Старшина Караваев, опередив своих матросов, быстро вскарабкался на палубу, скатился в трюм и, отыскав пробоину, закрыл ее телом. В любой момент судно могло перевернуться, но он старался не думать об этом. Тем временем матросы его, торопясь изо всех сил, расклинили руль, вывели баржу на мелкое место к там посадили на грунт так, что надпалубные надстройки ее возвышались над водой. И получаса не прошло, как траление возобновилось.
Все это, оказывается, видел с тральщика колеблющийся капитан. А комбриг стоял с ним рядом и по выражению лица его понял: отныне сомнениям и робости конец — капитан надежен, будет тралить, пока не отдерет ото дна последнюю мину на Дунае!
— Это для вас урок, юноша, — по-дружески сказал Кичкину Кирилл Георгиевич. — Командиру, как видите, обязательно надо быть хорошим физиономистом и обладать психологическим чутьем. А кроме того, — добавил он многозначительно, длинным взглядом посмотрев на молодого офицера, иметь еще и очень большой запас терпения…
Что он хотел этим сказать? Неужели догадался о шалости с букашкой?
КАК ВЫВЕСТИ С КОРАБЛЯ ТАРАКАНОВ
Шалость эта имела свою предысторию.
Как вы не раз уже имели случай убедиться, опасность на Дунае подстерегает минеров при каждом шаге гребного винта или обороте бортовых колес. Нервы натянуты до отказа. Поэтому особенно ценится здесь хорошая шутка. Нигде, пожалуй, не смеются так охотно, так от души, как в бригаде траления в короткие часы отдыха.
Подлинная душа кают-компании — Кирилл Георгиевич. Он неистощим на шутки. Даже на собственных своих фотографиях, посылаемых жене, неизменно пишет: «Личность Баштанника К.Г. заверяю. Начальник походного штаба К.Г.Баштанник».
Прибыв в бригаду, Кичкин принял в заведование кают-компанию (ею, по обычаю, заведует младший офицер). И вскоре он был вынужден обратиться к начальнику походного штаба с жалобой по поводу тараканов.
Таковым, понятно, на военном корабле находиться не положено. Но под штабной тральщик приспособлен был старый пассажирский пароход, на коем тараканы водились с незапамятных времен и в несметном количестве. Всем другим помещениям они предпочитали камбуз, буфет и кают-компанию, чего, естественно, не мог терпеть Кичкин, серьезно относившийся к своим обязанностям.
— Значит, одолели вас тараканы? — спросил Кирилл Георгиевич, испытующе глядя на Кичкина. — Что ж! Есть средство. Но сумеете ли вы достать селедочный рассол?
— А что это такое?
— Ну, жидкость, в которой мокнут селедки.
— Расстараемся, найдем, — бодро сказал Кичкин.
— Ну вот видите, какой вы молодец. Рассола, учтите, надо много.
— Достану много.
— Вынимайте блокнот, пишите! — Косвенным взглядом Кирилл Георгиевич приглашает к вниманию офицеров, в ожидании обеда рассаживающихся в кают-компании на диване (в таких случаях ему обычно требуются слушатели). — Итак, рассол у вас уже есть. Засим вы призываете вестового и вместе с ним принимаетесь мазать рассолом подволоки и переборки. Записали? Только погуще мажьте, погуще! Теперь полагается выждать час или два. Не надо мешать тараканам, понимаете? Они едят. И пусть себе едят! — Это «пусть себе» звучит зловеще. — Нуте-с, им после селедок, само собой, захочется пить. Рядом вода, много воды — Дунай. Жажда погонит ваших тараканов к воде. Очень хорошо. В таковом намерении им не препятствовать! Наоборот! Все иллюминаторы на корабле открыть настежь! — Кичкин перестал записывать — до него донесся подавленный смешок с дивана. Но лицо Кирилла Георгиевича по-прежнему сохраняет серьезное и участливое выражение. — А дальше уж элементарно. Как только последний таракан уйдет наружу, на водопой, вы быстренько — тут, знаете ли, нужна быстрота! — закрываете иллюминаторы, один за другим! Вот и все! Цель достигнута, тараканы выведены! А утонут они там или подорвутся на минах, это, согласитесь, не наша с вами тоска-печаль.
Кичкин оглянулся — за спиной его давятся от сдерживаемого смеха. Закрыв блокнот, он самолюбиво вскинул голову.
Но как раз вовремя, ни секундой раньше, ни секундой позже, участливое выражение сползло с худого и длинного лица Кирилла Георгиевича. И он улыбнулся Кичкину своей обезоруживающей, очень доброй, как бы извиняющейся улыбкой. Сердиться на него в подобных случаях нельзя.
О, все шутки-розыгрыши свои преподносит Кирилл Георгиевич с неподражаемым артистизмом. Не был бы он отличным военным моряком, наверняка прославился бы как блистательный эстрадный рассказчик, причем в своей собственной обаятельной манере.
