Благодаря эффективной системе пропаганды, организованной министерством доктора Йозефа Геббельса (Joseph Goebbels), в начале войны указанные противоречия даже без использования дополнительных политических методов привели к значительным военным успехам Вермахта – по немецким данным[116], к концу 1941 г. только в плен было захвачено 3 335 тыс. человек из числа советских военнослужащих, специальных формирований гражданских ведомств, бойцов народного ополчения, рабочих батальонов и милиции, включая мобилизованных, попавших в плен при следовании к воинским частям. Эти данные свидетельствуют о массовой сдаче русских в немецкий плен в первые месяцы боевых действий, обычно в ситуации окружения или угрозы окружения. Как отметил в своих воспоминаниях член Военного совета 1-й танковой армии генерал Николай Попель[117], в сентябре 1941 года при охвате войск Юго-Западного фронта их тыловые коммуникации вначале удалось перерезать лишь небольшой группе немецких танков и пехоты, однако войска уже почувствовали себя в окружении, и это вызвало панику, которая быстро привела к необратимым последствиям. Действительно, к 14 сентября 1941 года в 3-й танковой дивизии немецкого 24-го танкового корпуса, которая завершила окружение советских войск в районе Киева продвижением с севера из района Лохвицы, оставалось всего 10 боеготовых танков[118].
Руководитель Отдела общей политики Министерства по делам Востока и офицер связи этого ведомства в Генеральном штабе сухопутных войск доктор Отто Бройтигам (Otto Bräutigam) отметил, что сопротивление русских солдат будет сломлено только тогда, когда они поверят, что Германия принесет им лучшую жизнь[119].
Психологическая неустойчивость советских солдат умело инспирировалась, использовалась и поддерживалась немецкими военными пропагандистами, которые, действуя в соответствии со специальными директивами Адольфа Гитлера, обеспечили распространение в частях Красной Армии сотен тысяч листовок, содержащих пропуск для безопасной сдачи в плен. В это время основное идеологическое содержание германской пропаганды основывалось на тезисах о том, что Германия начала войну для защиты Европы и освобождения народов СССР от террористического режима Сталина, сговорившегося с враждебной трудящимся «жидовствующей» англо-американской буржуазией; СССР – «тюрьма народов», поэтому временное пребывание немецкой армии в России необходимо для освобождения русских от евреев, коммунистов, а также созданных ими карательных органов государственной безопасности; немецкая армия непобедима, однако ей требуется помощь в тылу со стороны русского населения; советское военное руководство бездарно и способно только посылать своих солдат на верную смерть и тому подобное[120].
Благодаря успехам немецкой армии и пропаганды в советском тылу вначале отмечались отдельные признаки недовольства политическим режимом. Осенью 1941 года в некоторых центральных и приволжских областях России был выявлен рост антисоветских настроений среди рабочих и служащих, а также появление забастовочных настроений[121]. Во время наступления германских войск на Москву в столице СССР стихийно развилась паника, 16 октября 1941 года были зафиксированы случаи антиправительственной пропаганды и мародерства (в стихотворении «16 октября» поэт Д. Кедрин засвидетельствовал разгром складов и магазинов: «Народ ломил на базах погреба, несли муку колхозницы босые…»[122]).
Однако «головокружение» немецкого руководства от временных военных успехов (с точки зрения штаба ВВС Великобритании[123], германские лидеры подсознательно позволили Министерству пропаганды влиять на собственную оценку ситуации), а также принципиальная негибкость Гитлера в отношении национальной и экономической политики на оккупированной советской территории не разрешили германцам в полной мере воспользоваться таким важным фактором, как недовольство населения СССР деспотическими методами управления со стороны своей правящей элиты во главе со Сталиным. Немецким руководством было упущено время для использования политических методов борьбы со сталинским режимом – демонстрации населению того, что жизнь при новом «немецком порядке» станет лучше. Хотя массовый и конкретный характер немецкой военной пропаганды, подкрепляемой успехами Вермахта на фронте, вначале предоставил германцам идеологическое преимущество, однако оно не было обеспечено ни развитием и совершенствованием пропагандистского воздействия, ни реальными политическими мероприятиями.
