Как и полагается доктору наук (филологических), долгожданная книга (автор, по его словам, творил ее 10 лет) составлена из очень многих умных слов: «наветный нарратив», «наветная парадигма», «мифогенный разряд», «структурно-семантический анализ "кровавонаветных" текстов» и т.п.
Об уровне же этой научности можно судить по самой первой странице введения: «Как известно, в пасхальные дни 1911 г. в Киеве был арестован по обвинению в ритуальном убийстве христианского мальчика приказчик ... Бейлис...» (с. 5). Как известно всем, кроме доктора Кациса, Бейлис был арестован лишь пять месяцев спустя, когда отпали все ложные версии, которыми пытались выгородить еврейство подкупленные им полицейские руководители розысков (за это потом осужденные).
Вот другой пример научности: после ареста Бейлиса в ходе следствия сразу же взяли и умерли дети-очевидцы, после чего, по утверждению Кациса, «реальных свидетелей этих "событий" уже не осталось» (с. 99). Однако всем известно, что после этого отравления (понятно, кем) выжила их сестра Людмила, показания которой содержатся в "Стенографическом отчете" процесса: она видела и рассказала на суде, как Бейлис и Шнеерсон утащили Андрюшу на завод, и именно в тот самый час, как потом установили медэксперты (по состоянию пищи в желудке), мальчик был убит.
Кацис неоднократно цитирует без каких-либо возражений легко опровергаемые утверждения адвокатов Бейлиса типа: «улик против него нет» (с. 234), на трупе мальчика «ни одна из вен не задета» (с. 237) – между тем, это заявление опровергает как медэкспертиза, так и формулировка первого вопроса присяжным (о самом факте преступления с вскрытием вен для обезкровливания тела), на который был дан утвердительный ответ. Доктор Кацис это знает, но "научно" молчит. И Саратовское дело (1853-1860), вопреки его уверению, закончилось никак не «оправданием обвиняемых» евреев (с. 242), а их осуждением как убийц на сроки до 20 лет каторги (смертная казнь в России тогда применялась только за тяжкие государственные преступления).
Впрочем, доктора Кациса интересует не то, что было на самом деле, а "Православная теология кровавого навета и дело Бейлиса" (с таким названием книга рекламировалась при подготовке к печати). То есть, откуда в православной России вообще взялась эта "клеветническая" идея о еврейских ритуальных убийствах? Однако именно православное богословие этого вопроса Кацис не только духовно не воспринимает, но и всячески обходит стороной, выдавая за "теологию" исследование того, какие «логические приемы существуют и используются теми, кто упорно верит в кровавый навет» (с. 30), как происходит «антисемитская трансформация Талмуда и каббалы в кругах русских философов» (38).
В числе своих "теологических" открытий "мифогенеза кровавого навета", то есть причины его возникновения в России, доктор Кацис предлагает нам, например, такие:
«Как мы помним, первый православный документ "кровавого навета" появился лишь в 1667 г., в то время как сама традиция кровавых обвинений существует со времен Первого крестового похода» (270). «Могут быть выявлены серьезные параллели между западноевропейскими обвинениями в кровавых жертвах представителей высших кругов аристократии ["черные мессы"] и кровавыми наветами в Западной и Восточной Европе» (с. 272). «Тексты "кровавого навета" православные теологи вынуждены были переводить "с католического" на "православный теологический язык!» (с. 276). Иными словами, в "кровавом навете" изначально виноваты католики, но не проживавшие в их странах евреи.
Однако «необходимо помнить, что в католичестве в качестве причастия применяется гостия... А раз так, то так называемое истязание гостии, т.е. искалывание ее ножами... это очень типичный пример кровавого навета на евреев в католическом міре. Однако раз в православии нет гостии... [то] для того, чтобы сформулировать материальную составляющую еврейского "мистического культа" [русские] "вынуждены" приписывать евреям убийство реальных христиан» (с. 47, 149-150) [319]. «В православии, как мы здесь неоднократно писали, требуется именно нахождение тела» (с. 359). «Причащение Телу и Крови Христа становится [в антисемитском представлении православных о жидах] антипричащением реальной кровью и реальным телом христианина» (с. 262).
