Через час Мухран-батони в парадной куладже остановился перед стражей, поправил на себе оружие, пригладил усы и почтительно вошел в дверь, распахнутую перед ним царским азнауром.
Но, прикрыв плотно дверь и убедившись, что их никто не подслушивает, Мухран-батони снял оружие, расстегнул куладжу, поудобнее устроился в кресле.
- Моурави предлагает сократить власть князей? Какая печаль! О клике Шадимана заботится - хвала такому делу! Моурави к величию Картли стремится, а такая дорога не бархатным чепраком покрыта. Обо всем заранее со мной договорился: следуй за Моурави - взойдешь на престол Багратидов.
- Но мудрость поучает: "Не следуй за правдой, она истощает зрение". Разве пирами и свадьбами ослепишь князей? И разве при царице Тамар не давали волю купцам? И не пришлось ли потом разогнать карави? Разумно ли повторять ошибки?
- Я так и предполагал - поглупеешь, как только возвеличишься. Если плод случайно созреет зимой, он неминуемо погибнет. Что было рано при Тамар, своевременно при Кайхосро.
- Осмелюсь напомнить, мой благородный дед: рогатки и в твоем Самухрано придется снять. Или так оговорено?
- Я первый сниму, - пример мой обяжет многих.
- Но твой нацвали всегда радовался значительному доходу от проездных пошлин.
- И теперь будет радоваться, ибо убыток тебе как князю - прибыль тебе как царю. Двойные пошлины, собираемые царскими нацвали и торговыми, поступают в казну царства, а правитель, или царь, в этом деле имеет свою личную долю. Прибыль тебе как царю - это двойное обогащение тебя как владетеля. Только богатство и сила - надежный щит престола. Разве не предлагал Моурави меч и сердце Луарсабу? Разве не умолял о постоянном войске? Не упрашивал обуздать своенравие князей? Луарсаб поверил Шадиману и погиб. Да, я не оговорился - погиб безвозвратно! Так вот, сломив волю враждебных нам князей, объединившись с Зурабом Арагвским, Шалвой Ксанским, Газнели и еще некоторыми, мы крепко возьмем власть в свои руки. Через три года будем венчать тебя на царство. Об этом - все. Поговорим о короне. Корона Багратидов состоит из гладкого венца с травами и репьями поверху, из восьми дуг, яблока и креста. В кресте небольших алмазов - пятьдесят, красных яхонтов - одиннадцать; в двух ободках по яблоку - небольших алмазов тридцать один и столько же красных яхонтов.
- Я с восторгом слушаю тебя, мой дорогой дед, но разве может быть удобной чужая папаха?
- Гордость требует терпения. Скоро пир для князей устроишь, предлог день ангела. Будь вежливым, но недоступным. Какой голос сначала подымешь, тот за тобой и утвердится. Под льстивое журчанье немало полезного можно даже с помощью князей провести.
Кайхосро уныло смотрел на крепкие цаги своего деда.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Пройдя винный ряд, "барсы" одновременно задержали шаги: вкусный запах только что выпеченного лаваша обволакивал улочку.
Гиви уже готов был схватить самый зарумяненный лаваш и, как в детстве, плотно скатав его, запустить в рот, но Димитрий одернул деревенского "барса".
- Полтора часа буду натирать тебе уши выпеченным тестом! Ты что забыл, кто ты?!
- Ты теперь почетный азнаур, победитель Карчи-хана, и лаваш тебе должны подавать на серебряном блюде, - насмешливо добавил Ростом.
- Лучше смотрите на городские весы, - оборвал Дато пререкания друзей, около них пять кривых ароб, и то с одной зеленью.
"Барсы" вышли на площадь майдана. Покупателей было много, но весы, над которыми колыхался царский флаг, почти бездействовали. Сегодня, как и вчера, через Майданские ворота скудно ползли арбы и изредка семенили ослики с перекидными корзинами.
Ростом хмуро заметил, что купцам и перекупщикам здесь только в нарды играть. И правда, у весов уже не было никаких товаров, когда медленно опустился флаг, означающий, что торговля с горожанами прекратилась и наступили часы оптовой торговли.
Друзья пересекли площадь. У Темных рядов они вновь остановились, наблюдая, как с четырех верблюдов сгружали кипы грузинского шелка, вносили в просторный склад и сбрасывали поверх запыленных тюков.
- Вот почему наш Георгий и с князьями любезен, и с купцами подружился. Но скоро майданы пробудятся от зимней спячки! - убежденно закончил Даутбек.
Видя слоняющихся "барсов", амкары вздыхали: опять Моурави не прибудет, - уже несколько дней, как обещал. Вчера площадь поливали, позавчера лавки приукрашивали, навесы чинили. Вино то ставили на стойки, то уносили в подвалы. Хотел Моурави товары отобрать для первого каравана в турецкий пашалык. А сегодня не только нацвали и гзири, даже асасы не появляются, майдан тоже не полили, не стоит даром тратить воду.
Но именно в эту минуту по Метехскому мосту простучали копыта. Высокий всадник, сопровождаемый другим, круто завернул на улицу Веселых аробщиков.
- Моурави скачет! - завопил подмастерье, бросив дубить кожу.
- Моурави! Моурави! - понеслось по всему майдану.
Из темных лавок высыпали амкары, возбужденно переговариваясь.
- Вино, вино поставь! - кричал Сиуш ученику, устремляясь навстречу Саакадзе.
