Здесь существовала и постепенно усиливалась запрещенная партия «Иттихад» ("Единение и прогресс"), членов которой называли также «младотурками». Ядро их составляли купцы и финансисты из Салоник, офицеры, получившие образование в Берлине, выходцы с российского Кавказа — то есть те, кто вкусил прелести европейской цивилизации. И младотурки считали необходимым проведение реформ по западному образцу и установление конституционного парламентского режима, что, по их мнению, позволило бы превратить Порту в передовую великую державу. Союзников иттихадисты нашли в лице армян. У них существовали две национальных партии «Гнчак» ("Колокол"), старавшаяся бороться за улучшение положения армян легальными политическими методами, и "Армянская революционная федерация" — «Дашнакцутюн», смыкавшаяся с социалистами и державшая курс на вооруженную борьбу. Дашнаки участвовали и в русской революции, а после ее подавления многие из них бежали за границу. Это были опытные боевики, конспираторы, организаторы, и иттихадисты начали с ними переговоры, пообещав равенство всех народов в обновленном государстве. В 1907 г. на состоявшемся в Париже «конгрессе» было достигнуто соглашение о совместных действиях. Договорились и с Болгарией, все еще числившейся автономным княжеством в составе Османской империи. В надежде получить полный суверенитет, она превратилась в базу для подготовки восстания. На деньги салоникских и армянских спонсоров закупалось оружие, его распространяли и прятали в армянских селениях, где помнили зверства Абдул-Гамида, и добровольцев для борьбы против него находилось множество. И в 1908 г. вспыхнуло восстание.
Но воспользовалась этим не только Болгария, провозгласившая независимость. Австро-Венгрия тоже решила извлечь выгоду из ситуации и окончательно присоединить Боснию и Герцоговину, оккупированные в 1878 г., но юридически все еще считавшиеся турецкими. В принципе за 30 лет многие проблемы в этих областях успели сгладиться. Население, поначалу встретившее австрийцев враждебно, привыкло к их управлению. И с точки зрения спокойствия и материального благополучия жило лучше, чем в сотрясаемых волнениями и конфликтами Сербии или Болгарии. Однако Сербия о своих притязаниях на данные территории не забыла, да и вообще их присоединение к Австрии нарушало решения Берлинского конгресса. Поэтому российский министр иностранных дел Извольский попытался договориться о взаимной выгоде. На переговорах с австрийским министром Эренталем он предложил вариант "баш на баш". Россия не будет возражать против присоединения, но при условии отмены еще одного пункта Берлинских трактатов — открытия Босфора и Дарданелл для русского флота. Эренталь, вроде, согласился. Окрыленный Извольский посетил Берлин и Рим, где тоже будто бы не возражали. Осталось договориться с Францией и Англией, и в успехе Петербург был уверен — они являлись союзниками. Но Эренталь обманул. Извольский только выехал из Рима в Париж, когда Австро-Венгрия объявила об аннексии Боснии и Герцоговины.
Посыпались протесты, Сербия объявила мобилизацию. Возмущена была и Россия, и, разумеется, Турция. Но на турок надавили немцы — султан согласился на все, только бы они помогли ему в гражданской войне. Вена стала сосредотачивать войска на границе с Сербией, а русские вдруг получили германский ультиматум. В нем указывалось, что кайзер готов выступить за Австро-Венгрию "во всеоружии" и от Петербурга требовал даже не молчаливого признания факта, а публичного согласия на присоединение Боснии и Герцеговины. Безо всяких условий и «компенсаций». И мало того — чтобы русские еще и добились согласия Сербии. В общем, на Россию просто цыкнули, как на какую-нибудь «второсортную» страну, вроде Китая. После Японской и революции она еще не оправилась, воевать не могла, и пришлось подчиниться. Но царь осознал, чего на самом деле стоит дружба "кузена Вилли", и как раз с этого момента многие в российском руководстве стали считать, что война с немцами неизбежна.
В это же время ухудшились отношения Германии с англичанами. Она приняла дополнение к прежней судостроительной программе — теперь к 1920 г. намечалось иметь 58 линкоров и множество кораблей меньших классов. Британия и англофил фон Бюлов предприняли несколько попыток договориться, но все они потерпели провал. Кайзер об ограничении флота и слышать не хотел, Бюлов был отправлен в отставку, а канцлером стал Бетман-Гольвег. Тоже, кстати, считавший, что воевать надо не с Англией, а с Россией и Францией, но признававший и необходимость гонки вооружений на морях.
В Турции тем временем революция победила. Абдул-Гамида свергли и марионеточным султаном провозгласили старика Мехмеда Решада V. А реальную власть захватил правящий триумвират партии «Иттихад» в лице Энвера-паши, Талаата-паши и Джемаля-паши. И тут же младотурки показали зубы. Под влиянием революции и обещаний о реформах пробудились свободолюбивые тенденции у всех народов, населявших Османскую империю. Волнения происходили у македонцев, албанцев, греков, болгар, арабов. Ну а главные союзники иттихадистов, армяне, ожидали для себя кардинальных улучшений. Но «Иттихад» на самом деле планировал свои реформы только для турок. А остальных было решено усмирить, чтобы не поднимали головы. В 1909 г. на Средиземноморском побережье, в Адане, младотурки полностью повторили методы Абдул-Гамида, учинив резню, где было истреблено 30 тыс. армян. Кампании террора обрушились на греков, халдеев, айсоров. Начали жестоко усмирять албанцев, македонцев, арабов, курдов. Европейская дипломатия и "общественное мнение" оставили данные эксцессы почти без последствий, потому что вовсю шло соперничество за влияние на обновленную Турцию, и никто не хотел с ней ссориться.