Касаясь вопросов пропаганды, эффективность германской военной пропаганды вообще существенно уменьшилась с начала войны на Восточном фронте, поскольку ее первоначальное влияние было утрачено из-за изменения обстановки и целенаправленных контрпропагандистских мероприятий советской стороны, а собственные психологические приемы воздействия в то же время не совершенствовались, ограничиваясь прежними примитивными плакатами и листовками с лозунгами: «Где комиссар – там смерть!».
Общая социально-политическая направленность германской пропаганды стала неактуальной в связи с тем, что большинство недовольных советским политическим режимом военнослужащих (социально-репрессированные лица, подвергшиеся различным «чисткам», а также члены их семей) уже успели сдаться в плен в 1941 – 1942 гг. Значительная их часть была уничтожена в лагерях для военнопленных, что не только ограничило возможности использования людского потенциала СССР в интересах Вермахта, но и принесло непоправимый ущерб результативности германской пропаганды. К 1943 году советская сторона уже получила большой объем документированных сведений о различных преступлениях, в массовом порядке совершенных германской стороной против советских военнопленных, и эффективно использовала данную информацию в своей контрпропагандистской работе.
Кроме этого, по мере мобилизации военнообязанных из внутренних районов СССР изменилось и настроение солдатского контингента Красной Армии – люди узнали, что такое война, поэтому стремились не допустить ее прихода к своему дому, чтобы их семьи не сталкивались с бомбардировками, голодом, нищетой и карательными мерами немцев против «партизан»-диверсантов из органов государственной безопасности СССР. Такие настроения только укреплялись репрессивными санкциями, которые советское военно-политическое руководство стало применять в отношении семей тех военнослужащих, которые оказались в германском плену.
Положительное значение для успеха советской пропаганды и контрпропаганды имело и возвращение к эксплуатации идей национального патриотизма, наряду с интернационализмом, возрождение православной религиозности и исторических традиций русской армии.
Наряду с этим по мере увеличения технической оснащенности Красной Армии возрастала и доля военных специалистов с технической подготовкой и навыками среди артиллеристов, танкистов, летчиков, связистов, помимо собственно военных инженеров. Эти люди, являвшиеся, в основном, младшими офицерами, стали ощущать свою особую сопричастность к военным успехам на фронте, так что прежние пропагандистские приемы немцев на них практически не действовали.
Примечательно, что советское военно-политическое руководство извлекло уроки из опыта войны и впоследствии успешно использовало специальные пропагандистские операции, например, в ходе военного конфликта в Афганистане в 1989 – 1990 гг. Тогда командование советской 40-й армии организовало так называемые боевые агитационно-пропагандистские отряды в составе врачей, агротехников, учителей, инженеров и журналистов-пропагандистов, которые выезжали в населенные пункты на контролируемой советскими войсками территории и здесь оказывали людям разностороннюю практическую помощь в решении повседневных бытовых вопросов и жизненных проблем. Одновременно эти выезды широко освещались средствами массовой информации и служили эффективным средством информационно-психологического воздействия как на население Афганистана, так и на международную общественность.
В части реальных мероприятий германского руководства, советское население стало быстро разочаровываться в формах и методах проведения оккупационной политики. Со стороны оккупационных властей целесообразно было издание декларативных актов о правах и свободах, введение частной собственности на землю, орудия труда и средства производства, освобождение хотя бы части военнопленных и их передача на поруки родственникам, и тому подобное, однако по существу все это оказалось не сделано.
Хотя отдельные попытки двигаться в данном направлении немцами предпринимались. Так, 25 июля 1941 года был издан приказ генерал-квартирмейстера командования сухопутных войск № 11/4590, касающийся освобождения советских военнопленных некоторых национальностей – немцев, эстонцев, латышей, литовцев, а также украинцев и белорусов, исповедующих католическую веру (всего было освобождено более 318 тыс. человек[124]).
