Два послания патриарха Антония об этой ереси, дошедшие до нас, писаны уже по смерти ересеначальников: — первое в 1388, второе после 1388-го года [238]. Из этих посланий видно, что еще прежде патриарх Нил посылал на увещание стригольников Дионисия, архиепископа суздальского, возведенного в митрополиты — это должно было случиться около 1382 года, сообразно летописи [239].
Ни казнь трех философов, ни патриаршеские послания не истребили ереси: она распространялась и в XV веке, и митрополиты должны были писать не одно послание, убеждая православных преследовать лжеучение. Сильнейшее из таких посланий, известное нам, было отправлено митрополитом Фоти-ем в 1427 году, после того как псковичи писали об этом к митрополиту с своим посадником Федором. Перед тем многие из еретиков были умерщвлены, другие заточены в тюрьмы, третьи разбежались. Фотий похвалял ревность преследователей, не одобрял, однако, смертной казни и советовал лучше употреблять наружные наказания, и заточение в тюрьму. Православные, по убеждению митрополита, должны были остерегаться есть и пить с тем, кто уличался в ереси. Эта секта, как видно, тогда была не настолько многочисленна, чтоб дать отпор гонению, но и не так ничтожна, чтоб от этого гонения исчезнуть совершенно. Как в Новгороде, так и во Пскове она продолжала существовать в XV веке, потому что в 1496 г. архиепископ Геннадий писал к митрополиту Зосиме, убеждая его защитить его от какого-то чернеца-стригольница[240]. Притом, разбежавшиеся от преследования из родины разнесли свое учение по Руси, и способствовали повсеместно дальнейшему развитию реформационных зачатков,
Еретическое направление увлекло образованнейших людей во Пскове, так называемых, по выражению того века, филозофов. Патриарх, обличая их, сравнивает их с книжниками евангелия и укоряет в высокоумии [241]. Сам Карп был литератор: он составил сочинение, где доказывал свои положения [242]. Собственно эта оппозиция была вполне критикою духовенства и церковного порядка. Подвергнуть порицанию обычай при посвящении платить пошлины, что давало вид посвящения в сан за деньги. Ересиархи, вооружаясь на это, нападали на богатства духовенства, указывали в противоположность на евангельскую нищету и приводили в свидетельство тексты [243]. Образ поведения святительского и образ жизни в монастырях подверглись равно их критике; они говорили: "се многа собираете имения". Они укоряли священников в жадности и корыстолюбии в таких же выражениях, какие до сих пор можно услышать в народе. "Что это за учители!— говорили они: — пьют с пьяницами, взимают с них золото и серебро, и порты от живых и мертвых!" Невольно явилась общая везде всем реформационным движениям мысль о превосходстве прямого нравственного человеческого достоинства пред всякими символическими знаками, которым приписывается таинственное воздействие на человеческое существо. Смысл их толкований был таков, что дары Духа Святаго, раздаваемые духовными, недействительны, когда духовное лицо не соответствует своим нравственным совершенством возложенному на него сану. Ни Карп, ни его товарищи и последователи в начале не показывали явного охуждения того, что составляет сущность Церкви, но добираясь до этой сущности и находя несообразным с нею то, что делалось и допускалось в Церкви, — они в то же время подрывали все видимое здание Церкви [244].
В деле размышления о делах религии всегда бывает так, что как скоро в голове мыслителя духовенство не выдерживает кри-тики.то вслед затем подвергаются обсуждению и уставы, и шаг за шагом мысль идет к дальнейшему разрыву со всем, что принималось по авторитету. Как скоро в глазах стригольников духовенство потеряло к себе высокое уважение, находили в нем пороки, и как скоро нашли неправильность в получении духовными сана, то естественно возникла мысль, что нельзя приходить к ним для отправления таинств, а вместе с тем и таинства, совершаемые недрстойными людьми,— недействительны[245].Но критика не ограничилась современным духовенством. Люди книжные, ученые, стригольники, принялись и за церковную историю, и увидели, что и прежде посвящение совершалось так же. Таким образом, на основании признания недостоинства духовных, посвященных с дарами, размышление должно было доходить до признания недостойным всего существующего и существовавшего духовенства [246].
