Отряд в составе примерно 4000 крепких солдат, возглавляемый герцогом Бофором и герцогом Ноэлем, прибыл 19 июня. Они были потрясены тем, что увидели. Один из офицеров написал:
Положение города было ужасным: улицы покрыты пулями, пушечными ядрами, следами от мин и гранат. Не было ни одной церкви или обычного дома, которые бы не подверглись обстрелу или не превратились в каменные обломки от выстрелов вражеских пушек. Дома стали жалкими убежищами, не более того. Повсюду зловоние вызывало тошноту; на каждом углу можно было натолкнуться на труп, раненого или калеку.
Тотчас же история Ла Фейяда начала повторяться, поскольку вновь прибывшим не терпелось вступить в бой.
Они даже отказались ждать остальную часть солдат и начали собственную атаку на рассвете 25 июня. Начало было неудачным: первые солдаты, по которым они открыли огонь, оказались немецким отрядом, прибывшим совсем недавно для того, чтобы оказать им поддержку. Прежний приказ был изменен, теперь они с тем же успехом атаковали турецкие орудийные позиции. Потом от случайного выстрела загорелась пороховая бочка на одной из поспешно оставленных батарей. Турецкие саперы проявили героизм; их операции по минированию стали главным этапом осады, и разрушенные оборонительные сооружения явились результатом подземных взрывов. По французским шеренгам прошел слух о том, что вся территория, на которой они находятся, заминирована и что батарея была скрытым шпуром и только что прогремевший взрыв — это первый из серии взрывов, которые и мокрого места от них не оставят. Началась паника. Солдаты в ужасе стали разбегаться, сбивая на ходу друг друга. Видя это внезапное и необъяснимое бегство, турки перегруппировались и начали контратаку. Пять сотен французских солдат было убито, а через некоторое время их головы были насажены на копья и с ликованием представлены главному визирю. Эта участь не миновала и герцога де Бофора, и графа де Розана — племянника знаменитого Тюренна, — и даже монаха ордена капуцинов, сопровождавшего армию в качестве священника.
Пять сотен солдат из 6000 — это не такая уж большая потеря; через четыре дня прибыла остальная часть армии короля Людовика, и Морозини начал планировать следующую атаку на Ханью. Но дух его новых союзников был уже сломлен. 24 июля французские солдаты с 70 орудиями подошли слишком близко к турецкой береговой батарее, и их снесло водой. Несколько дней спустя герцог Ноэль невозмутимо сообщил генерал-капитану, что он отправляет армию обратно домой. Не помогли ни торжественные заявления, ни мольбы и угрозы, ни обращения оставшихся в живых горожан, даже громогласные речи проповедников не оказали должного воздействия. 21 августа французский флот поднял якоря. Глубокое отчаяние овладело всеми, часть папских союзных войск и часть армии Священной Римской империи и Мальтийского ордена также отплыли на запад. Остался только Морозини и его гарнизон; главный визирь Ахмед начал атаку.
Каким-то образом эта атака была отражена; но генерал-капитан знал, что в конце концов они потерпят поражение. В его гарнизоне осталось всего 3600 человек. В тот год подкрепления не ожидалось, от оборонительных сооружений остались одни руины, у Морозини не было надежды на то, что он сможет удержать Кандию до следующей зимы. Если бы он теперь пошел на уступки, а не ждал неизбежного взятия города штурмом, он мог бы обеспечить подходящие, даже достойные условия. Надо сказать, что у Морозини не было права вести переговоры от имени республики, но он знал, что, по крайней мере, в трех случаях — впервые в 1647 году, потом в 1657 и в 1662-м — вопрос о мирных переговорах активно обсуждался в сенате, и каждый раз эта идея встречала поддержку. В любом случае сейчас у него был хоть и маленький, но реальный шанс.
Переговоры назначили на 6 сентября 1669 года. Главный визирь, который искренне восхищался Морозини, был великодушен. Венецианцы могли беспрепятственно покинуть город в течение двадцати дней, в случае плохой погоды этот срок можно было продлить. Взамен они должны были оставить всю артиллерию, которая уже была в городе до начала осады, остальное могли забрать с собой. Турки становились хозяевами города, но Венеция могла сохранить за собой острова Грабузу на северо-западе. Суду, которую никогда не захватывали, и крепость на острове Спиналонга возле современной деревни Элунда.
