Мы предлагали оставить за Центром только управление базовыми отраслями экономики, составляющими ее каркас. Но ни в коем случае не ломать его, не растаскивать по частям. Рухнет каркас — значит рассыплется экономика. Она и держится-то на базовых своих отраслях.
Но все то, что непосредственно связано с жизнью и бытом людей, по нашему мнению, следовало передать в ведение республик. Скажем, легкая промышленность… Ну, в самом деле, почему Москва должна определять, сколько колготок или рубашек положено выпускать на какой-нибудь фабрике в Днепропетровске?.. Или сельское хозяйство… Неужто ничему не научили нас тотальные посадки кукурузы? Может, на месте лучше знают, когда и что сеять, поливать, жать?
То же самое можно сказать о строительстве, о местной промышленности, о многом еще. Центр всегда напоминал мне перегруженный самосвал, который буксует в дорожной грязи. Разгрузить бы его, но, как говорится, тяжко нести, да жалко бросить. Мы предлагали разгрузить — чего ж буксовать, бензин жечь, ехать ведь надо.
Перед нами, кто ломал головы и копья над концепцией, остро стоял вопрос о России. Конечно, мы тогда и не помышляли вторгнуться в область большой политики, но экономическое бесправие Российской Федерации нас очень беспокоило.
Не было в России своего Центрального Комитета партии — это бы еще можно пережить. Но вот призрачные функции и еще более призрачное влияние Совета Министров РСФСР на жизнь республики требовали, на наш взгляд, быстрого и кардинального вмешательства. Как мог российский Совмин всерьез вырабатывать экономическую политику в применении к какому-либо краю или области, если там царили крайкомы и обкомы, подчиненные непосредственно ЦК КПСС? Они в то время определяли на местах все, были прямыми и жесткими рычагами всесильного Центра. О роли республиканских же министерств и говорить не приходится. Ну вот чем занимался МИД РСФСР, например? Ответ ясен: ничем. Оно посильно дублировало приказы старшего, союзного «брата». А Министерство коммунального хозяйства? Оно вообще влачило сиротское существование, поскольку у него и «брата» в союзном Правительстве не было.
Можно было бы воспользоваться тогдашним стереотипом мышления и предложить создать российский ЦК партии, замкнув на него обкомы и крайкомы, как это было на Украине, например, или в Казахстане. Там областные лидеры республиканские ЦК миновать не могли — попробовали бы только. Заодно и роль республиканских министерств у них заметно выше была. Но было очевидно, что в применении к России этот путь проблему достаточно кардинально не решит.
Во-первых, в 60-х годах уже существовало Бюро ЦК по РСФСР, ничего толкового не сделало, да сделать и не могло, и бесславно скончалось. Во-вторых, большинство из нас не очень понимало, почему партийные комитеты вообще должны руководить конкретной хозяйственной деятельностью. Другое дело, что в их задачу рано или поздно будет, надеялись мы, входить выработка экономической политики, в том числе и в регионах. Поэтому мы предложили иной путь: образовать на территории РСФСР крупные экономические районы (например, Урал, Западная Сибирь, Восточная Сибирь, Дальний Восток), которые объединили бы по нескольку областей и краев. Основной целью этого предложения было усилить кооперацию в хозяйствовании, избавиться от раздробленности в нем, от непродуктивного дублирования как производства, так и управления им.
Прошли годы, и вот я читаю о создании Уральского экономического региона. Не без горечи думаю: вроде бы осуществляется наша идея, да только не по доброй воле и здравому смыслу, а от отчаяния — чтобы оградить хозяйство Урала от катастрофического распада хотя бы внутренних связей… А затем прошел большой шум от попытки создания Уральской республики. Не знаю, чего здесь было больше — или стремления к экономической интеграции внутри региона, или попытки выравнивания экономических условий с бывшими автономными республиками, или тонкого давления российского Центра на их непозволительную самостоятельность. Идеи о создании подобных образований появляются периодически то на Дальнем Востоке, то в Восточной и Западной Сибири…
Выходит, время подтвердило правильность наших предложений. Но если тогда проблему можно было решить организованно и сравнительно спокойно, хотя и преодолевая известное сопротивление, то сейчас это проходит спонтанно и болезненно.
Однако наша свежая по тем временам идея была категорически отвергнута, в первую очередь самим Н. А. Тихоновым, а он, напомню, возглавлял Комиссию Политбюро по совершенствованию управления народным хозяйством. Обидно, но понятно: нарушать привычное было для него, к тому времени уже почти 80летнего, делом трудным, да и не хотел он выступать против мнения сильных и влиятельных оппонентов.
