Как замечал С. Пишчевич, Василий Петрович, обеспокоенный тем, что «выход их черногорцев будет невелик», и зная о договоренности Пишчевича о вторичном выходе потенциальных переселенцев из турецких владений, по согласованию с С. Ю. Пучковым направил на австротурецкую границу адъютанта И. Маркова и отозванного им из Оренбурга Я. Эздемировича. Эта самая масштабная партия переселенцев, набранная летом 1757 г., состояла из сербов, вышедших из Боснии, Герцеговины и Албании, которым было велено выдавать себя за черногорцев 63. Эта партия, первоначально насчитывавшая 1046 человек, была размещена в карантине в Нови-Саде, где 137 из них умерло, а еще 501 человек был задержан для фильтрации64. В результате только 834 человека составили партию переселенцев, готовых с Я. Эздемировичем к отправке в Россию. Эту цифру он озвучил при личной встрече в Вене с Г. К. Кейзерлингом в самом конце февраля 1758 г.65
По официальным данным, в 1758 г. в Киев было выведено 942 человека (432 мужчины, 510 женщин и детей). Все они были записаны как черногорцы66. Вряд ли стоит сомневаться, что недостающие 108 человек, как и в предыдущий раз, были набраны Эздемировичем в австрийских владениях. При личной встрече С. Пишчевича и Василия Петровича последний признавал именно его, а не Я. Эздемировича и И. Маркова, заслуги в этом деле, говоря, что «тот выход народа должно вашим трудом признать», и даже предлагал Пишчевичу отправиться в Нови-Сад и самому возглавить партию переселенцев, но получил отказ67.
Одновременно с Я. Эздемировичем вопросами переселения уже собственно черногорцев занимался С. Петрович, и первоначально ему удалось добиться успеха в этом деле. Готовность переселиться в Россию выражали не только черногорцы, но и жители Герцеговины, приморских венецианских общин, среди которых были даже католики из Паштровичей. Обеспокоенный этим генеральный провидур А. Контарини издал прокламацию, запрещающую под страхом смертной казни венецианским подданным поступать на военную службу в иностранные государства. С. Петрович, прибывший в акваторию Будвы на двух кораблях под австрийским флагом, сумел уговорить значительное число черногорцев переселиться в Россию, но все это рухнуло из-за контрагитации, проведенной священником А. Джурашковичем, получившим впоследствии за это плату от венецианских властей68.
Однако, в конечном итоге, несмотря на интриги венецианцев и сопротивление части черногорских «главарей», в Черногории все же удалось набрать переселенцев, которые во главе с С. Петровичем на двух кораблях в августе 1757 г. прибыли в Триест, где их встретил все еще находившийся в вынужденной эмиграции Василий Петрович. По венецианским данным, эта партия переселенцев, среди которых было 6 венецианских подданных, состояла приблизительно из 140 человек, поскольку на двух кораблях, полагали венецианцы, не могло разместиться большее количество людей69. Переселенцы разделились на две группы. Одна, во главе с Василием Петровичем, направилась в Россию через Вену, а другая, ведомая С. Петровичем, через Хорватию и Венгрию прибыла в Минск, где объединилась с группой Василия Петровича. Далее переселенцы направились в Киев, куда и прибыли в декабре 1757 г. Здесь Василий Петрович из-за болезни ненадолго задержался, а остальные отбыли в Москву. Находившийся тогда в Киеве С. Пишчевич узнал от присоединившегося к этой партии по пути своего бывшего слуги во времена его прежней службы в Австрии, что черногорцев-переселенцев насчитывается 153 человека, включая мальчиков и расстриженных попов, которым Василий Петрович благословил «обрить бороды и мечи припоясать, и некоторым из ных и чины афицерские дал»70.
Дела, связанные с переселением и уже находившимися в России переселенцами, требовали пристального внимания Василия Петровича, поскольку здесь возникали проблемы, начало которым положили юные черногорцы. Между ними возник спор, во время которого каждый отстаивал знатность своего рода. Дело дошло до Сената, куда с челобитной обратились Иван и Рафаил (Раде) Петровичи, жалуясь на то, что занесенные с ними в один список Филипп Петрович и Петр Радонич не являются таковыми, поскольку один из них – Филипп Шарович, а не Петрович, а другой – Петр Станишич, а не Радонич. Шарович из турецкого города Подгорицы, а род Станишича в Черногории не первенствующий, в отличие от рода Петровичей. Жалобщики утверждали, что Ф. Шарович носит на себе портрет Петра Великого, и следует узнать, как он мог достаться ему, бывшему турецкому рабу и художнику. Они также просили, чтобы семейства Петровичей и Вукотичей были поставлены выше рода Петра Станишича. Этим местническим спором занялась Коллегия иностранных дел71.
