает Балакиреву «авторство этой первой петербургской пословицы» [29. С. 48]).

Однако существует в петербурговедении и прямо противоположное мнение: всё это преувеличения, основанные на пустых слухах, а в действительности никакой массовой гибели среди первых строителей Петербурга не было.

Апологеты Петра из века в век неустанно создавали благостную историю первых лет строительства Петербурга. Так, С. Гречушкин, выпустивший в 1910 году книгу «Из русской истории. В Петербурге при Петре Великом», утверждал, будто «желающим переселяться в Петербург давались всякие льготы: дарили участки земли, выдавались субсидии на постройки, торговых людей освобождали от повинностей». Современный историк Ольга Кошелева, цитируя эти строки, восстанавливает более реальную картину: «…действительно, некоторые из первых поселенцев получили “данные" грамоты на землю под двор, все должны были получать “субсидии” в виде подмоги, денежное и продовольственное жалованье в Петербурге из-за дороговизны петербургской жизни было значительно выше, чем в других городах, однако всё это делалось не с целью заинтересовать людей переездом, а с тем, чтобы обеспечить выживание тех, кто направлялся в Петербург в указном порядке. Поэтому термин “льготы” в данном случае вряд ли является уместным. Ни в одном из правительственных указов о льготах или каких-либо преимуществах петербургской жизни не говорилось. “Торговых людей” отнюдь не “освобождали от всяких повинностей”. Покинув свой посад, они не могли избежать тягла, а должны были его платить уже в Петербурге в прежнем размере» [20. С. 26]. Это те, кто считался вольным, а что говорить о подневольных? Их Пётр сравнивал с зубьями в гребне и, требуя прислать новых подданных, так объяснял причину в одном из писем: «…понеже при сей школе много учеников умирает, того для недобро голову чесать, когда зубы выломаны из гребня» [7. С. 135].

Иногда поклонники Петра в своём стремлении выдать чёрное за белое доходят просто до абсурда. Так, современный историк Густав Богуславский, рассказывая о грандиозном банкете, который был устроен в конце лета 1724 года по случаю перенесения мощей Александра Невского из Владимира в Петербург, приводит «поразительный документ: деловые записки монастырского казначея о расходах на этот банкет». И далее автор живописует, какое необычайно огромное количество разнообразных яств было доставлено к столам участников пиршества, а в завершение делает совершенно неожиданный вывод: «Согласитесь, документ производит на современного читателя ошеломляющее впечатление. Прежде всего тем, что даёт представление о реальных масштабах не только торжественного мероприятия, но и бытового наполнения повседневной жизни, сформировавшейся в молодой столице всего лишь за 20 лет существования города. Это представление особенно важно для нас, потому что разрушает странное убеждение о том, что Петербург в тот период своей истории был каким-то странным городом, “построенным на костях" и ведущим какое-то призрачное существование, далёкое от того, которым жила вся остальная Россия» [9. С. 95–96]. Неужели уважаемый историк хотел сказать, будто так, в лукулловых пирах, жили не только Пётр I и его окружение, но и все петербуржцы, а заодно и «вся остальная Россия»?

Ещё один современный исследователь, Ольга Агеева, многие работы которой без всякого преувеличения могут считаться серьёзным вкладом в изучение петровской эпохи истории Петербурга, обратилась ещё к одному архивному документу — «Ведомости о прешпективной дороге», «поданной подполковником Путиловым в 1717 г. на основе справки из Санкт-Петербургской канцелярии». Историк выписала из «Ведомости» число умерших при строительстве будущего проспекта: 27 душ. Затем это количество экстраполировала на ту смертность, которая могла быть при строительстве всего города в 1703–1715 годах. В итоге получилось 1932 человека, в среднем около 150 ежегодно [4. С. 301–302]. И это в России, где человеческая жизнь всегда ничего не стоила, а чудовищные искажения отчётности считались непреложным правилом и на мёртвых душах как по чичиковской, так и по другим, куда более примитивным схемам зарабатывали все, кому не лень! Не надо быть большим специалистом, чтобы понять: смертность рабов, живших в тяжёлом климате, в примитивных бараках и шалашах, плохо питавшихся и не знавших медицинской помощи да к тому же занятых на тяжелейших работах от темна до темна, никак не могла соответствовать, по сути, санаторным нормам.

Да и зачем заниматься сомнительными расчётами, если есть документы, наглядно доказывающие, каково было реальное положение дел? Вот одна из записок первого петербургского губернатора Александра Меншикова, которую он послал в 1716 году кабинет-секретарю царя Алексею Макарову: на строительстве Петергофа и Стрельны «больных зело много и умирают непрестанно, из которых нынешним летом больше тысячи померло». А в конце просьба — не сообщать Петру Алексеевичу сей прискорбный факт, «понеже, чаю, что и так неисправления здешние Его царское величество не по малу утруждают» [6. С. 15]. «Больше тысячи померло», и — концы в воду! А вот ещё один широко известный факт: на возведении Ладожского канала, начавшемся в 1718 году, смертность была настолько чудовищна, что вскоре все окрестности превратились в сплошной погост и руководивший работами Бурхард Миних в конце концов приказал снести все кресты, боясь, как бы рабочие не разбежались при виде этой зловещей картины.

Даже после того, как в том же 1718-м с подачи обер-комиссара Петербурга князя Алексея Черкасского, который сумел убедить Петра, что рабский труд обходится дороже вольнонаёмного, людская развёрстка по городам начала сокращаться и в 1721-м натуральная трудовая повинность была окончательно отменена, — даже после этого «без каторжников, военнопленных, солдат, работных команд из крестьян, мастеровых “вечного житья" стройка не обходилась…» [7. С. 125].

…Предельно кратко аттестовал деятельность Петра русский историк Александр Кизеветтер: террор [25. С. 635]. Именно такой виделась первая четверть XVIII столетия не только с высоты позднейших времён, но и в сравнении с предыдущим царствованием — Алексея Михайловича. Тогда смертная казнь была предусмотрена в 60 статьях российского законодательства, а при Петре I — в 90; и это не считая множества петровских указов, которые за малейшее прегрешение тоже карали смертью. В течение 26 лет правления «тишайшего» царя Алексея по политическим делам было репрессировано несколько сотен человек, а за петровские 36 лет (фактически 29) — свыше 60 тысяч. При Алексее об уменьшении жителей страны и речи быть не могло, в результате же петровских преобразований исчезла минимум пятая часть тяглого населения — две трети погибли, а ещё 200 тысяч (по официальным, а значит, далеко не полным данным 1720-х годов) находились в бегах. Многие бежали и с петербургской стройки. Вот ещё одно документальное свидетельство, которое приводит Пётр Столпянский: «А которые работные люди были на Тосне реке, ныне все разбежались…» [30. С. 39].

В общем, как говаривал шут матери маленькой девочки Анны, племянницы Петра и будущей царицы Анны Иоанновны, «нам, русским, хлебушка не надо, мы друг друга поедом едим» [1. С. 93].

Параллельные заметки. По иным источникам, примерно то же говаривал петербургский юродивый первой половины XVIII века Тихон Архипович: «Нам, русским, не надобен хлеб; мы друг друга едим и с того сыты бываем» [14. С. 473]. Позже это присловье стали приписывать Артемию Волынскому, современнику Анны Иоанновны [17. С. 108]. Скорей всего, и историческая легенда, и выдающийся историк не грешат против истины, приписывая схожее высказывание разным людям. Видимо, то была народная поговорка, которая запомнилась на века, ибо чуть не в каждую эпоху сохраняла свою актуальность.