«Благоразумие, зрелая рассудительность во всем, заботливость украшали Гордона. Не гордясь своей известностью и отличаясь любезностью и приятностью обращения, Гордон сумел привлечь на свою сторону московитов, по природе своей недоброжелательных к иностранцам и враждебно относящихся к их славе», — писал секретарь австрийского посольства И. Г. Корб.
Общение с Гордоном, утверждают некоторые историки, заменяло Петру чтение книг, поскольку шотландец-то читал много, получая газеты и книги из Западной Европы. Впрочем, называется даже одна (!) книга, которую царь совершенно точно прочитал: «Фейерверочное искусство». Упоминаются еще две книги известного своей ученостью немецкого полковника-ландскнехта Вертмюллера, которые Гордон подарил царю: это «Зерцало коменданта» и «Пробный камень инженера». Но читал ли их царственный приятель Гордона, неизвестно.
Да и некогда ему было читать!
В начале августа 1689 года в Кремле были найдены подметные письма и схвачены «гулящие» люди, якобы злоумышлявшие на правительницу Софью. Царевна подозревала в злом умысле Нарышкиных. Даже из уст опытного дипломата Голицына временами вырывалось сожаление, что «медведиху» Наталью Кирилловну не убили с ее родичами в 1682 году: «Если бы в то время уходили, ничего б не было».
Был арестован стольник Петра Плещеев и двое «потешных», но никаких доказательств их причастности к заговору найти не удалось. Через несколько дней, в ночь с 7 на 8 августа, некий человек,[10] прибежавший в Преображенское, сообщил о вооруженных людях, засевших в кустах с намерением убить Петра — конечно, с повеления царевны Софьи. Неясно, как «некий человек» прозрел намерение вооруженных людей — вряд ли они оповещали всю округу о своих планах. Но царь ужасно испугался. В одной рубахе, без штанов, босой, он спрятался в роще неподалеку от дворца. Верный Меншиков принес ему одежду и привел коня. Вместе они помчались в сильно укрепленный монастырский комплекс — Троице-Сергиевскую лавру. Петр так боялся за свою жизнь, что не успел подумать о любимой матери, сестре и молодой жене. Обе царицы и царевна без помех отправились к нему в Троицу на следующий день.
Некоторые авторы, желая нагнать драматизма, пишут, что у Евдокии от волнения случился выкидыш и царская чета потеряла первенца. Но серьезные исследователи не упоминают о таком происшествии, поскольку сроки рождения царевича опровергают подобные спекуляции.
Итак, Софья осталась в Кремле, Петр засел в Троице.
Царь Иван, как мог, поддерживал сестру: из собственных рук угощал вином и водкой сторонников Софьи, служилых иноземцев и царедворцев. Когда Петр потребовал выдачи главы Стрелецкого приказа Шакловитого, Иван отказал посланному братом полковнику.
Но все было напрасно.
Очень скоро началось перемещение знати на север. Приближенные покидали правительницу. Даже патриарх Иоакинф, посланный царевной для мирных переговоров, остался в лавре. По мнению А. Буровского, причины ясны. «Софья и Голицын — это реформы, это движение. А Петр — это стоящая за ним Медведиха с ее кланом людей не идейных, умственно не крупных, совсем не рвущихся что-то делать. В самом Петре ничего абсолютно не позволяло разглядеть будущего преобразователя». С таким выводом трудно согласиться. Не стоит все высшие классы россиян тем самым косвенно обвинять в тяготении к косности и застою. Скорее всего, попросту сыграла роль приверженность традициям: есть девка-царевна, почему-то присвоившая себе привилегии правительницы, и есть молодой, крепкий женатый батюшка-царь — его и следует держаться.
Скоро Троицко-Сергиевский монастырь со всеми посадами и окрестностями стал более походить на шумную и многолюдную столицу, нежели на тихую обитель иноков. Сюда царь повелел приехать своей тетке Татьяне Михайловне с двумя сводными сестрами Петра, наиболее к нему лояльными. Съезжались духовенство и некоторые сановники. Архимандрит Сильвестр с братией переселился в служебные избы, очистив гостям своим кельи.
Иван хотел мира, умолял патриарха о милосердной помощи, просил сестру и брата, чтобы помирились, боялся большой крови.
Оставаясь за крепкими стенами Троицы, Петр отправил брату Ивану письмо с решением устранить Софью от власти. «Государь братец, настоит время нашим обоим особам Богом врученное нам царство править самим, понеже есьми пришли в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей, с нашими двумя мужескими особами в титле и расправе дел быть не изволяем».