Еще больше хлопот доставили Василию Петровичу взрослые переселенцы. Недовольные условиями жизни, некоторые из них стали требовать перевода в Новую Сербию на военную службу в гусарских полках особым эскадроном. Такое их желание возможно объясняется тем, что командиры сербских переселенцев в Новой Сербии и Славяно-Сербии Й. Хорват, Й. Шевич и Р. Прерадович приглашали переселенцев к себе, утверждая, что «поселение в Оренбурх ссылка», информировал Коллегию иностранных дел Василий Петрович72. Когда о недовольстве переселенцев узнали в Сенате, там выразили недоумение, поскольку переселенцы сами осмотрели предлагаемые места «и выгодами их сначала остались довольны, почему и отправились туда из Киева»73.
Следует сказать, что переселенцы были размещены на территории Самарского уезда, который тогда административно входил в Симбирскую провинцию Казанской губернии. Однако в военном отношении он был подчинен Оренбургу. Известный исследователь Оренбуржья, очевидец описываемых событий и ближайший сотрудник И. И. Неплюева П. И. Рычков (1712–1777), замечал по этому поводу следующее: «На самом том месте, где Мочинская слобода имелась, с 1756 года заводимо было новое селение черногорцев и албанцев, коим не только оныя угодья, которыя в той слободе прежде были назначены, но и по Иргизу реке и в других местах пространный дачи приписаны, в том чаянии, что из Европы в Россию выдет на житие людство немалое; токмо первые оттоль выходцы, поживши здесь года с три, пожелали служить в армии, а другие просили, чтоб их уволить на житье в Новой Сербии в команде генерал-майора Хорвата, почему все они в 1759 году туда и отпущены. И так сие место ныне паки впусте осталось»74.
Это место располагалось на р. Моче, где сохранилось название Гусарский Городок, как воспоминание о неудачной попытке водворения здесь черногорцев и переселенцев из других балканских земель, служивших в русской армии гусарами75. Природные условия здесь были хорошими – это лесостепной район вблизи р. Волги и живописного массива Жигулевских гор. Название Гусарский Городок в окрестностях г. Чапаевска сохранялось вплоть до 1960-х гг.
По официальным данным, в течение 1756–1757 гг. в Оренбургскую губернию было направлено 260 переселенцев, а в 1758 г. – ни одного76. Однако в августе 1758 г. киевский обер-комендант В. Лопухин направил в Самару еще 76 переселенцев77 Эта же цифра приводится в указе Сената И. И. Неплюеву о приеме переселенцев78. Таким образом, общая численность переселенцев, размещенная в этих краях, составляла 336 человек. По сути дела это была колония переселенцев, состоящая из сербов, набранных в турецких и австрийских владениях, вышедших в Россию под видом черногорцев. Вероятно, поэтому они легко поддавались агитации переселиться к своим землякам в Новую Сербию и Славяно-Сербию.
Если и были среди них черногорцы, то их могло быть крайне мало, попавших случайно в общую массу сербских переселенцев.
П. И. Рычков, которому не было необходимости вникать в этническую принадлежность переселенцев, пользовался официальной документацией, где, как уже отмечалось, переселенцы нередко фигурировали объединенной группой – черногорцы и албанцы. Заметим, что среди переселенцев могли все же быть и этнические албанцы, так как партия переселенцев в количестве 27 человек, набранная Я. Фишером в окрестностях Триеста состояла не из черногорцев или сербов, а из выходцев из «другого края». Может быть, какие-то отголоски о намечавшемся выходе православных албанцев в районе Триеста, о чем говорилось выше, дошли до кого-нибудь, но это только предположение. Эти переселенцы в военном отношении формально подчинялись Оренбургу, но фактически проживали в окрестностях Самары, хотя некоторые из «вывода» С. Пишчевича осели на короткое время в степях под Оренбургом.
Переселенцы, а вернее часть из них, оказались людьми излишней горячности, склонные к буйству и бесчинствам. Так, находясь в Самаре, они «начали делать великие продерзости и обиды обывателям»79. Подобное продолжилось и в Москве, куда в 1758 г. перебралась часть переселенцев из-под Оренбурга, желавшая вступить на военную службу. Здесь они объединились с черногорцами, прибывшими в Россию с Василием Петровичем и С. Петровичем. Надо сказать, что с С. Петровичем, а также с С. Радоничем, который, как и Василий Петрович, находился в Петербурге, где вскоре и умер, у митрополита окончательно испортились отношения. Долгое время он поддерживал С. Петровича, называл его, хотя и безосновательно, своим племянником. Теперь же Василий Петрович всячески открещивался от родственных связей с ним, и вдруг чудесным образом прояснилось, что С. Петрович никакой не Петрович и род свой ведет «от цыганской фамилии Шарович»80. Василий Петрович информировал Коллегию иностранных дел, что другой бывший соратник митрополита Т. Мркоевич по сговору с С. Шаровичем распространял среди прибывающих в Киев переселенцев слухи о ссылке Василия Петровича в Сибирь, утверждал, что народ черногорский, приходящий в Россию, «на каторгу посылается по разным граничным местам»81.