Естественно, что и вселенские соборы, с поставновлениями которых оказывалось согласным то, что в современном своем приложении соблазняло стригольников, должны были подвергаться осуждению [247]. Чрез такой логический переход мысли от одного предмета к другому все церковное здание падало и теряло свою святость в умах еретиков. Антоний, в своем обличительном послании, задает стригольникам такой вопрос, который должен был неминуемо им самим придти в голову еще прежде: "вам же где поставити попа по своей окаянной вере? Не приде бо Христос второе вплотися на землю, ни снидеть ангел освятити вам попа" [248]. Очевидно, положение стригольников должно было несколько времени походить на положение нынешней беспоповщины. Признавая Церковь и все ее уставы и обряды, беспоповцы не пользуются ими за неимением, по их мнению, лиц, которые были бы достойны принять сан, дабы соблюдать и совершать возложенное на этот сан Церковью. Но раскол, после Никоновой реформы, имел корень в букве, и приверженность последователей обращалась к неизменности буквы; следовательно, положение, в какое пришли беспоповцы, не могло повести их к установлению чего-нибудь особого, отдельного, нового. Для беспоповцев с нарушением буквы, духовенство, дозволившее себе это нарушение, перестало быть духовенством, и Церковь, которую признавало это духовенство, не была Церковь; но для них продолжала неизменно существовать Церковь старая, — Церковь, лишенная духовенства: беспоповцы очутились в таком положении, в каком бы находились и православные, если бы судьба бросила их в землю, где нет духовенства. Тогда мирянин исполнял бы то, что дозволено Церковью исполнять мирянину, и с соболезнованием должен был бы лишаться того, что мог, по уставу Церкви, получить единственно от духовного лица. Очень понятно, что мысль беспоповца могла оставаться в продолжение веков в такой парализации. Но стригольники не с того начали; их вопрос касался не буквы, а сущности порядка и нравственности. Не какое-нибудь нововведение возбудило стригольников, а приложение к делу того, что, как они доискались, всегда существовало в восточной Церкви. Поэтому стригольнику легче было, чем беспоповцу позднейших времен, перейти от недовольства существующим к установлению чего-нибудь своеобразного. После отвержения священства и всей иерархии, естественно было возникнуть мысли о возможности учить и совершать богослужение и не священнику. Они ссылались на апостола Павла [249]. Достойно замечания, что патриарх, в своей грамоте, в опровержение их приводит такие ^доказательства, которые стригольники могли обратить в свою пользу [250]; еретики потому-то и пришли к необходимости учить вместо священников, что считали последних неверными (недостойными). Взяв на себя роль народоучителей, еретики естественным путем принялись за критику того, что было тесно связано с корыстолюбием, в котором они обвиняли духовенство, именно за вклады по душам, поминовения и вообще за все, что выражалось на благочестивом языке понятием строить душу, и дошли таким образом до отвержения религиозных понятий и обрядов, относящихся к идее умилостивления Божества за умерших [251]. Вместе с тем начали отвергать исповедь: вместо исповеди священнику, можно — говорили они — каяться, припадая к земле[252]. Может быть, в этом обряде, неясно выраженном для нас, действовало, по привычке, древнее языческое олицетворение земли. Вероятно, этот обряд означал тайную исповедь к Богу, а припадание к земле совершалось для того, чтоб иметь возможность сосредоточиться в себе самом. Понятия о причащении, какие у них были после отпадения от Церкви, выражаются неясно в обличении; но видно, что они уж как-то иначе растолковали и объяснили себе смысл таинства Евхаристии [253]. Патриарх счел нужным приводить по этому поводу места из евангелия о Тайной Вечери; это заставляет предполагать, что стригольники стали отвергать видимое таинство причащения, вероятно, толкуя его духовно, как это делали многие еретики и в том числе наши молоканы. Но, подобно последним, стригольники не отвергали поста и воздержания, напротив, уважали произвольный пост и требовали не наружности, но действительного сурового поста — и духовного, и телесного, — и, вероятно, обрекали себя в два постные недельные дня совершенному неядению [254]. Но такой пост, — по замечанию патриарха, — не мог быть поставлен им в заслугу, ибо и "бссермене постятся". Как вообще еретики, они отличались скромным видом, суровым воздержанием, молитвою и книжностью беспрестанно приводили тексты св. писания, толковали о религиозных и нравственных предметах [255].
