Сформировавшийся активный блок студентов, рабочих и интеллигенции, а также поддерживавших их общественных сил стал весной 1969 г. предметом устрашения не только Москвы, но и представителей правящего режима, а в какой-то мере и ряда реформаторов. Спонтанно возникшая демонстрация в одной только Праге стала ожидаемой неожиданностью. Ясно, что и она, и возможные ее повторения не могли не содержать выступлений против оккупации. Демонстрация использовалась советским руководством как предлог вбить последний гвоздь в гроб «социализма с человеческим лицом» и сменить партийное руководство в КПЧ. Это почувствовали оппозиционные силы, которые были поставлены перед фактом пленума ЦК КПЧ как некоего исторического фатума.
15 апреля 1969 г., за день до пленума, студенты вузов в г. Чешские Будеёвице приняли документ «Отношение к современной политической ситуации перед предстоящим пленумом ЦК КПЧ», в котором осудили нападки на основные гражданские права и поворот в направлении к периоду 1950‑х гг.[178]. Оно выразило царивший в обществе дух настороженности от неизбежных изменений в сторону жесткой «нормализации» без соблюдения каких-либо легальных процедур. Однако подобного рода акции по существу уже ничего изменить не могли.
На третий день работы начавшегося 17 апреля 1969 г. пленума ЦК КПЧ А. Дубчек был смещен со своего поста, а его место занял Г. Гусак, которого Москва избрала в качестве инструмента для реализации своих планов. В ходе пленума ЦК КПЧ советские части были приведены в состояние боевой готовности[179], но общество и репрезентовавшее его оппозиционное движение на крайние меры и даже протестные акции так и не пошли.
Большая часть историков справедливо считает, что основные цели политики «нормализации» Гусак сформулировал еще до апреля 1969 г., считая достаточным для их достижения изгнать несколько сот человек из партии, ввести цензуру, арестовать «нарушителей порядка» и др. Тем самым, по его убеждению, решалась задача ликвидации политической оппозиции, главным образом наиболее опасной ее части внутри КПЧ. В дальнейшем следовало сделать невозможным новое формирование оппозиции в руководстве КПЧ и в низших органах партии; полностью подчинить контролю СМИ. Предполагалось также отнять у гражданской оппозиции возможность легального публичного влияния и подчинить центральные органы общественных организаций и некоммунистических партий руководству КПЧ посредством НФ. Но счет «коммунистов под подозрением» пошел, как показало будущее, на сотни тысяч, а аресты, раз начавшись, больше не заканчивались.
Вряд ли предвидели масштабы будущих преследований и лидеры реформаторского крыла КПЧ. А следовало бы предвидеть: масштабы «чисток» в СССР в 1930‑е гг. и в странах Восточной Европы в 1950‑х места иллюзиям не оставляли. Может быть, в адрес их нерешительности относятся наполненные горечью слова известного чешского историка В. Пречана о том, что исходной точкой «нормализации», процесса «восстановления порядка» явилась капитуляция лидеров Пражской весны, «малодушная и капитулянтская политика, растранжирившая успех августовского общенародного движения сопротивления против советского решения чехословацкого вопроса»[180].
§ 3. Протестное движение в апреле – августе 1969 г.: тенденции развития
Изменение политики, которая стала реализовываться после апрельского пленума, а также принятые на нем персональные изменения были отвергнуты некоторыми политиками-реформаторами, их не приняло и большинство населения. Однако публично мало кто решался на проявление протеста; лишь мелкие группы, снова главным образом студенты, попытались организовать забастовку в поддержку А. Дубчека. Она прошла лишь на некоторых факультетах и не могла уже ни на что повлиять. Среди студентов ширились чувства беспомощности и упадочнические настроения, замечалось доминирование прагматизма и уход от любой идеологии.
Вскоре закрылись девять еженедельных и ежемесячных журналов, которые выходили в общей сложности тиражом примерно полмиллиона экземпляров. Творческие союзы по этому поводу совместно заявили следующее: «Нападки на свободу слова – это нападки на всю культуру… По своему опыту мы знаем, что культура – это кровь народа, а тело с перерезанными сосудами умирает. Под угрозой не только культура. Удушением свободы слова ставятся под угрозу все человеческие права и все гражданские свободы. Нас можно заставить замолчать, но никогда нельзя принудить произнести то, чего мы не думаем…»[181].