«Если учесть, что в регионе Молдавия–Украина–Болгария–Сербия существовала и специфическая православная животная жертва "курбан", параллельная причастию [?! – М.Н.], то ситуация в интересующем нас регионе станет практически уникальной для изучения как раз феноменологии кровавого навета» (с. 29). "Курбан" – еврейское слово и «означает библейскую реалию – Авраамову жертву в Ветхом Завете – gorban» (с. 393). Вот откуда живший в Молдавии монах Неофит почерпнул свою "бредовую" идею "кровавого навета" на евреев (с. 397-399), а вовсе не из своего былого раввинского опыта, о котором повествует.
Правда, после долгих рассуждений на эту тему Кацис в конце книги проговаривается, что обычай этот ("курбан") «вынесен был с востока, из местностей, сопредельных с Болгарией и Македонией» (с. 397), «следов существования» этого "курбана" в Молдавии «не видели» (с. 396). Тем более надо полагать, что в Малороссии, Польше и Западной Европе (где с XI века известны еврейские ритуальные убийства) об этом "курбане" и слыхом не слыхали. Вот так выдавать языческие пережитки у каких-то заброшенных балканских (нерусских) селений, с чем боролась Церковь, за некую «специфическую православную жертву», да еще «параллельную причастию», да еще и как одну из основ "кровавого навета" в русском Православии – это, конечно, важное открытие "сугубо православной ученой теологии": не будь на Балканах "курбана" – никакого "кровавого навета» на евреев у русских и не было бы.
Впрочем: «Если же искать параллели... среди изуверских (если они в действительности существовали!) христианских сект, то хлысты подойдут более всего» (с. 262). «Ведь русских сектантов изначально обвиняли не в чем-нибудь, а именно в принесении кровавых жертв» (с. 254).
Свой "мифогенез кровавого навета" Кацис выискивает также у афонских монахов-исихастов (имяславцев) «в контексте дела Бейлиса и обвинений имяславцев в хлыстовстве» (с. 288). Спорам вокруг этих обвинений автор посвящает немалое место в книге и делает очередное открытие: «перед теоретиками имяславческого типа стояла задача собственного учения о кровавых жертвах у евреев, основанного на знании экстатических ритуалов как в своем, так и в чужом культе. Именно эту задачу выполнили во многом В.В. Розанов и о. Павел Флоренский» (с. 284).
Кацис имеет в виду их сотрудничество в годы Киевского процесса в написании книги "Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови", которую много цитирует, отмечая не самые важные аспекты данного живого поиска авторов. Сразу скажем: это не главные православные авторитеты в еврейском вопросе, не всегда осторожные в своих духовных анализах "иудейских тайн", заражающиеся от евреев их племенной чувственностью, особенно мятущийся проблемами пола и часто кривляющийся Розанов. Причем именно натуралистическая тяга к иудеям с элементами жидовствования делает эти "антисемитские статьи" о мистике крови столь привлекательными для "кровавого исследования" Кациса. Тем не менее, эти два крупных философа искали ответ на реальный факт случившегося и судебно доказанного ритуального убийства в Киеве, о чем не следует забывать при всем "структурном анализе мифогенеза".
Согласно прозрению Кациса, статьи Розанова «открывают одну из "тайн" подготовки процесса Бейлиса... Можно с уверенностью говорить о том, что Розанов эксплицировал и поддерживал то самое "подразумевание ритуала", которое и было главной задачей первого обвинительного заключения» (с. 325). Как же это ни прокурор Виппер, ни председатель суда о столь важной роли Розанова даже не догадывались? Ведь в первом обвинительном заключении "ритуала" как раз и не было, и Судебная палата всячески отбивалась от требований Грузенберга рассмотреть "ритуальное обвинение", который хотел покончить с ним «раз и навсегда».
