Но вот выступает М. С. Грушевский и в своих грузных, но гнусных книгах с развязностью шута начинает на своем малорусско-польском жаргоне уверять простаков «украинцев», что это только «Иловайские» могут верить в единство русского народа, что вся эта мнимая русская древность — не более как только призрак или миф, созданный для московского «цареславия», что Киевское государство XI и XII веков было украинским (пограничным! всегда или временно?), как украинскими князьями были Владимир Святой, Ярослав Мудрый и их преемники. Таким образом, он отсекает от русской истории весь древний ее период. Вопросы колонизации русским народом бассейна Волги и Предуралья он совершенно обходит. Малейшее движение черни против княжеской власти М. С. Грушевский смакует как «революцию» («Волынская революция XI века»!). С каким-то особенным, затаенным восторгом говорит М. С. Грушевский о разгроме Руси татарами. Татары за несколько лет до русской революции рисовались ему современными большевиками: они разгромили-де и истребили только древнерусских «буржуев» и духовенство, а затем помогли «народу», то есть мужикам, черни, «выломаться» (любимое выражение М. С. Грушевского) из-под княжеской власти и устроиться на полной воле в «общины» (по-современному — в «коммуны»). Он полагает, что все вопли о запустении русской земли — это бред книжников; на самом деле мужикам прекрасно жилось под татарами, для которых они с удовольствием «сеяли просо» (большевистский «продналог»). С большим недоброжелательством говорит М. С. Грушевский о тех беженцах из Киева («Киев весь разбегся» в 1300 году вслед за бежавшим митрополитом Максимом) и Чернигова, которым удалось спастись от татарского истребления в Москву и вообще за «леса», на север. На Москву М. С. Грушевский смотрит с бешеной ненавистью, считая, что она произвела «рецепцию», то есть чуть ли не кражу, «украинской» культуры с помощью киевских беженцев, как будто население Московской области не было органической частью расселившегося на восток русского народа. Днепровских казаков он рассматривает как заправских революционеров, «выламывавшихся» из-под власти государства (безразлично, польского или русского). Поэтому они пользуются особыми симпатиями М. С. Грушевского, и вся их кровавая, разбойничья деятельность рисуется в розовых красках. Добровольное подчинение Богдана Хмельницкого с казаками московскому царю и принесение верноподданнической присяги в Переяславе М. С. Грушевский ложно рассматривает как международный трактат. Верх восторга вызывает в М. С. Грушевском Иван Мазепа, изменивший Петру. Мазепа был ополяченный русский, беспринципный авантюрист, преследовавший цели личного честолюбия, но в изображении М. С. Грушевского он является щирым «украинским» патриотом.
Сказанного довольно, чтобы судить об общем характере исторических трудов М. С. Грушевского. Для того же, чтобы вскрыть в них все подтасовки, передержки и произвольные измышления, пришлось бы написать целый том. Может быть, со временем кто-нибудь возьмет на себя эту желательную и полезную задачу. Но до мировой войны и русской революции М. С. Грушевский сеял свою ученую ложь беспрепятственно, потому что в предреволюционное время, когда даже такие удаленные от мира ученые, как А. А. Шахматов[107], приплясывали в такт революции, чтобы потом от нее же погибнуть, он, как революционер, был застрахован от строгой критики. Содействует наступлению революции — значит, прав. Члены Российской Академии наук не только, не сочли нужным выступить на защиту России против лженауки М. С. Грушевского, но еще прикрывали его своим авторитетом. Харьковский университет тоже из революционных побуждений, по ходатайству украинофильствующих харьковских профессоров Д. И. Багалея[108] и Н. И. Сумцова[109], поднес М. С. Грушевскому и И. Я. Франку докторские дипломы.
В то время когда М. С. Грушевский поселился во Львове, и до самой мировой войны среди образованных русских галичан существовало три течения политической мысли.
Одна группа, наиболее честная и умная, сознавала себя частью великого русского народа и верила в то, что только при посредстве общерусского литературного языка галицкие русские могут приобщаться к высшей образованности и культуре. Она без оговорок признавала русский язык своим родным языком, она мечтала о крушении Австрии и о политическом соединении всей Прикарпатской Руси с Россией, она стремилась к возвращению из унии с Римом в лоно Православной Русской Церкви. Обыкновенно ее называли старорусской партией, но домашние враги дали ей бессмысленную кличку «москвофильской» партии и всячески ее травили, стараясь очернить в глазах австрийских властей. Одним из виднейших вождей этой группы в наше время был Владимир Феофилович Дудыкевич[110], скончавшийся в Ташкенте 21 июня 1922 года после мук, перенесенных в большевистской «чрезвычайке». В начале мировой войны эта группа подверглась со стороны Австрии страшному военному террору, и немало представителей ее погибло или насильственной смертью на виселицах и от расстрелов, или в Талергофском концентрационном лагере в Штирии, который существовал до 1917 года, от невыносимых условий жизненной обстановки.
