Могли ли говорить между собой поэты о тайных обществах?
Они не могли не говорить о них, пусть даже не зная точно, где, когда и кем те образованы, что предлагают.
…А через несколько дней, когда впечатления от свидания с Олизаром отошли, когда жаркое утро началось совместной поездкой с пани Собаньской в горы — Мицкевича ждала разительная неожиданность. Все было восхитительно в тот день: спелые колосья трав, пунцовые цветы дикой гвоздики, гибкий и сильный стан Каролины Собаньской, стянутый амазонкой.
Натуралист Бошняк, их докучный спутник, отстал, сославшись на головную боль и слишком резкое солнце. Вперемежку с вопросами о графе Олизаре пани Собаньская смеялась над натуралистом: как он полз по краю заросшего шиповником гребня! Интересно, что тому виной — трусость или близорукость?
Вечером, отправившись на обед к Витту, Мицкевич имел случай убедиться, что близорукостью страдал скорее он: за столом присутствовал и натуралист Бошняк. Витт вторично представил его, теперь уже в качестве человека, очень и очень помогающего государству вылавливать некоторых злонамеренных «букашек»! Поэт замкнулся, задумался. Знала ли Каролина об истинном лице Бошняка?
Утром по прибрежной тропе он поскакал на Аю-Даг и с высоты отвесного обрыва наблюдал за игрой волн. Может быть, думал об их неуловимом коварстве, о том, что женщина, ради которой он терпел общество Бошняка, тоже коварна не менее, чем красива. Однако коварство пани Собаньской скорее всего представлялось ему чисто женским, разбивающим послушные сердца. Его сердце не хотело быть послушным, и в восемнадцатом крымском сонете Мицкевич написал:
Не так ли, юный бард, любовь грозой летучей
Ворвется в грудь твою, закроет небо тучей,
Но лиру ты берешь — и вновь лазурь светла.
Не омрачив твой мир, гроза отбушевала,
И только песни нам останутся от шквала —
Венец бессмертия для твоего чела.
О себе он это говорил, или обращался к Олизару, безнадежно влюбленному в Марию Раевскую?..
…Осталась еще одна нераскрытая страница этого путешествия, о которой я упомянула в начале рассказа. Заключается же она в том, что архивные документы Третьего отделения с неопровержимой точностью установили: пани Собаньская была платным осведомителем будущего шефа жандармов Бенкендорфа. А Мицкевич в этой прелестной прогулке рассматривался, скорее всего, как приманка, на которую кто-то должен клюнуть. А там пойдет разматываться ниточка, та, что столько времени не давалась в руки генералу Витту.
…Я рада, что Мицкевич не узнал всего о Каролине Собаньской. Дойди до него, правда, он, возможно, не смог бы воспеть ни радужных лесов, роняющих красные искры росы, ни зарниц над морем, ни туч на вершине Чатыр-Дага. А так Алушта прочно вошла в историю мировой литературы: имя ее в названиях крымских сонетов Мицкевича "Алушта днем", "Алушта ночью".
Дом с тонкими колоннами стоял в конце ветхой каштановой аллеи, и сам был стар, не наряден. Как одно из зданий в современном поселке, занятое детским садом и почтой, снабженное мемориальной доской, напоминавшей, что именно здесь гостил Грибоедов. Но горы вокруг стояли те же, и туманная от цветения садов долина сейчас в сумерках казалась прежней, пустынной и тихой. Над домом еще не мерцала, а только угадывалась одинокая звезда, и обстоятельства были таковы, что вспоминалось почти вслух: "Звезда пленительного счастья". А может быть, лучше: "Звезда вечерняя, печальная звезда"? Во всяком случае, сто пятьдесят лет тому назад в доме звучали и эти, и многие другие строки Пушкина…
Исследователи иногда называют Саблы крымской Каменкой. И в самом деле, здесь, в имении Бороздиных, так же, как там в имении Давыдовых, собиралась молодежь; кружились в вальсе, поднимали пенные чаши, влюблялись, клялись в верности. Но здесь в Саблах, в пятнадцати верстах от Симферополя, так же, как в Каменке, этом южном гнезде декабристов, клялись не только нежным девам и юным женам. Была высшая верность — убеждениям.
И так же, как в Каменке, Пушкина здесь считали своим. Позднее в воспоминаниях один из декабристов скажет: "По крайней мере, 9/10, если не 99/100 тогдашней молодежи первые понятия о крайних революционных мерах получали из его стихов". Но Пушкина здесь считали своим не только на общих основаниях. Бороздины и Давыдовы — родня. А с Давыдовыми поэт дружит, любит их, почти так же, как Раевских, которые, кстати, тоже родня и Бороздиным и Давыдовым.