Моурави осадил коня, спрыгнул и шепнул Даутбеку:
- Не отходи далеко - возможно, придется поспорить с твоими любимцами.
На майданной площади сразу стало шумно и тесно. Бежал нацвали, за ним гзири, протирая сонные глаза. Из-под навесов вылезли асасы и принялись оттеснять толпу, силясь громкими окликами привлечь на себя внимание Моурави.
Провожаемый амкарами, Саакадзе направился в лавку Сиуша. По пути он здоровался с уста-башами и старейшими амкарами и с таким удовольствием выпил преподнесенную ему чашу с янтарным вином, как будто никогда лучшего не пивал. Следуя его примеру, "барсы" до дна осушали чаши и шумно ставили их на исколотую шилами стойку.
Саакадзе не дал разыграться веселью и сразу приступил к делу. Снял с крюка стремена на кожаных ремнях и стал проверять их крепость.
- Таких десять тысяч пусть твое амкарство мне приготовит.
Сиуш от восхищения онемел. Саакадзе тепло улыбнулся в усы:
- Запиши, Эрасти!
Ростом пробовал уздечки, Димитрий рассекал воздух крепкими нагайками, Гиви стаскивал со стен подпруги. Даутбек и Дато осматривали седла. А Папуна с умышленной озабоченностью вертел сбрую, пугая Сиуша. Быстро бегало по пергаменту гусиное перо, которое Эрасти то и дело вытирал о свои волосы.
Потом всей гурьбой отправились в ряды кожевенников. Там амкары уже знали, что Саакадзе заказывает самые лучшие изделия на десять тысяч царских дружинников.
Майданная площадь запестрела разноцветным сафьяном, войлоком, кубачинским сукном, бурками, козьей шерстью, островерхими папахами; появились амкары, обвешанные колчанами, пращами, ремнями. Их окружили "барсы", старательно рассматривая образцы.
Внимание Саакадзе привлекли цаги. Он поднимал то синие, то красные, то голубые. Пробовал прочность носка, густоту кистей. Нагнулся к груде подков, выбрал самую большую, согнул ее пальцем и хмуро отбросил.
- Хо-хо-хо! - раздалось по майдану.
В гущу толпы, размахивая хворостиной, въехал на арбе, нагруженной сыром, раскрасневшийся дед, напомнивший Саакадзе деда Димитрия. Оказалось, что в Дигоми - окрестной деревне - разнесся слух: Моурави приобретает сыр не на обмен, а на звонкие монеты. Этому не поверили, но на всякий случай снарядили в город отважного деда.
Расхохотался Саакадзе, загоготали и амкары. Какой-то старый дукандар шутливо стал убеждать деда, что самая глупая голова сыра у него на плечах. Димитрий нахмурился, он не любил шуток над дедами, но Саакадзе приказал Эрасти закупить весь сыр и расплатиться с дедом монетами.
Амкары дивились, следуя за Моурави. А с площади еще долго слышались возгласы огорченного деда, ругавшего односельчан за отказ послать с ним вдобавок еще три арбы сыра и пять корзин с петухами.
В боковой улочке Даутбек поздравил Георгия с началом новой, монетной торговли.
Долго оставался Саакадзе на улице Оружейников, тесно заполненной амкарами всех цехов.
На середину оружейного ряда ученики вынесли длинные скамьи и стойку. Рядом с Саакадзе сели уста-баши, ах-сахкалы и старейшие мастера.
Наступало время кожи и стали.
"Барсы" начали пробовать образцы наступательного оружия - колющего и режущего, сгибали, выверяли точность линии клинков, осматривали рукоятки. Димитрий, вращая над головой дамасскую сталь, словно рассекал свистящий ветер. Гиви перебирал пращи, вкладывал в них заостренные камни и устремлял их в знойную синеву, безошибочно определяя дальность полета. Ростом надел по локоть нарукавник с железною перчаткой и, натягивая тетиву, испытывал гибкость пальцев. Саакадзе внимательно следил за друзьями, а Эрасти раскладывал перед ним доску и уголь.
- Да, любезные амкары, - произнес Саакадзе, - оружие ваше достойное, но годы ушли вперед. Турки теперь вооружены не только копьями, но и тарпанами, секущими с одного взмаха всадников и коней. - И, взяв уголь, начертал на доске длинную рукоятку со всаженной в нее выгнутой полумесяцем пилой. - Вот, мастера, как видите, тарпан соединяет в себе копье и саблю. Турки оттачивают его с двух сторон, а мне вы сделайте внутреннюю линию с острыми зубцами. Пока тысячу штук, для легких конников. В бою они будут охотиться за вражескими начальниками. А стрелы приготовьте мне по татарскому образцу: толще и длиннее наших. Копья смастерите - тысячу метательных и две тысячи ударных. Шашки, конечно, будете ковать грузинские, легкого веса пять тысяч, тяжелого - три. Потом еще один заказ, особенно приятный для азнаура Димитрия: полторы тысячи стрел для обучения, с деревянными шишечками на конце вместо копейца. Теперь не мешает подумать о панцирях и для коней. Саакадзе начертил две пластины в форме топоров, соединенных ремнями. - Турки называют этот панцирь "буиндуком" и считают важной защитой коня в битве. Летом, кроме того, буиндук особенно выгоден, ибо не позволяет коню мотать головой и отгонять мух, что всегда раздражает всадника в часы битвы. Буиндуков нужно мне не менее шести тысяч.