А то, что серьезные противники у этих предложений имелись, для нас не являлось секретом. В первую очередь ими были руководители обкомов и крайкомов и их покровители в ЦК. Создание экономических территориальных образований резко ограничило бы их возможности прямых отношений с партийным центром, с ЦК. Ведь на местах сидели люди, для которых хозяйственная база области или края была надежной опорой власти. Отбери у них такой рычаг — с чем они останутся? И эти люди прекрасно понимали, что их руководящая роль по существу только на экономике и держится: где-то на лесе, где-то на угле или нефти, где-то на стали или прокате, где-то на пшенице и ржи… Да они никогда не станут добровольно объединяться в какие-то районы! В общем, субъективизм и элементарные личные интересы в очередной раз взяли верх над объективной необходимостью и здравым смыслом.
Я часто думаю: а прими мы тогда эту концепцию создания мощных экономических территориальных структур с большими правами, возможно, и не было бы причин для объявления через шесть лет поспешной и непродуманной суверенизации России. Не было бы этого толчка для расчленения СССР, не была бы заложена мина замедленного действия и в собственном российском доме. И мину эту нынешние власти страны уже четыре года пытаются всячески обезвредить. Но ее часовой механизм, к сожалению, действует, и не дай Бог, чтобы его стрелки дошли до красной черты.
Что ж, тему создания таких районов мы спрятали тогда в подтекст: мол, требуется дополнительно проработать вопросы управления народным хозяйством в РСФСР. Сделали бюрократически традиционно, чтобы только «застолбить» тему, не убить ее навсегда. И записка с предложениями, подписанная Тихоновым и членами Комиссии, ушла на Политбюро. Там без особых обсуждений (тогда заседания больше двух часов не продолжались, поскольку Черненко и это время с трудом выдерживал) одобрили, как я уже писал, нашу работу и рекомендовали положить ее в основу дальнейших шагов. Это была победа.
Почему я так это оцениваю? Да потому, что мы столкнулись с невозможностью расширять экономический эксперимент без реформирования всей управленческой машины. Особенно ее несовершенство стало мешать, когда мы заговорили об ускорении научно-технического прогресса. В книге еще много раз прозвучит это слово — «ускорение». Поэтому я хотел бы довести до сведения читателя, откуда оно взялось и когда вошло в обиход.
Термин «ускорение» родился в дни, когда мы в ЦК и тихоновской Комиссии знакомились с предложениями Госплана СССР о перспективах развития экономики в двенадцатой пятилетке и до 2000 года. Тогда этот термин был применен только к социальной сфере. Хозяйство страны находилось в таком состоянии, что ускорение по всем направлениям его попросту убило бы.
Все это понимали, никто с этим не спорил, и здравомыслящие люди прекрасно сознавали, что ускорять все и вся и создавать соответствующие приоритеты — дело абсолютно нереальное. И странными кажутся мне все последующие обвинения в адрес Правительства в том, что оно выдвинуло якобы идею тотального ускорения. Иногда удивляешься логике критиков. Вчера они обвиняли Рыжкова в том, что он сдерживает Горбачева в его великих свершениях, а сегодня ему приписывают то, от чего он спасал страну, стремился удержать коней, чтобы «не понесло». Передергивание фактов — любимое занятие иных «писателей».
А речь-то шла всего лишь о коррективах к госплановским предложениям по социальной сфере, особенно по ее материальной базе. Определяя жизнь страны на такой длительный период, нельзя было согласиться с тем, чтобы решение социальных вопросов снова уходило за далекий горизонт. Ведь мы чувствовали, что народ устал выполнять государственные задачи за счет своего благополучия. И мы понимали необходимость ускорить темпы строительства жилья, детских садов, магазинов и т. п. Вот сюда-то, в социальную сферу, на нужды людей мы и собирались перебросить дополнительные ресурсы, ускорить ее развитие.
Нет, господа! Критика не по адресу. Обратите ее тому, кто своей спешкой и метаниями, громкими и трескучими фразами подталкивал страну к всеобщему и нереальному ускорению ее развития. После избрания Генсеком Горбачев стал активно ездить по стране, раздавать обещания, причем, учитывая состояние экономики, — несбыточные. От Правительства требовалось, чтобы оно эти обещания исполняло. И побыстрее. Вот это сакраментальное «побыстрее» и рождало неразбериху в отечественном хозяйстве. Экономика держится на предсказуемости, на холодном и точном расчете. Она не терпит залихватских рывков и дерганий по любому поводу и в любую сторону.
