Собственно, одной из главных побудительных причин существования Священного союза являлась лишь боязнь монархов новой революции и наличие самой фигуры Наполеона. Даже находясь на о. Св. Елены, он внушал страх европейским монархам. Как только бывший французский император ушел из жизни, солидарность европейских властителей и деятельность Священного союза стала постепенно сходить на нет. Теснее всего в идеологическом отношении Европу сплачивало наполеоновское наследство. В данном случае уместно привести мнения современника, русского полковника И. Радожицкого, давшего оценку яростной антинаполеоновской публицистике своего времени и сделавшего неожиданный вывод о Наполеоне: «Между тем полководцы, министры и законодатели перенимали у него систему войны, политики и даже форму правления. Он был враг всех наций Европы, стремясь поработить их своему самодержавию, но он был гений войны и политики; гению подражали, а врага ненавидели» (623) .
В данной связи затронем и дискутируемый вопрос о том, какое государство больше выиграло от падения наполеоновской империи. Большая европейская политика тогда стала разыгрываться по новым правилам венского урегулирования, определяемым державами‑победительницами (Россия, Великобритания, Австрия, Пруссия). Значительно увеличила свои владения в Германии Пруссия. Самое большое территориальное расширение получила Австрия. Другое дело, что расширение многонационального государства не всегда можно назвать благом, поскольку этот процесс таит в себе потенциальные опасности. Бесспорно, Великобритания после 1815 г., надолго убрав со сцены своего главного конкурента, решила основную внешнеполитическую проблему и достигла своей главной цели. Но для этого она понесла колоссальные расходы по ведению в течение 22 лет войн – более двух миллиардов фунтов стерлингов! (624) Но от сложившегося на континенте стабильного статус‑кво получили свою выгоду все более или менее крупные и давно существовавшие государства Европы, даже те, которые потеряли часть своей территории (например, Дания или Саксония). Образовавшийся международный баланс сил великих держав спасал заведомо слабые страны от потенциальной агрессии сильных соседей, давал им возможность существовать и жить самостоятельной жизнью. Решения Венского конгресса были подготовлены предшествующим двадцатилетием почти беспрерывных европейских войн. Международные отношения приобрели в этот период новые качества – права одних государств стали напрямую зависеть от обязательств других стран. Важно также и то, что в целом, по мнению известного больше как политика, чем историка, Г. Киссинджера, «мирные договоры 1814–1815 гг. были ориентированы не на прошлое (мщение), а на будущее предупреждение войн» (625) .
Международная ситуация после 1815 г. не уникальна, есть с чем ее сравнивать. Можно привести множество примеров в мировой истории, когда бывшие союзники, одержав победу над сильным противником, вступали в споры меж собой и становились на путь конфронтации уже друг с другом. Одно противоборство заканчивалось, но из‑за диссонанса интересов в измененном миропорядке начиналось новое. И после изменения «политического пейзажа» в 1815 г. каждая держава‑победительница не была заинтересована в усилении влияния как‑либо государства, а не только России, хотя ее боялись в первую очередь. Поэтому разве что в плюс всем европейским политикам того времени (а Александру I больше, чем кому‑либо) необходимо поставить тот факт, что при наличии взаимоисключающих устремлений разных государств и противодействия друг другу была разработана и принята Венская система. Да, она существовала как союз монархов в борьбе против вероятных революций, но именно это и дало возможность избежать больших войн и худо‑бедно, но обеспечить Европе «долгий мир» до 1853 г. И абсолютно прав В.В. Дегоев, считающий, что «зачастую критика в адрес творцов Венского порядка обуславливается, как ни странно, именно тем фактом, что у них слишком многое получилось. А с тех, у кого получается, всегда особый спрос. От них ожидают чего‑то большего, этакого несбыточного совершенства – тем более когда на дипломатической сцене священнодействует такое созвездие талантов, как Александр I, Калсри, Талейран, Меттерних. Заслуга политиков 1815 г. – не в исчерпывающем разрешении стоявших перед ними проблем, а в выработке прагматических методов решения» (626) . По нашему мнению, в тот период было трудно придумать другую политическую комбинацию для сохранения долгого мира в Европе, кроме Священного союза монархов.
