В конце января 1922 г. Радек объявился в Берлине с поразительными известиями: Москва вот-вот готова заключить соглашение с Францией о признании де-юре Советской России и о коммерческих кредитах в обмен на обещание Москвы помочь добиться исполнения условий Версальского договора. Если Россия пойдет на это, уверял Радек, Франция может даже отказаться от Польши. [Von Blucher W. Deutschlands Weg nach Rapallo. Wiesbaden, 1951 S. 154–155. Джеральд Фрейнд, приводя это сообщение, называет Радека «безответственным» (Unholy Alliance. New York, 1957. P. 112–113), предполагая, что он действовал по своему усмотрению. Но очевидно, что в делах такой важности ничего не делалось без одобрения Политбюро и лично Ленина. Доказательством того, что это было именно так, может служить тот факт, что два месяца спустя советская делегация в Генуе во главе с Чичериным использовала сходную тактику, побуждая немцев к подписанию Рапалльского договора (Freund G. Op. cit. P. 116–117).]. Радек убеждал Ратенау, что необходимо предупредить такой ход дел, договорившись с Россией. А это потребует больших капиталов. Ратенау предложил кредиты в 5 миллиардов бумажных марок, не желая поддаваться на шантаж, но Радек отверг такую сумму (равную 50–60 млн золотых марок) как слишком ничтожную, чтобы повлиять на советскую политику. [РЦХИДНИ. Ф. 2. On. 2. Д. 1124. Донесение из Берлина от 14 февраля 1922 г. В записке Ленину от 22 февраля 1922 г., описывая стратегию в Генуе, Чичерин настаивал на том, что без иностранного капитала нельзя надеяться на восстановление советского транспорта и промышленности (там же. Д. 1151).]. Ратенау уклонялся, обеспокоенный возможной реакцией союзников и скептически оценивая способность России оплатить импорт. Утверждение о немедленном договоре с Францией не имело под собой никакой почвы, но оно, по крайней мере, помогло Радеку и его друзьям в Министерстве иностранных дел Германии найти пути воздействия на Ратенау — если Германия хочет помешать возрождению довоенного франко-русского альянса, ей следует действовать, и безотлагательно. Чтобы ускорить создание индустрии современного вооружения в России, Радек поведал Зекту, что Красная Армия подготавливает весеннее наступление на Польшу и отчаянно нуждается в самолетах. Легковерные немцы поверили и этому и поспешили открыть в апреле 1922 г. в Филях под Москвой авиационный завод Юнкерса. Они же инициировали совместные с Красной Армией штабные учения воображаемого вторжения в Польшу240. Радека поддержал Чичерин, который приехал в Берлин в начале апреля по дороге в Геную. Он привез с собой наброски предлагаемого советско-германского соглашения, которое после доработки с помощью экспертов Министерства иностранных дел Германии и легло в основу текста Рапалльского договора241.
28 февраля Политбюро одобрило ленинский план действий на Генуэзской конференции, сосредоточивающий внимание на экономических соглашениях и провоцирующий раскол в «буржуазном» лагере путем перетягивания на свою сторону «пацифистского крыла»:
«Пацифистской частью того лагеря (или иным, специально подобранным вежливым выражением) мы должны считать и называть мелкобуржуазную и полупацифистскую демократию, типа II Интернационала и II 1/2, затем типа Кейнса и т. п. Одна из главных, если не главная наша политическая задача в Генуе, выделить это крыло буржуазного лагеря изо всего их лагеря, стараться льстить этому крылу, объявить допустимым, с нашей точки зрения, и желательным соглашение с ним не только торговое, но и политическое (как один из немногих шансов мирной эволюции капитализма к новому строю, чему мы, как коммунисты, не очень верим, но помочь испытать согласны и считаем своим долгом, как представители одной державы, перед лицом враждебного ей большинства других).
Сделать все возможное и кое-что невозможное для того, чтобы усилить пацифистское крыло буржуазии и хоть немного увеличить шансы его победы на выборах; это — во-первых; и во-вторых, — чтобы разъединить между собой объединенные в Генуе против нас буржуазные страны, — такова наша двоякая политическая задача в Генуе. Никоим образом не развитие коммунистических взглядов»242.
Когда Чичерин возразил, что пацифизм, на котором Ленин строил свою генуэзскую политику, — «мелкобуржуазная иллюзия», тот с нескрываемым раздражением разъяснил, что если даже и так, то это еще не повод не использовать «пацифистов <…> для разложения врага, буржуазии»243.