Вторая группа галицких русских крепко держалась униатской церкви, сделавшейся уже для них родной, и считала иерархическое подчинение униатского духовенства римскому папе великим благодеянием, связывающим всех униатов с общеевропейской католической культурой, гораздо более ценной, чем православная русская культура. Вопрос пользования общерусским литературным языком мало интересовал эту группу, и она легко мирилась и с рутенским косноязычием, и с украинской «мовой». Главой этой группы в течение многих лет был галицкий униатский митрополит граф Андрей Шептицкий[111]. Человек богатых дарований, он строил широкие планы относительно распространения унии в России, в особенности мечтал о соединении с униатской церковью русских старообрядцев, с которыми старался завязать самые тесные сношения; однако его церковно-объединительные стремления не нашли живого сочувствия в наш равнодушный к религии век, не поладил он и с правительством новообразовавшейся Польши, вследствие чего долго пребывал вне своей епархии — то в Северной Америке, то в Риме — и только недавно, в конце 1923 года, польское правительство разрешило ему проживать во Львове, после того как он согласился дать обязательство, что не будет принимать никакого участия в политической деятельности. По газетным известиям, митрополит Андрей тяжко болен и жизнь его догорает. Кажется, что как личность его, так и цели его церковно-политической работы не были правильно поняты современниками и подверглись оклеветанию и извращению и что только история восстановит его образ и произнесет справедливый о нем суд.
Наконец, третью группу составляли галицкие «украинцы», принявшие на веру польское учение о совершенной отдельности «украинского» народа от русского, причислившие себя к «украинской нации» и усвоившие себе социалистические взгляды М. А. Драгоманова. Появившись во Львове в 1894 году, М. С. Грушевский сильно поддержал эту группу согласно с третьим, и последним, из своих заданий. В последние двадцать лет перед мировой войной она играла в галицко-русских делах преобладающую роль, опираясь на сочувствие венского правительства. Среди нее постепенно образовались более правые и более левые течения, начиная от кружка Костя Левицкого[112], украшенного орденом Леопольда, и до кружка Кирилла Трылевского, стоявшего во главе так называемых «сичей» — крестьянских организаций, похожих на большевистские «комнезамы». Из недр ее вышла австро-украинская политическая партия, имевшая своих представителей и в галицийском сейме, и в австрийском парламенте, Сам М. С. Грушевский никогда не занимался в Галиции строго политической деятельностью, а только путем устной и литературной пропаганды готовил кадры украинской интеллигенции прививая ей в особенности идею «соборной Украины» от Кубани до Карпат, сначала под властью Австрии, а потом, при стечении благоприятных обстоятельств, и в виде самостийной украинской социал-демократической республики. Из аудитории М. С. Грушевского вышло немало учителей украинских гимназий в Галиции, которые, в свою очередь, распространяли его взгляды среди гимназистов — «робылы (делали) з ных порядных (порядочных) украинцив». Директор гимназии в городе Рогатине, некий Галущинский, устроил при своей гимназии бурсу, куда «щирые украинцы» привозили детей из-за кордона, то есть из какой-нибудь Полтавской или Киевской губернии, и здесь дрессировали их в украинских янычар.
Каждая из упомянутых групп имела свой газетный орган, выражавший ее взгляды на вопросы политики и общественной жизни, но самой влиятельной газетой было украинское «Дело». Проживая во Львове и состоя там цесарско-королевским профессором университета, работая без устали во вред России, М. С. Грушевский сумел, однако же, удержать за собою право доступа в Россию и пользовался здесь большим благоволением со стороны Российской Академии наук и некоторых профессорских кругов. Это объясняется общественными настроениями в предреволюционную эпоху. Выработано было какое-то молчаливое соглашение, на основании которого запрещено было интеллигенции открыто говорить правду об иудеях, готовивших революционный разгром России, и о всяческих движениях, содействовавших затеянному разгрому, в том числе и об украинском. Всякое выступление в защиту России, ее языка, ее истории, ее церкви, ее государственного строя считалось нелиберальным, почти неприличным и вызывало гонение и насмешки против отважного виновника выступления. Дан был общий тон: потворствовать натиску революции. Академики Ф. Е. Корш[113] и А. А. Шахматов, профессора В. А. Мякотин[114] (Петербург) и Д. А. Корсаков[115] (Казань), не говоря уже о таких украинофильствующих профессорах, как Д. И. Багалей и Н. И. Сумцов (Харьков), наперерыв кадили фимиам перед М. С. Грушевским и тем еще более укрепляли самоуверенность этого и без того достаточно наглого и заносчивого «добродія». Появляясь от времени до времени в России, он имел полное удобство поддерживать необходимые личные связи, содействовать распространению своих идей, организовывать украинские ячейки и вообще плести ту украинскую паутину, в которой запутывалась невежественная и легкомысленная молодежь. Особенно расширилась его деятельность после первой русской революции 1905–1906 годов и наступления эры «свобод». Революционный опыт упомянутых годов показал руководителям и устроителям революции, что Россия слабо от них защищена и что нужно только дождаться стечения благоприятных обстоятельств — вроде внешней войны, расстройства транспорта, вздорожания хлеба, — чтобы достигнуть успеха и развалить Россию. Все они, с иудеями во главе, стали готовиться к этому удобному моменту, в том числе и «украинцы». М. С. Грушевский распределял свою деятельность между Львовом и Киевом. Когда умер преемник В. В. Антоновича профессор П. В. Голубовский[116], он хотел добиться избрания своего на опустевшую кафедру русской истории. Недостававший докторский диплом, как мы упоминали, услужливо поднес ему Харьковский университет. В «Киевской мысли» украинствующий П. В. Василенко, позднейший гетманский министр, горячо доказывал, что кафедра, с которой преподавали В. В. Антонович и П. В. Голубовский, должна по праву перейти только к М. С. Грушевскому. Но университет Святого Владимира оказался настолько патриотичным, что не решился ввести в свою профессорскую коллегию явного врага России и извратителя русской истории. М. С. Грушевскому пришлось оставаться за флагом и довольствоваться по-прежнему австрийской службой.
