И это вовсе не пустая угроза. Царская полиция не стесняется вломиться в дом - искусство, в котором она достигла такого же совершенства, как профессиональные грабители. Она подчас выполняет свою угрозу, когда это удастся сделать без особого шума. При захвате нелегальной типографии "Черного передела" в январе 1880 года жандармы, не то сняв с петель дверные створки, как говорилось в официальном донесении, не то пользуясь отмычкой, как гласила молва, застигли находившихся там людей врасплох и арестовали их прямо в постели.
Насилие и жестокость всегда сопутствовали домашним обыскам и арестам в России, а с усилением репрессий против политических заключенных насилие стало еще нестерпимее и жестокость беспощаднее.
Позволительно спросить: какие причины считаются достаточными, чтобы дать право защитникам режима совершать ночные налеты и так безжалостно нарушать покой мирных граждан? Этот вопрос кажется естественным англичанину, но если вы поставите его русскому, он только пожмет плечами и рассмеется над вашим простодушием. "Возможно ли что-нибудь нелепее этого вопроса!" - воскликнул бы он, вероятно. Ибо в России все зависит от ретивости полиции, а вовсе не от прав подданных. Россия находится в состоянии внутренней войны, и полиция, будучи оплотом одной из воюющих сторон, не защищает, а сражается. Кто бы ни был враг, полиция должна быть наготове, чтобы напасть на него, она обязана подвергать осаде любое его укрытие. На жандармского офицера, который поколебался бы произвести обыск без достаточных оснований или арест без ордера, посмотрели бы как на негодного бездельника, который зарится на большое жалованье, не давая ничего взамен. Полицейский, желающий получить повышение или хотя бы сохранить свое положение, не может себе позволить быть щепетильным. Ему надлежит проявлять такое же рвение, бдительность и постоянную готовность, как собаке-ищейке, взявшей след. По малейшему признаку или простому подозрению он должен пуститься в погоню и хватать добычу, где может. Будь что будет - пусть признаки окажутся обманчивы, пусть охота опасна, - его всегда подстрекает уверенность, что он заслужит одобрение начальства. Ибо никогда еще не случалось, чтобы жандармского офицера наказали за то, что он произвел обыск без достаточных оснований. Я сомневаюсь, чтобы кто-либо получал за это порицание, и уж совершенно убежден, что тот, кто наименее разборчив в средствах, быстрее всего пойдет в гору.
Вот несколько примеров того, какими методами пользовалась царская полиция. Это отнюдь не чрезвычайные или исключительные методы, и они взяты почти наугад из огромной массы материалов, имеющихся в моем распоряжении.
В погожий майский день 1879 года маленькая армия, состоящая из солдат, казаков и жандармов, выступила из города Купянска, Харьковской губернии, с барабанным боем, музыкой, тамбурмажором во главе и стрелками в хвосте, словно шла она навстречу чужеземным захватчикам. Но так как ополчение находилось под начальством прокурора, сразу становилось ясно, что враги, с которыми предстояла схватка, либо подлинные мятежники, либо подозреваемые нигилисты. Первым объектом нападения был Н.А.Богуславский, крупный помещик. Его сад и владения были окружены кордоном солдат, в то время как прокурор Мечников во главе отряда полицейских и жандармов подверг осаде дом, который, разумеется, сдался на милость победителя. После того как по привычке жандармов все было перевернуто вверх дном, они с такой же тщательностью обыскали сад, прочесали дно пруда и не оставили необследованным ни один уголок в имении. Но обыск не дал никаких плодов, и им пришлось убраться восвояси с пустыми руками. Невзирая на это, Богуславского посадили под домашний арест и дом был оставлен в распоряжении полиции.
Затем отряд отправился к Балавенскому, мировому судье Сеньковского уезда, у которого они вели себя точно так же, как в первом случае. Но и здесь полиция не обнаружила ни малейших улик, чтобы оправдать свои подозрения. Обыски были произведены также в имениях Воронца и Диковского, богатых помещиков, занимавших государственные посты, и с тем же результатом. Ничего подозрительного не было обнаружено. Несмотря на это, Воронца отвезли в тюрьму и, продержав некоторое время в заключении, выслали на Дальний Север, в Олонецкий край. Так он никогда и не узнал, чем заслужил столь строгую кару. Говорили, будто среди крестьян о нем ходили подозрительнее слухи.