Таким образом 26 сентября, после сорока пяти лет оккупации и двадцати двух лет осады, флаг Святого Марка был снят с цитадели Кандии, и оставшиеся представители республики, включая последнего дожа колонии, Заккарию Мочениго, который едва ли влиял на ход переговоров, вернулись в свой родной город. А вместе с ними практически все жители Кандии, поскольку никто из них не пожелал остаться под властью турок. Для Венеции это стало концом эпохи. И хотя на карте Эгейского архипелага еще оставалось два или три места, где правил крылатый лев, правда, он больше не ревел, да и рычание его было едва слышным, но Крит являлся последним крупным владением за пределами Адриатики, и его утрата означала окончательную потерю не только власти, но и фактического присутствия в Восточном Средиземноморье.
Но Венеция, потерпев поражение, не потеряла достоинства. Никогда прежде венецианцы не сражались на суше и море так долго и так героически; никогда еще у них не было столь непреклонного противника. Финансовые потери были огромны — только за 1668 год Венеция потеряла 4 млн 392 тыс. дукатов и огромное количество человеческих жизней. Более того, примерно четверть века венецианцы сражались с врагом практически в одиночку. Поддержка их союзников (за редким исключением, когда она вообще была) вызывала негодование: союзники вели себя нерешительно, пассивно или были корыстны; иногда это сказывалось крайне губительно на интересах республики (к примеру, когда эта помощь очень долго задерживалась или когда совершенно внезапно войска отзывали обратно без всякого предупреждения). И даже в последние два-три года, когда стратегия войны на износ привела к безумному разрушению и кровопролитию, иностранная помощь только способствовала деморализации и лишала силы духа.
Однако не это сподвигло Франческо Морозини к принятию решения о капитуляции, а ясное понимание того, что потеря Кандии неизбежна и какая-либо помощь от Венеции или другой стороны лишь продлит агонию города и его жителей; выбирать приходилось между капитуляцией на достойных условиях или массовой резней и мародерством. И только несколько обвинений в истории Венеции были более несправедливыми, чем те, которые обрушил на Морозини обвинитель Антонио Коррер, когда тот вернулся. Его обвиняли не только в том, что он, не имея на то права, вел с противником переговоры от имени республики (к этому Морозини был готов и знал, что ответить). Его также обвиняли (что было совершенно неожиданно, поскольку он ничем не заслужил подобных обвинений) в трусости, государственной измене и даже казнокрадстве и коррупции. К счастью, у Морозини хватало сторонников, которые не замедлили встать на его защиту; после страстных речей с обеих сторон, вопрос был отправлен на рассмотрение в Большой совет; подавляющее число голосов оказалось на стороне Морозини. Его честь не была запятнана, и, как мы позднее убедимся, Морозини сам не раз мстил своим старым врагам, когда подворачивался удобный случай.
Это событие в продолжительной борьбе за Крит было, в силу обстоятельств, кратким и эпизодичным. Не беря в расчет обычного читателя, для которого одно сражение, сухопутное или морское, похоже на любое другое, стоит сказать, что в этой войне было много столкновений и схваток, примеров героизма и мужества, к которым, если уж вообще о них упоминать, отнеслись более чем несправедливо. По этой же причине сорокалетнему периоду венецианской истории нужно было посвятить хотя бы несколько страниц, даже если рассматривать это время поверхностно. И перед тем как перейти к следующей главе, мы должны восстановить в памяти происшедшие события и обратить свой взгляд на Венецию.
Крит находился под властью, по меньшей мере, семи дожей. Франческо Молин умер в 1655 году; его преемник, Карло Контарини, скончался через 14 месяцев: а следующий дож — Франческо Корнаро — правил меньше всех, как документально засвидетельствовано, с 17 мая по 5 июня 1656 года. Всем трем дожам было за семьдесят, а Бертуччо Вальеру, сотому по счету дожу Венеции, которого избрали 15 июня, было тогда всего лишь пятьдесят девять лет. Была надежда на то, что он, благодаря своей относительной молодости, сможет выпутаться из безвыходного положения, в котором находился Крит. К несчастью для Венеции, у него на это не нашлось достаточно сил, и в марте 1658 года вновь собрался Совет сорока для того, чтобы заняться своим привычным делом. Джованни Пезаро был старше Вальера на десять лет, но все еще обладал душевным пылом; вполне возможно, что он одержал победу на выборах благодаря той энергии, с которой обрушился на своего предшественника несколько месяцев тому назад, из-за вопроса о принятии или непринятии предложения турок о мире. Вальер был в почете, и некоторые другие представители коллегии разделяли его мнение; однако возмущенное красноречие Пезаро взяло верх. Возможно, он и смог бы обеспечить Венеции то превосходство, в котором она так нуждалась; но за 17 месяцев, которые были ему отпущены богом, он успел добиться очень немногого. В сентябре 1659 Доменико II Контарини стал его преемником, и за время его правления Кандия наконец пала, и был установлен мир с турками.