Девушки из семейства Раевских и Бороздиных пленяют сердца не только красотой, но и образованностью. Конечно, это из-за них, невест на выданье, толпами съезжается военная молодежь в южные усадьбы. По крайней мере, так думает старшее поколение. Да и все те, кто ничего не знает о существовании обществ. Например, в этом убежден хозяин Саблов Андрей Михайлович Бороздин, сенатор, большой барин, бывший губернатор Тавриды. Хотя он склонен считать, что, кроме невест, Саблы привлекают внимание отлично устроенным хозяйством и его, Бороздина, гостеприимством. И в самом деле, кто только у него не бывал! Здесь подолгу гостили, например, Раевские, сюда заезжал генерал Михаил Орлов — муж Екатерины Раевской, генерал Сергей Волконский — будущий муж Марии Раевской.
Ах, какая здесь была библиотека, и какие речи в этой библиотеке велись! Кто только не витийствовал здесь о благе прогресса, о необходимости просвещения! Случалось, и сам хозяин поддакивал. В особенности, если речь шла о развитии экономики. Тут он себя считал докой.
И в самом деле, его сады, питомники многие вспоминали с уважением. Об Андрее Михайловиче вообще многие говорили не то, что с уважением — с восхищением. Правда, иные, в особенности иностранцы, удивлялись при этом отрепьям лакеев, раболепию многочисленной дворни. Или тому, что на суконной фабрике крепостные работают даром, за одно пропитание. Но это так, мимоходом отмечалось, а в основном: что за человек на краю Скифии — десять журналов выписывает!
Что за хлебосол, какие в подвалах французские вина!
Существовали, однако, и другие мнения о губернаторе. Однажды не слишком щепетильно повел он себя с каким-то перекопским купцом, то ли вступил с ним в незаконную сделку, то ли просто надул. С соседями судился из-за окрестных лесов и оттягал их, пользуясь административной своей властью. Но многие от подобных слухов отмахивались: завистники, мол, их про Бороздина распускают.
Так текла жизнь в Саблах, двойственная, странная, если подумать. Жизнь администратора и крепостника, у которого очень скоро полродни окажется в кандалах или хотя бы просто под арестом по делу четырнадцатого декабря. Но пока все как будто мирно в большой семье. Вышли замуж дочери, за людей достойных. Может быть, чуть более беспокойных, чем хотелось бы бывшему губернатору. Мария, старшая, замужем, за отставным штабс-капитаном Иосифом Поджио, младшая, Катенька, жена подпоручика Владимира Лихарева.
…Через много лет в своих записках Сергей Волконский скажет о Лихареве: пылкий и неосторожный молодой человек. У Волконского будут на это основания: подпоручик ни много, ни мало открылся тому самому Бошняку, который когда-то расставлял сети Мицкевичу. Там не удалось, а здесь, "обвороженный принятой Бошняком личиною", Лихарев сказал ему об обществе, о том, что в него можно вступить. Так что, когда грянул гром на Сенатской площади, фельдфебели, посланные на юг арестовывать, знали, кого брать. Кроме Лихарева и Поджио, схвачены Василий Давыдов, Сергей Волконский, Михаил Орлов. Под подозрением младшие Раевские, под стражей добрый знакомый Александр Сергеевич Грибоедов, так недавно гостивший в Саблах и говаривавший, что счастлив здесь, как давно нигде не был счастлив.
В это тяжелое для Бороздина время было у него одно слабое и язвительное утешение: подпоручик Лихарев, конечно, неоснователен, и мысли у него завиральные, но — подумать только! — совсем недавно в Катеньку был влюблен другой подпоручик, Бестужев-Рюмин — тот, повешенный в числе пяти, самых опасных. И Катенька отвечала его чувствам…
Можно представить себе смятение отца, но так хочется представить другое — характер самой Катеньки… Что влекло к ней самые прекрасные сердца? А также — что стало с этой юной женщиной после 14 декабря? Испугалась ли сразу, увидев в муже уже не милого мальчика, но государственного преступника? Сопротивлялась ли Бороздину? Его крикам, угрозам? Или уткнулась в надежные колени отца, сенатора, защитника? Она ведь ждала ребенка, была совсем молода…
В Сибирь Екатерина Андреевна не поехала, но еще несколько лет стремилась помогать осужденному. Вторичное замужество ее в 1833 году сокрушило Лихарева. Вскоре он и погиб в стычке с горцами. При нем нашли портрет красивой женщины, его бывшей жены, Катеньки…
…У Бороздина были большие основания опасаться и за старшую дочь, любовь ее к мужу не вызывала сомнений своей прочностью. И эту любовь можно понять. С портрета на нас как живой смотрит молодой красавец, затянутый в нарядный мундир и лосины. Лицо у него не только красивое, но еще открытое, смелое, сильное. Лицо победителя, любимца фортуны, этакого серьезного весельчака. Увы, не знает Иосиф Поджио, что впереди ждет его судьба еще более трагичная, чем судьба большинства сосланных на каторгу. Там, хоть в кандалах, они были рядом с товарищами. Он — восемь лет просидел в одиночке Шлиссельбургской крепости. Только через два года ему разрешили переписываться с семьей, да и то без права сообщать место заточения.