Российская империя, без всякого сомнения, всю первую половину ХIХ столетия занимала очень весомую позицию в международной политике. Чтобы не быть голословным, приведем мнение американского исследователя Х. Регсдейла, что «Россия вышла из эпопеи 1812 г. сильнейшей державой континента, а возможно, и всего мира» (627) . Не стоит, считаю, и умалять роль России на континенте, даже в контексте весьма нелицеприятного тезиса о том, что она являлась «жандармом Европы» в первой половине ХIХ столетия. Весьма интересна точка зрения на этот счет того же В.В. Дегоева: «В отличие от своего предшественника Наполеона I, русские «жандармы» Европы Александр I и Николай I стремились не к завоеваниям, а к сохранению стабильности на континенте, и поэтому их арбитражная «диктатура» являлась относительно терпимой для всех членов европейского сообщества, а для Австрии и Пруссии – подчас совершенно незаменимой. В течение нескольких десятилетий общим врагом правителей великих держав была не Россия, а Революция, борьба с которой без помощи Петербурга представлялась крайне сложной задачей» (628) . По степени своего влияния Российская империя была и оставалась ведущей державой, после 1815 г. ее с полным основанием можно даже назвать primus inter pares великих мировых государств. Да и абсолютно непонятно, как европейцы могли не считаться со страной, которая внесла решающий вклад в сокрушение Наполеона, мало того, с империей, обладавшей на тот момент колоссальной, по европейским меркам, территорией и имеющей такой огромный военный потенциал. С ХVIII в., с момента возникновения империи и включения России в европейскую систему международных отношений наша держава одним только фактом своей мощи (даже когда была ослаблена) заставляла считаться любых соседей и партнеров. Безусловно, Россию стали бояться еще больше как раз после 1815 г. Страх «русской угрозы» сам по себе оказывал влияние, а в период с 1815 по 1825 г., благодаря международному авторитету Александра I, Россия приобрела самые крепкие (как никогда) позиции в Европе. Важное значение в данном случае имели весомость и реноме политического деятеля, каковыми обладал Александр I. Не просто так в 1814 г. Сенат постановил преподнести ему титул «благословенного, великодушного держав восстановителя». Например, наследовавшего трон Николая I европейские монархи считали неопытным и неискушенным в политике молодым человеком и гораздо меньше стали считаться с русской позицией. Александр I в тот период четко руководствовался собственным, может быть, достаточно эгоистическим пониманием идеи общеевропейского согласия – что выгодно России, то выгодно и Европе.
По сути, до 1853 г. европейское сообщество существовало и развивалось (да, со многими оговорками) на основе идей, предложенных в 1815 г. российским императором, являвшимся тогда лидером российской элиты и выражавшим ее мнение. Его концепция объединенной Европы, намного опередившая свое время, не выдержала испытания, так как политическая конструкция не оказалась подкреплена экономическим фундаментом. В то время не существовало экономической необходимости в объединении, консолидация происходила из‑за общего страха перед революциями и человеком их олицетворявшим – Наполеоном.
Причины побед «старого режима»
В свое время после свершившейся революции Франция объявила себя «первой нацией в мире». В данном случае необходимо сделать еще одну ремарку – у феодальных держав коалиции не наблюдалось тогда заметного военно‑технического отставания от французов, скорее лишь организационное. Ж. Тюлар привел внушительный список технических новшеств, к которым Наполеон проявил полное равнодушие и не захотел их внедрять (посему данный автор сделал ему упрек в недостаточном внимании к вопросам модернизации вооружений) (629) . Военные успехи французского оружия начала ХIХ в. обеспечивались стратегией наступательных действий и маневренной войной, новой системой организации войск и штабной службы, а также применением передовой тактики на полях сражений. Но со временем противники Наполеона усвоили уроки от полученных поражений, смогли многое заимствовать в тактике и организации у тех же французов, модернизировать свои армии по французским образцам и найти противоядие наполеоновской стратегии сокрушения.
