Другая, некнижная редакция рядом с первой имеет очень мало цены как исторический памятник, далеко уступая ей в полноте и точности фактическаго содержания. Она может представлять некоторый интерес только по отношению к истории литературнаго древнерусскаго языка: изложение ея далеко не чуждо церковнославянских грамматических форм и не может быть признано образчиком чисто русской народной речи XV—XVI вв.; все его отличие от изложения первой редакции состоит в большей примеси форм русскаго языка. Признаков происхождения, близкаго ко времени святаго, какие есть в редакции пророчеств, не находим в краткой; сравнение обеих позволяет предполагать, что последняя редакция представляет позднейшую обработку жития. Личность Клопскаго юродиваго привлекала к себе внимание массы; люди некнижные, даже вовсе неграмотные желали почитать или послушать о его пророчествах и изречениях и могли затрудняться чтением первой редакции, не чуждой искусственности в изложении. Эта потребность и могла вызвать другую, более простую переделку жития, составитель которой сократил монастырския записки или, что вероятнее, первую редакцию жития. Это предположение подтверждается изложением единственнаго посмертнаго чуда (с купцом Мих. Марковым) в списках краткой редакции. По списку ея в рукописи Иосифова Волоколамскаго монастыря сокращение этого чуда — простая выборка из текста пространной редакции, удержавшая вполне книжныя церковнославянския формы последней и этим резко отличающаяся от остальнаго, близкаго к просторечию изложения краткой редакции. По списку той же редакции в рукописи Троицкой лавры, по-видимому, немного позднейшему, это чудо изложено так же просто, тем же смешанным русско-церковнославянским языком, как и вся редакция; разсказ о чуде и здесь есть сокращение статьи редакции пророчеств, но это сокращение сделано независимо от того, какое находим в Волоколамском списке, и удержало некоторыя черты пространной редакции, опущенныя в этом списке. Оба сокращения сделаны по одному и тому же подлиннику, которым был разсказ в редакции пророчеств.
В нашей письменности очень рано составилась значительная литература о чудотворце Николае Мирликийском. В рукописях XV—XVI вв. встречается житие его с длинным рядом чудес, из коих некоторыя совершились и описаны на Руси. Наша церковная историография признает и все это жизнеописание произведением русским, написанным в конце XI или в начале XII в. По изложению этого жития можно заметить, что одним из источников служила ему переводная биография, сильно распространенная в русской письменности XV—XVI вв. В то же время, к которому относят русское житие Св. Николая, явилась русская повесть о перенесении его мощей в город Бар, написанная современником события, на что указывают выражения автора. Наконец, раньше обоих этих русских сочинений, вероятно, появилось на Руси похвальное слово чудотворцу Николаю, по некоторым выражениям котораго заключают только, что оно писано для каких-нибудь новокрещенных Славян. В начале его изложены биографическия черты, и можно предполагать, что оно служило другим источником русскаго жития Св. Николая. При том благоговении, удивлявшем иностранцев, с каким русский народ носился к памяти мирликийскаго чудотворца и которое было так глубоко, что в наших исторических источниках XVI—XVII вв. чрезвычайно редко можно встретить, особенно в высших классах общества, русскаго человека с именем этого святителя, — историка литературы может интересовать вопрос: рядом с книжными, искусственными по изложению сочинениями о Св. Николае, каковы исчисленныя выше, существовала ли в нашей письменности простая обработка его жития, приспособленная к пониманию некнижнаго большинства, и если существовала, то в каком виде и с каким содержанием? Находим, что в рукописях XV—XVI вв. была распространена такая некнижная редакция жития, одно из куриознейших явлений в древнерусской литературе. Ничего определеннаго нельзя сказать о времени и месте происхождения этой редакции; по известным нам спискам ея видно только, что она ходила уже по рукам читателей в конце XV или в начале XVI в. Сличая эту редакцию с двумя указанными выше житиями чудотворца, находим в них очень мало общаго, есть даже прямыя противоречия. Содержание русской редакции отличается сильной легендарностью, и половина его занята разсказами о странствовании Николая по Армении, Сирии и другим странам, о распространении им христианства, об исцелениях и борьбе с бесами. С перваго раза можно подумать, что в нашей редакции описывается