Генуэзская конференция открылась 10 апреля. Советскую делегацию возглавил Чичерин, а не Ленин, который намеревался поехать и уже взял на себя руководство делегацией, но, предупрежденный Красиным об опасности покушения, предпочел остаться. Не пожелал он также, чтобы его заместили Троцкий или Зиновьев244. Согласно полученной инструкции Чичерин в первый же день огласил всеобъемлющую «пацифистскую» программу всеобщего разоружения. Это был циничный ход, учитывая, что Советская Россия к тому времени имела самую многочисленную армию в мире (более 800 тыс.)245, которую она модернизировала с немецкой помощью.
По настоянию Франции это предложение было признано не отвечающим повестке работы конференции.
Основная экономическая цель Советов в Генуе состояла в получении иностранных займов и инвестиций. Глава Восточного департамента Министерства иностранных дел Германии сказал графу Гарри Кесслеру, «попутчику», сыгравшему в 1918 г. роль связного между германским министерством иностранных дел и советским послом Адольфом Иоффе, что «все, что интересует русских, это деньги, деньги, деньги»246. И действительно, Ленин писал в «Правде» накануне конференции, что русские едут в Геную «не как коммунисты, а как купцы»247. Советская политика в Генуе была сконцентрирована на Германии: «Самостоятельная германская экономическая политика в России, — писала ведущая советская газета, — открывает путь к рациональному использованию германского капитала не только в самой России, но и дальше на востоке, куда путь лежит через Россию и куда Германия сейчас проникнуть не может»248.
Союзники призывали советское правительство признать долги России и компенсировать потери иностранцев, которые они понесли в результате его, советского правительства, «действий или небрежения», что можно было осуществить, пустив в обращение за границей советские облигации249. Чичерин со многими оговорками выразил готовность компенсировать потери иностранцев в случае, если его страна получит дипломатическое признание и займы, необходимые для реконструкции народного хозяйства250. Продолжая публично вести переговоры о конкретных условиях, русская делегация втайне вела работу в направлении договора с Германией.
И в этом им способствовала нелепая дипломатия Ллойд Джорджа. Дабы занять место «первого среди равных», премьер-министр давал в Генуе ланчи делегациям разных стран, включая и Советскую Россию. Его частные встречи с русскими невольно подтвердили справедливость предостережений Радека и Чичерина о готовящемся российско-союзническом альянсе251. Убеждаемый советниками в том, что события могут принять неприятный оборот в любой момент, Ратенау подавил в себе дурные предчувствия и 16 апреля в отеле Св. Маргариты в близлежащем Рапалло поставил свою подпись под советско-германским договором, в основном следуя предложенному Москвой проекту. [Два месяца спустя он поплатился за это своей жизнью: как «прокоммунистический еврей» он был убит немецкими националистами.]. Впоследствии, отводя обвинения в двоедушии, немцы приводили в оправдание своих действий тот аргумент, что союзники тоже вели сепаратные переговоры с Москвой252.
По условиям договора подписавшие его стороны помимо дипломатического признания предоставляют друг другу статус наибольшего благоприятствования253. Они отказываются от взаимных претензий, вызванных войной, и обязуются сохранять дружественные экономические отношения. Немцы отказались также от требований о возмещении потерь, понесенных государством и гражданами Германии в результате национализации, проводившейся советским правительством. Рапалло явилось третьим случаем после перемирия, когда Германия действовала на международной арене независимо от стран Согласия и вопреки их желаниям — впервые в 1919 г., отказавшись присоединиться к блокаде, а затем в — 1920 г., не дав Франции разрешение на перевозку через ее территорию в Польшу военного снаряжения.
Застигнутые врасплох, союзники направили Германии коллективный протест, обвиняя ее в принятии решений в одностороннем порядке по вопросам, представляющим предмет многосторонних международных переговоров: Германия была приглашена как равноправный партнер, а в благодарность подорвала дух единства. Этим поступком она исключила себя из последующих совместных обсуждений, продолжавшихся с Советской Россией254. Работа Генуэзской конференции развалилась. Запад был, по всей видимости, менее обеспокоен положениями Рапалльского договора, чем его последствиями — замаячившим «союзом сердитой Германии с голодной Россией»255.