Ведь Вильгельм и Франц Иосиф являлись союзниками свергнутого султана, отторгли у Порты Боснию и Герцеговину, и в отношениях Стамбула с Берлином и Веной наступило охлаждение. В противовес им новая власть стала заигрывать с Англией и Францией. Пригласила для реорганизации флота британскую военную миссию, а для реорганизации полиции — французскую. Разместила в Англии заказы на покупку и строительство кораблей. А Россия в это время предприняла еще одну — вероятно, последнюю — попытку наладить взаимопонимание с Германией. В 1910 г. царь встретился с кайзером в Потсдаме и предложил договориться о взаимных уступках. Россия обещала не участвовать в английских интригах против Германии, принимала на себя обязательства ненападения и даже отводила некоторые соединения с польской границы. Она соглашалась с правом немцев строить Багдадскую дорогу. А взамен просила не поддерживать австрийцев на Балканах и признать Северный Иран сферой влияния русских. Царь вообще предложил от Багдадской дороги протянуть ветку на север, к Тегерану, чтобы эксплуатация магистрали была выгодна обеим державам. Стороны должны были также принять взаимные обязательства о неучастии во враждебных друг другу группировках.
И Вильгельм на словах соглашался. Но когда после всех обсуждений и утрясок было заключено письменное соглашение, пункта о неучастии во враждебных группировках в нем уже не было. Да и проавстрийская политика немцев на Балканах не изменилась. Впрочем, это и не удивительно — Германия, закусив удила, уже неслась к войне. И даже не считала нужным это особо скрывать. Так, в 1910 г., когда Берлин посетил бельгийский король Альберт, кайзер просто ошеломил его, выдав на балу оскорбительную тираду в адрес Франции. А потом представил ему генерала фон Клюка, заметив, что это тот самый военачальник, который "должен будет возглавить марш на Париж". А Мольтке, не стесняясь, говорил Альберту, что "война с Францией приближается", так как это государство "провоцирует и раздражает" немцев. И разумеется, подобные факты не могли не стать известными в странах Антанты. А в 1911 г. разразился второй кризис вокруг Марокко. Там возникли внутренние волнения, и под предлогом наведения порядка Франция ввела войска в столицу — г. Фец. И тотчас же кайзер приказал канонерской лодке «Пантера», совершавшей плавание по Атлантике, войти в марокканский порт Агадир. Конечно, в военном отношении канонерка представляла ничтожную силу. Однако в символическом смысле это был вызов, что-то вроде брошенной перчатки. Нарушая решения Альхесирасской конференции, кайзер снова задирал Францию. Но и Париж, восстановив альянс с Россией, чувствовал себя увереннее. Кризис вызвал бурный всплеск антигерманских настроений, французы сразу вспомнили об Эльзасе и Лотарингии. Произошел полный разрыв экономических отношений между двумя государствами, банки с одобрения правительства отозвали из Германии французский капитал.
Но Франция не получила стопроцентной поддержки России, а Германия Австро-Венгрии. Петербург войны не желал, соглашался выступить лишь в том случае, если Германия начнет первая. И если опасность будет угрожать самой Франции, а не ее колониальным интересам. В Вене, правда, начальник Генштаба Конрад фон Гетцендорф указывал, что это удобный случай для «превентивной» войны против Сербии, но правительство сочло, что марокканские вопросы не являются для их страны жизненно-важными и из-за них нельзя ввязываться в драку. Вильнула в сторону и Италия — она вынашивала планы захвата Триполитании и не хотела ссориться с англичанами и французами. Зато Лондон отреагировал однозначно. В речи министра финансов Ллойд Джорджа прозвучало открытое предупреждение: "Если обстоятельства будут выше нас и мир может быть сохранен только ценой отказа от великого и благодетельного положения Британии, добытого веками героизма и подвига, позволив попирать ее интересы… я подчеркиваю, что мир такой ценой будет унижением, невыполнимым для такой страны, как наша". И Вильгельм сбавил тон. Снова удалось договориться «полюбовно». Германия признала в Марокко протекторат Франции и Испании, а в виде компенсации получила два небольших кусочка Французского Конго. Причем в обеих странах народ остался недоволен. Французы возмущались, что их правительство вообще что-то отдало. Немцы обвиняли Бетмана, что он продешевил и что им мало дали. А Мольтке, раздосадованный, что кайзер пошел на мировую, говорил фон Конраду, что после такого "остается подать в отставку, распустить армию, отдать всех нас под защиту Японии, после чего мы сможем спокойно делать деньги и превращаться в идиотов".
