Говорил со всею страстью, со всею верою в справедливость своих слов, и не видел, как за спину ему зашел Михаиле Татищев.
-"Иди-ка ты в ад со своим царем! - крикнул Татицев, по рукоять всаживая в Басманова засапожный нож.
Грохот ног на лестнице вывел Дмитрия из оцепенения, кинулся к спальне. Крикнул:
- Сердце мое, измена!
Большего он не мог сделать для жены. Чтобы что-то сделать, надо вырваться за стены Кремля.
Не выпуская из рук сабли, метнулся по комнатам, забежал в баньку. Окинул взглядом печь, каменку. Здесь не отсидишься. Промедлишь - смерть.
Потайными ходами пробрался в "Каменные палаты".
Палаты выходили окнами на Житный двор, место малолюдное. Отворил окно, положил на пол саблю, перенес через подоконник ногу, подтянул другую. И, прыгая, задел чрезмерно высоким каблуком каменный подоконник. Упал неловко, на одну ногу. В глазах сделалось темно.
Тем временем несчастная Марина, едва приодевшись, кинулась из покоев прятаться. Но куда? Прибежала в подвал, а слуги смотрят. Множество глаз. Вроде бы и участливых. Но не очень.
- Шла бы ты к себе! - сказал ей один сердобольный человек.
Марина побежала обратно. К дамам своим, к охране. А по дворцу уже метались искатели царя и царицы. Поток диких грубиянов подхватил ее, понес по лестнице, выдавил на край, столкнул. Она упала, ушиблась. Но никто не обращал на нее никакого внимания - не знали своей царицы. Она снова влилась в поток, и на этот раз ее вынесло на Верх. Зная дворец лучше, чем погромщики, Марина опередила их, забежала в свои комнаты. А рев зверя уже в дверях.
- Прячтесь! Прячтесь! - крикнул Марине ее телохранитель Ян Осмульский.
Марина стала за ковер, выскочила, озирая такие огромные, такие предательские, ясные по убранству покои.
Ничего лишнего! И кинулась под огромную юбку своей величавой гофмейстерины.
Ян Осмульский один, с одною саблей, встретил толпу.
Он убил двух или трех осквернителей царского достоинства и даже обратил толпу в бегство, но никто ему не помог. Алебардщики покорно сложили алебарды у ног своих. И он был убит. И растоптан.
- Где царица? - кинулись убийцы к Маринйным статс-дамам.
- Она в доме своего отца! - был ответ.
И тут наконец-то появились бояре. Покои царицы были очищены от лишних любопытных глаз.
Марина вышла из своего удивительного укрытия. Ее отвели в другую комнату. Приставили сильную стражу.
Дмитрий очнулся от потока воды - на него опрокинули ведро - увидел склоненные лица стрельцов. Это были новгородсеверцы, те, что пошли за ним с самого начала.
- Защитите меня! - сказал он им. - Каждый из вас получит имение изменника-боярина, их жен и дочерей.
- Государь! Дмитрий Иванович! Да мы за тебя головы положим!
Стрельцы устроили из бердышей носилки и понесли государя во дворец.
А во дворе разор. Все грязно, повалено, брошено. Алебардщики без алебард, опускают головы перед государем.
"Господи! - взмолился про себя Дмитрий. - Пошли мне милость твою, я буду жить одною правдой! Я очищу душу мою перед тобою, господи. Только не оставь меня в сей жестокий час".
Боярам донесли о возвращении Самозванца во дворец. Заговорщики Валуев, Воейков, братья Мыльниковы кинулись с толпою - убить врага своего. Стрельцы пальнули в резвых из ружей, и двое уж не поднялись с полу.
Но толпа росла.
Дмитрий, сидя на кресле, сказал людям:
- Отнесите меня на Лобное место! Позовите матерь мою!
Все мешкали, не зная как быть.
- Несите меня! Несите! - приказал Дмитрий и опустился на бердыши.
И тут через толпу продрался князь Иван Голицын.
- Я был у инокини Марфы, - солгал он людям. - Она говорит: ее сын убит в Угличе, этот же - Самозванец.
- Бей его! - выскочил из толпы Валуев.
Стрельцы заколебались и стали отходить от царя.
- Я же всех люблю вас! Я же ради вас пришел! - сказал Дмитрий, глядя на толпу такими ясными глазами, каких у него никогда еще не бывало.
- Да что с ним толковать! Поганый еретик! Вот я его благословлю, польского свистуна!
Один из братьев Мыльниковых сунул дуло ружья в царево тело и пальнул.
И уж все тут кинулись: пинали, кололи и бросили, наконец, на Красное крыльцо на тело Басманова.
- Любил ты палача нашего живым, люби его и мертвым!
Толпа все возрастала, и уже спрашивали друг у друга:
- Кто же он был-то?
- Да кто?! - крикнул Валуев. - Расстрига. Сам признался перед смертью.
Никто дворянчику, у которого вся одежда была в крови, не поддакнул.
Кому-то явилась мысль показать тело инокине Марфе.
Поволокли труп к монастырю, вывели из покоев инокиню.
- Скажи, матушка! Твой ли это сын? - спросил ктото из смелых.
-Что же вы не пришли спросить, когда он был жив? - черна была одежда монахини, и лицо ее было черно, под глазами вторые глаза, уголь и уголь. Повернулась, пошла, но обронила-таки через плечо: - Теперь-то он уж не мой.
- Чей же!
- Божий.
Смущенная толпа таяла. Нр пришли другие, которые не слышали инокиню. Потащили труп к Лобпому месту.
Озорники принесли стол. На стол водрузили тело Самозванца. На разбитой лицо напялили смеющуюся "харю", маску, найденную в покоях Дмитрия, Этого показалось мало, сунули в рот скоморошью дудку.
Тело Басманова уложили на скамью, в ногах хозяина.
Последнее
Три дня позорила Москва своего бывшего царя. Простые люди глядели на безобразие и плакали.
Тело Басманова выпросил у Думы Иван Голицын.
Басманов был ему двоюродным'братом. Похоронили верного товарища Самозванца возле храма Николы Мокрого.
Тело же Самозванца по приказу Шуйского привязали к лошади и, унижая в последний раз, проволокли через Москву. Упокоили бедного на кладбище убогих, безродных людей за Серпуховскими воротами.
И в ту же ночь ударил мороз. Как ножницами срезал озимые. Скрутил и вычернил листья на деревьях.
- Та погибель на нас от чародейства расстриги! - будоражили Москву слухи. - На его могиле синие огни по ночам бродят.
А мороз не унимался. Целую неделю земля в Москве была седой.
Уж кто сообразил? Сообразительных людей в стольном граде всегда много. Могилу убиенного разрыли, гроб отнесли в Котлы. Сожгли вместе с телом, пепел перемешали с порохом и пальнули из пушки в ту сторону, откуда принесло безродного сего соблазнителя.
Тут бы и точку поставить. Но сколько еще детишек-то рождалось у боярышень, у купеческого звания дев, у баб простого звания, горожаночек, крестьяночек.
И ныне бывает. Поглядишь на человека - и узнаешь.
И вздрогнешь. А вздрогнув в себя поглядишь да и призадумаешься.