Лишь один комбриг огражден от его кают-компанейских шуток своим высоким званием и занимаемой должностью. Вдобавок он слишком серьезен, слишком погружен в себя. Шутки доходили бы до него с таким Запозданием, что вообще не имело бы смысла шутить.
А вот Кичкина толкнул бес под руку.
ФОКУС С БУКАШКОЙ
За очередную провинность Кичкин был вызван к комбригу. Раздрай, то есть выговор, длился очень долго, с обычными покашливаниями, с длиннейшими выматывающими душу паузами. Томясь, Кичкин переминался с ноги на ногу перед столом, то и дело тоскливо поглядывая на дверь: не придет ли кто-нибудь к комбригу с докладом?
Спасение пришло не из двери. Блуждающим взором Кичкин зацепился за букашку, которая перебегала через стол по каким-то своим пустяковым букашкиным делишкам.
«Вот оно! — шепнул Кичкину на ухо неотлучно сопровождавший его бесенок. — А ты, наверно, и забыл, что комбриг очень брезглив?»
Ну как же! Он действительно брезглив — на удивление, до болезненности!
Имитируя крайнюю угнетенность, упадок сил (от раскаяния), почти сомнамбулическое состояние, Кичкин повел рукой по столу за букашкой. Явно не отдавая себе отчета в своих поступках, машинально схватил ее, потом, словно бы по забывчивости, поднес ко рту и…
Нехитрый фокус! Еще в детстве он удивлял им приятелей. Брался на спор проглотить лягушонка, гусеницу, несколько гвоздей — все, что угодно, лишь бы поместилось в горсти. Но он только делал вид, что глотает. Двигал кадыком, давился, морщился, а лягушонок или гвозди оставались у него в горсти.
Тот же спектакль был разыгран перед изумленным комбригом. Кичкин, якобы в беспамятстве, поднес горсть ко рту, сделал несколько судорожных глотательных движений, страшно скривился и, опустив руку, незаметно бросил букашку на пол.
Изумление на лице комбрига сменилось выражением почти физического страдания. Некоторое время он, видимо, боролся с тошнотой. Наконец просипел полузадушенным голосом:
— Вы с ума сошли! Вон отсюда! Выплюньте сейчас же эту гадость! Да рот прополоскать, рот!..
Торжествуя, Кичкин опрометью кинулся из каюты…
Фокус с букашкой был обсужден наедине с Петровичем.
— Школярские замашки! — сказал Петрович с осуждением, но по голосу можно догадаться, что он сдерживает улыбку. — А ведь ты не школяр, Генка. Ты — офицер.
— Уж и пошутить нельзя!
— Над командиром? При исполнении своих служебных обязанностей? Счастье твое, что комбриг не понял фокус с букашкой. Нет, попомни мое слово: спишет он тебя с корабля!
Молчание. Кичкин обдумывает нависшую над ним угрозу.
— За что это списывать меня с корабля? — обиженно бурчит он. — Я же воюю. И, по-моему, не хуже других… А насчет букашки правильно: допустил глупость, согласен. Но ты пойми, Петрович: монотонность этого траления нашего заедает. Ну и… ошибешься иной раз…
— Да брось ты, ей-богу! Завтра к Железным Воротам подойдем. Ты развеселись! Название-то какое — Железные Ворота! А что у тебя дальше на карте?
— Катаракты, — неохотно отвечает Кичкин. — Ворота — это только вход в Катаракты.
— Вот и протиснемся всей бригадой через эти Катаракты. А потом опять равнина, раздолье. И до Белграда уже рукой подать. Как село-то, забыл, называется, за Катарактами?
— Молдова-Веке…
…Никогда больше не забудет Петрович названия села по ту сторону Катарактов. И не он один. В бригаде все до конца дней своих будут помнить Молдова-Веке, потому что там встретят их тупые удары взрывов и оранжевая, горящая, стремительно несущаяся навстречу вода…
2. «У НАС ТАК НЕ ХОДИЛИ НИКОГДА»
КОМАНДУЮЩЕМУ ДУНАЙСКОЙ ФЛОТИЛИЕЙ
Донесение
Утром 2 ноября 1944 года, пройдя горные ущелья Катарактов, тральщики вверенной мне бригады в количестве сорока пяти вымпелов вышли на плес у села Молдова-Веке.
Еще до рассвета донеслись до нас в горах отдаленные раскаты, которые были вначале приняты за беглый артиллерийский огонь. Однако по мере приближения к плесу смысл этих раскатов разъяснился — впереди рвались мины.
Наконец, миновав последний поворот, мы увидели пламя над рекой.
На широком плесе у села Молдова-Веке скопилось к тому времени около ста судов, караван, собранный после прохода через Катаракты для дальнейшего следования к фронту. В составе каравана были баржи с боеприпасами и продовольствием, а также горючим для танков и авиации, буксирные пароходы, понтоны для наведения переправ и госпитальное судно с выздоравливающими бойцами.