По общему мнению, Петр к этому посланию руку не приложил: текст письма был составлен сторонниками вдовствующей царицы по ее приказанию.
Софья терпела крах по всем направлениям. Был схвачен, подвергнут пытке и казнен ее последний «галант» Федор Шакловитый.
Поскольку пытка и кнут представляли собой неотъемлемые и любимые инструменты управления Петра Великого, следует описать их подробно.
Пытка в Российском государстве конца XVII века внешне уступала чудовищным изобретениям церковных и светских властей Западной Европы. Отечественный застенок был лишен большей части технических приспособлений, удовлетворявших садистским наклонностям инквизиторов и их протестантских коллег. В хорошо звукоизолированном каменном помещении-подклете к потолку был подвешен блок с веревками, которыми обвязывали закрученные назад руки пытаемого. За кисти рук несчастного поднимали к потолку — вешали на дыбу. Между связанных ног ему продевали бревно, на которое палач прыгал, чтобы руки пытаемого вышли из плечевых суставов и он был растянут между полом и потолком. Затем по указанию ведущего допрос заплечных дел мастер брал в руки кнут, плетенный из полос жесткой кожи, иногда для большей эффективности усаженный металлическими остриями. Удар наносился так, чтобы кнут-длинник обвился вокруг тела и содрал широкую полосу кожи с мясом практически до костей. Кроме того, пытаемого можно было жечь огнем или прикладывать к его телу кусок раскаленного на углях металла, но эти дополнительные средства обычно оказывались излишними. Подозреваемые часто «признавались» уже при виде кнута и дыбы — это называлось «расспросом у пытки». Мало кто из сильных и привычных к опасностям людей продолжал отрицать возводимые на них обвинения после пяти или десяти ударов длинником.
После пытки лишились голов и другие друзья и сторонники царевны. Женщина больших страстей, умевшая тонко чувствовать и сопереживать, Софья ощущала их боль как собственную.
Василий Голицын стараниями двоюродного брата Бориса сохранил жизнь. Но «за все его вины великие» государи Петр Алексеевич и Иван Алексеевич указали «лишить его чести и боярства и послать с женой и детьми на вечную ссылку в Каргополь. А поместья его, вотчины и дворы московские и животы отписать на себя, великих государей».
Сильвестр Медведев бежал, но был опознан и после правежа казнен.
Софья в конце сентября была заключена вместе со своей единомышленницей, царевной Марфой, в Новодевичий монастырь. Царь Иван не сумел защитить сестер. Но он был практически отодвинут от власти; ему оставили только приличествующее содержание и некоторые декоративные функции.
Оказавшись в монастыре, Софья прежде всего беспокоилась о «братце Васеньке». Она ухитрилась переслать ему в ссылку письмо и большую сумму денег — едва ли не большую часть того, чем сама располагала. А он не только не искал встреч с Софьей, но уверял, что не знал ни о каких планах переворота, а против ее венчания на царство и вовсе возражал, «что то дело необычайное».
После казней и заточения сестер Петр вновь вернулся к своим потешным забавам. В деле управления страной он очень полагался на свою мать, слабую и невежественную Наталью Кирилловну. По свидетельству Куракина, «правление оной царицы было весьма непорядочное, и недовольное народу, и обидимое, и в то время началось неправое правление от судей, и мздоимство великое, и кража государственная».
Петр не имел к этому никакого отношения: до самой смерти матери он не был допущен к государственным делам.
Добившись своей цели, Наталья Кирилловна передала в храм Святого Николая на Маросейке древнегреческую икону X века в драгоценном окладе. Теперь царицу видели только величественной милостивицей, всемогущей вершительницей судеб, шествующей или принимающей государственные решения в окружении почтительных советников. Она действовала с помощью трех бояр, патриарха Иоакинфа и на все согласной Боярской думы.
В регентство царицы Натальи брату ее Льву, начальнику Посольского приказа, совсем пустому человеку, подчинены были почти все министры, кроме Тихона Стрешнева, министра военного и внутренних дел. Князь Борис Голицын, глава Казанского приказа, по выражению князя Куракина, правил всем Поволжьем «так абсолютно, как бы был государем», и весь этот край разорил. Но он рассматривал свое удаление от двора, хоть и на хлебную должность, как ссылку — Нарышкины не простили ему заступничества за Василия Голицына. Несколько сдерживал этот разгул дядька царя Ивана, Петр Прозоровский, который ведал государственной казной и являл собой редкий в то время тип честного человека.