Наконец прокурор отвел свою армию и уехал, оставив купянских дворян в крайнем замешательстве и в полном неведении относительно причин, вызвавших внезапные, непрошеные визиты и последовавшие за ними репрессии. Да и усердный прокурор на этом не успокоился. Спустя несколько месяцев он снова посетил купянских помещиков и действовал в точности так, как и в первый раз, и с точно таким же результатом. Но так как от его усердия толку было мало, а шума много, то сочли необходимым арестовать и выслать в административном порядке несколько совершенно невинных людей. Ибо, руководствуясь принципом, что нельзя возлагать на человека вину, прежде чем она доказана, мы вправе предположить, что, раз эти бедняги не были преданы суду и не обвинялись ни в каких определенных нарушениях, они были абсолютно невинны.
С Кончаловским, мировым судьей в Екатеринославской губернии, прокурор был более удачлив. Полиция нашла в его доме рукописный экземпляр речи Петра Алексеева на "процессе 50-ти". За это преступление судья был выслан на Крайний Север, в Архангельск.
Вся эта история в Купянском уезде, порожденная необычайной служебной рачительностью прокурора Мечникова, оставалась тайной, пока ее по неосторожности не выдал один из его подчиненных. Дело было так: в 1874 году, то есть пять лет назад, был арестован один из первых борцов революции - Лев Дмоховский. Он был присужден к восьми годам тяжелых каторжных работ за напечатание в подпольной типографии двух социалистических брошюр. Но при аресте Дмоховского была захвачена только часть шрифтов и типографских станков, остальное он либо уничтожил, либо надежно спрятал. Теперь выяснилось, что Дмоховский тоже купянский помещик и сродни некоторым местным дворянам. Поэтому прокурор Мечников, обдумав дело "тем, что ему угодно было называть своим умом"*, пришел к выводу, что недостающие шрифты и станки спрятаны в одном из имений Купянского уезда. Отсюда вся эта помпа и военный парад, зловещие налеты, домашние обыски, прочесывание прудов и все остальные меры, которые и удивили и позабавили окрестных крестьян и других жителей округи.
______________
* Рич. Бетлл, Барон Вестбюри. (Примеч. Степняка-Кравчинского.)
Согласно другой версии, - в стране, где печать связана по рукам и ногам, слухи, естественно, заменяют собой новости - у прокурора Мечникова были старые счеты с купянским дворянством и он воспользовался представившимся случаем, чтобы им отплатить, а исчезнувшие шрифты были только предлогом.
Весьма характерная история произошла в августе того же года в Черниговской губернии. К земскому врачу Ф., в Борзненском уезде, приехала госпожа Б., жена члена киевского суда, женщина из общества, принятая в салоне черниговского губернатора. Ее сопровождали лакей и горничная. Немедленно по прибытии госпожи Б. хозяин дома, как полагается, довел об этом до сведения урядника и показал ее бумаги - паспорт, выданный мужем, судьей, и удостоверение, подписанное председателем киевского суда. Доктор Ф. упомянул также, что даму сопровождают лакей и горничная, но их бумаги по оплошности остались в Киеве, откуда он предложил их затребовать. Однако, так как дама собиралась оставаться у доктора всего несколько дней и он мог лично поручиться за ее благонадежность, урядник счел это излишним. Представьте, как все были поражены, когда три дня спустя в дом врача явился пристав и захотел поговорить с госпожой Б. Полагая, что пристав ошибся и ему нужен доктор Ф., дама послала сказать через горничную, что доктора нет дома. Но пристав настаивал, чтобы его приняла госпожа Б. Поэтому она вышла к нему в дурном расположении духа и спросила, почему он позволяет себе докучать ей. Вместо того чтобы извиниться, пристав назвал ее "подозрительной личностью" и подверг домашнему аресту. Он арестовал также ее лакея и горничную и отвел их в борзненскую тюрьму.
Подлинной и единственной причиной такого поведения было желание пристава Ковалевского отличиться и превзойти своего сослуживца пристава Маклакова, чье усердие в производстве арестов было вознаграждено одобрением начальства, быстрым продвижением по службе и значительным повышением жалованья. В официальном донесении, посланном борзненским приставом начальнику киевской полиции, указывалось, что причиной ареста госпожи Б. и ее прислуги явилось то обстоятельство, что она прибыла в Борзну без документов и что, по слухам, она держит в Киеве, на Крещатике, магазин дамских шляп с целью лучше замаскировать свое участие в революционных заговорах. А так как модистки и продавцы, как хорошо известно, все тайные нигилисты, мнимые лакей и горничная, как и их так называемая хозяйка, были посажены под арест. Через несколько дней, когда паспорта были проверены, личность дамы доподлинно установлена и все оказалось в полном порядке, арестованные были освобождены "с незапятнанной репутацией". Но разумеется, они не получили возмещения за свое ничем не оправданное содержание под арестом, а пристав - никакого порицания за свое грубое поведение.