Что касается большинства граждан, то они решения апрельского пленума правильно восприняли как конец реформаторским устремлениям. Это вызвало массовые ощущения безысходности, депрессии и смирения, ослабило решимость оппозиционных кругов публично выражать свою точку зрения. Резко снизилось количество протестных листовок и резолюций на предприятиях и в вузах. Оппозиционное движение обрекалось на нелегальное положение, и к этому надо было привыкать после дыхания свободы в период Пражской весны.
Формирование подобного движения в нелегальном статусе осложнялось тем, что правительству удалось стабилизировать экономическое положение. В итоге «режим нормализации» заключил с большинством населения негласный «общественный договор»: некоторые его слои использовали растущее число материальных благ в обмен на аполитичность. Одним из проявлений этого стала теневая экономика и так наз. халупарская субкультура: общественная активность переносилась на дачи (по-чешски – «халупы») – аналоги кухонь для диссидентов в СССР.
По существу благоприятное экономическое положение не давало импульса к массовым выступлениям, в отличие от экономической нестабильности в Польше. В Чехословакии оппозиция формировалась и действовала поэтому в значительно более сложных и тяжелых условиях. Ни одна социальная группа или класс не стали ее массовой опорой, даже будучи естественным союзником. Ее ядро и главную силу призваны были составлять интеллектуалы, которых более всего затронула политика «нормализации». В Чехословакии не возникло массового оппозиционного рабочего движения, причин для выступлений не имели крестьяне, экономическая стабилизация не привела к выступлениям технократов и менеджеров, да и церковь (особенно в Чехии) не стала ни политической, ни моральной опорой оппозиции[182]. Правда, этого нельзя утверждать относительно католической церкви в Словакии, которая нелегко шла на компромиссы и которая в это время лишь начинала набирать протестный потенциал.
Оппозиционное движение оказалось ограниченным отдельными группами граждан, политически активных еще в период Пражской весны. Тем не менее и они составляли для формировавшегося нового центра власти серьезное препятствие в реализации политики «режима нормализации». Поэтому власти прилагали немало сил для их ликвидации.
Особую тревогу вызывал упоминавшийся выше блок студентов-рабочих-интеллигенции. Если поздней осенью 1968 г. студенческо-рабочие комитеты, возникавшие повсеместно, наладили связки факультет-завод, если в договорах, заключенных между Союзом студентов и отдельными профсоюзами, выражалась необходимость единства действий студентов и рабочих против политики уступок и компромиссов, если студенты часто помогали собираться рабочим разных заводов для обсуждения своих проблем, то в мае 1969 г. это единство получило новые – и, как оказалось, остаточные импульсы к укреплению.
Профсоюзные комитеты ряда крупных заводов, студенческие организации, творческие коллективы историков, философов, журналистов, юристов и рабочих в мае 1969 г. поставили свои подписи под призывом «Не смеем молчать!». Он заканчивался словами: «Мы не смеем молчать, если не хотим отдать нашу страну целиком во власть тех, кто сегодня ставит на карту будущее социализма в Чехословакии»[183]. Призыв в виде листовки распространялся главным образом студентами в самиздате, но явился неприятным сюрпризом перед проходившим в июне 1969 г. в Москве Совещанием коммунистических и рабочих партий. «Чехословацкий вопрос», содержание которого к тому моменту связывалось с подавлением Пражской весны, на нем, естественно, не рассматривался. По умолчанию все признали, что «социализму с человеческим лицом» оставалось жить недолго, хотя круги от этой попытки его воплощения пошли весьма широкие. В Москве, однако, не удалось добиться решения теоретических и политических вопросов, связанных с событиями 1968 года. «Одна группа коммунистических и рабочих партий, – пишет Мадры, – продолжала „деликатную критику“ советской оккупации Чехословакии, другие использовали демонстрации в августе 1969 года для подтверждения правильности советской оценки чехословацких событий 1968–1969 гг. как контрреволюционных»[184].