жизнь не того мирликийскаго святаго, о котором разсказывают названныя древния жития. Однако ж есть прямыя указания на то, что предметом этой биографии служит тот самый чудотворец Николай, память котораго празднуется 6 декабря, который присутствовал на первом Никейском соборе и который «в латынских землях телом лежит». Ближайший источник этой русской редакции находим в «повести о погребении» Св. Николая, которая была распространена у нас уже в XV в. Повесть написана совершенно книжно, церковнославянским языком с примесью греческих слов и оборотов, отзывающихся буквальным переводом с греческаго. В одном списке, сохранившем, по-видимому, первоначальный вид повести, есть неясный намек на ея происхождение: в молитве о Греках — христианах в Азии, подвергнувшихся варварскому нашествию, — Св. Николай просит у Бога: «Даждь сподоление роду греческому и болгарскому». Опасаясь промахов, предоставляем специалистам ближе определить как источники этого, по-видимому, южнославянскаго сказания, так и отношение его содержания к достоверным известиям о чудотворце Николае: для нас оно любопытно только как источник одного из русских памятников, в которых обнаружилось изучаемое нами падение агиобиографическаго стиля в русской литературе XV—XVI вв. Язык в этом памятнике тот же самый, каким изложена разобранная выше вторая редакция жития Михаила Клопскаго; русская повесть о Св. Николае есть простое переложение упомянутаго церковнославянскаго сказания на этот язык, изредка сокращающее разсказ источника. Впрочем, если церковнославянская повесть явилась к нам в том составе, какой имеет она в упомянутом списке с указанием на болгарскую ея редакцию, то русский редактор внес в свое переложение этой повести две прибавки: разсказ об участии Св. Николая в заседаниях Никейскаго собора с любопытными легендарными подробностями, источник которых определить не беремся, и заключительное обращение к русским сынам и дщерям, имеющее вид похвалы святому.
Глава VI.
Жития макарьевскаго времени
Именем митрополита Макария можно обозначить целую эпоху в истории древнерусской агиобиографии. На это дает право уже одно количество литературных памятников, появившихся в его время под близким или отдаленным влиянием, от него исходившим. Древнерусская литература житий не оставила жизнеописания этого знаменитаго собирателя житий, хотя он не прошел и в ней без всякаго следа. Сохранилась повесть о последних днях его, которую можно принять за материал для жития, не получивший, однако ж, дальнейшей обработки. Повесть эта разсказывает о болезни и кончине митрополита с задушевной простотой, не преувеличивая значения описываемаго лица, и написана, судя по подробностям, вскоре по смерти святителя каким-нибудь близким к нему человеком. Но отсутствие полнаго жизнеописания лишает нас возможности видеть, как древнерусские книжники представляли его деятельность в полном ея объеме и какое значение придавали той стороне ея, которая соприкасалась с движением древнерусской агиобиографии. Впрочем, характер и мотивы, внесенные им в это движение, можно разглядеть в некоторых явлениях, связанных с деятельностию Макария. Прежде всего, заслуживает внимания обстоятельство, что Макарий вышел из монастыря Пафнутия Боровскаго, воспитался в преданиях сферы, из которой вышло заметно выделяющееся направление в среде русскаго монашества XVI в: согласно с духом своего родоначальника, в котором биограф выставляет преобладающей чертой характера чувство меры, эта школа отличалась стремлением к дисциплине, к внешнему порядку и благолепию и сильным практическим смыслом. В таком характере источник достоинств и недостатков этой школы. Такой характер отразился на пастырской деятельности постриженника Пафнутьева монастыря в Новгороде: он вводит правильное общежитие в здешние монастыри, строит и украшает храмы, поновляет обветшавшие памятники церковной святыни, заботится об украшении города, чтобы, по выражению современнаго летописца, было «велми лепо и чудно видети». То же стремление украшать и поновлять ветхое, с которым обращался Макарий к монументальным памятникам церковной старины, он прилагал и к памятникам литературным. Замечательно, что из-под пера самого Макария, одного из наиболее начитанных книжников в России XVI в., не вышло ни одного канона или похвального слова святому. Но сильное возбуждение сообщено было русской агиобиографии двумя явлениями, ознаменовавшими его деятельность: это — канонизация русских святых на соборах 1547 и 1549 гг. и составлении Макарьевских четьих-миней.
