Однако немцы сосредоточили в районе Житомира 15 дивизий и вскоре нанесли по войскам 1-го Украинского фронта мощный удар. Им удалось даже вновь захватить Житомир и продвинуться на 40 километров к Киеву.
Именно тогда нам было приказано спешно подойти к освобожденной столице Украины. В стокилометровом марш-броске вдоль берега Днепра мы дошли почти до самого Киева и здесь, под Бышевом, встретили вражескую оборону. Но перед нами стояли уже не немцы: оборону держали власовцы и бандеровцы.
Помню, после ночного марш-броска изнуренные бойцы свалились и спали как убитые. Через три часа проснулись от первых залпов «катюш», которые оказались прямо за нами. Они стояли на передовой безо всякой охраны и методично и безостановочно били по позициям власовцев. Ну а нам хватило этих трех часов – мы уже встали солдатами, готовыми к бою.
С подходом резервов линия фронта отодвинулась от Киева на 150 километров…
На Украине я впервые столкнулся с власовцами и бандеровцами. Немцы по-разному относились к советским военнопленным: одних убивали, угоняли на работы в Германию, загоняли в концлагеря, из других, предавших Родину, формировали воинские части, сражавшиеся против Красной армии. Помню, на Северо-Западном фронте в одном месте фашисты взяли в плен раненых бойцов и сожгли наших ребят заживо…
На Украине немцы вели себя несколько иначе. Однажды мы зашли в освобожденный нами украинский совхоз. В одном из домов лежали на кроватях здоровые мужики-военнопленные, которым жилось, видимо, очень неплохо. Правда, немцы заставляли их работать, но хорошо кормили. Мы этих ребят с кроватей подняли и отправили в штаб полка.
В другой раз, накануне Рождества, пришли мы в деревню. Вся деревня поет и пляшет. В одной из хат молодой хозяин спрашивает: «А что будет с теми офицерами, которые разбежались по домам?» Ему разъяснили, что этих офицеров не арестуют, если они пойдут бить врага. Речь шла о молодых ребятах, мобилизованных в 1941 году, попавших в окружение и разбежавшихся по своим домам. В деревне было полно таких молодых парней.
Этих парней возвращали в армию. Офицерам восстанавливали звания, если у них были соответствующие документы, и назначали командовать взводами и ротами.
Кстати, когда их восстанавливали, поведение этих «офицеров» часто вызывало негодование фронтовиков. Я вспоминаю, как такой украинский офицер издевался над солдатами, уже провоевавшими полвойны. Физически издевался! Мы с товарищами – к нему:
– Ты что творишь?
А он так по-хамски:
– Не ваше дело. Я их командир.
– Запомни, мы фронтовики. Если еще раз такое посмеешь, поставим тебя к стенке, и будешь «хорош».
Тот струсил:
– Да ладно, я так…
Для меня война на передовой фактически закончилась под Бышевом. В ноябре 1943 года меня вызвал начальник СМЕРШа:
– В твоем деле уже есть несколько записей, что ты отказывался уходить с передовой на офицерскую учебу.
– Да, я отказывался, потому что пришел добровольцем воевать, а не учиться. Если бы я хотел учиться, я бы уехал с Бауманским училищем в тыл.
– Ну вот теперь ты не откажешься, потому что твое новое назначение подписал командующий фронтом Ватутин. Тебя посылают на офицерские курсы шифровальщиков. Специальную проверку ты прошел, командующий подписал приказ, так что собирайся и шагай по назначению – в штаб фронта.
До Киева я добирался пешком. Погода была ужасная – снег с дождем и сильный ветер. Шинели у меня не было – я ее оставил товарищам. На мне плащ-накидка, ватные штаны и телогрейка. С плащ-накидки вода льется прямо в сапоги, потому что она намного выше сапог. Время от времени я присаживаюсь, выливаю из сапог воду, отжимаю портянки – и дальше в путь.
Смотрю, идет наша машина ЗИС-5. Шофер остановился, посадил меня в кабину, и на скорости 30 километров в час только ночью мы приехали в Киев.
Это было 26 ноября 1943 года. Город был разрушен. Электричества не было. Оказавшийся киевлянином шофер по моей просьбе подвез меня к дому № 8 на Тарасовской улице, где до войны жил мой двоюродный брат. Смотрю, дом весь светится огнями. Оказалось, электричество там походное, потому что дом был занят под госпиталь.
И вот я, мокрый до нитки, стою рядом с этим домом и не знаю, куда мне идти.
Подходит ко мне мужичок, чуть пониже меня:
– Ты, наверное, не знаешь, куда тебе деваться? Пойдем ко мне.
– А где ты живешь?
– На улице Соломинка.
Мгновенно вспоминаю: Николай Островский в своей книге «Как закалялась сталь» писал, что в Киеве самые отчаянные бандиты жили на улице Соломинка. Я посмотрел на него изучающее: ну, думаю, с тобой-то я справлюсь, если что, – и пошел за ним. А темень – глаз выколи.
Мужичок привел меня в чистый хороший деревенский дом на окраине города. Нас встретили его жена и дочь. Они усадили меня, как родного, за стол. Очень обрадовались, когда я достал из рюкзака буханку хлеба. Оказалось, что человек этот с «Арсенала», где работал мой двоюродный брат, и он даже знал его, но давно не видел, так как с приходом немцев многие жители покинули город. Мокрый, грязный, после тяжелых боев я попал в мирную, душевную обстановку, в чистую постель. Хорошие люди в беде понимали друг друга и помогали, чем могли!
В ноябре 1943 года я стал слушателем на курсах младших лейтенантов спецсвязи при 8-м отделе штаба 1-го Украинского фронта. На курсах учебу сочетали с практикой: курсантам давали на расшифровку донесения с передовой. Однажды командир 8-го отдела штаба фронта полковник Шахрай приехал к нам на курсы и дал нам шифровки, которые состояли из двузначной цифровой системы. Через короткое время я принес ему расшифрованный текст.
– Кто вам рассказал содержание шифровки?!
– Никто. Я сам расшифровал.
– Какое у вас образование?
– Я ушел с четвертого курса Бауманского училища.
– А, тогда понятно. Ну а как дальше жить собираетесь?
– Я прошу вас после окончания войны сразу отпустить меня доучиваться.
– Обещаю.
Через год – теперь уже в звании младшего лейтенанта – я сам начал преподавать на этих курсах…
Дальше была другая война… Победу я встретил под Дрезденом.
Действительно, когда закончилась война и я обратился к Шахраю еще раз с этой просьбой, он выполнил свое обещание.
Правда, не сразу. Отпустили после Указа Президиума Верховного Совета СССР от 25 сентября 1945 года о второй очереди демобилизации (лиц с высшим образованием, женщин, студентов, преподавателей…), который предписывал демобилизовать из армии в первую очередь именно таких работников.
Возвратившись в Москву, я пошел в военкомат, откуда меня направили в Министерство народного образования. Ты по их линии, говорят, вот пусть они и решают, как с тобой быть. Там меня приняла женщина – начальник главка:
– Нам очень нужны учителя. Ты ушел с четвертого курса технического вуза, значит, можешь преподавать в школе математику и физику.
Долго она меня уговаривала пойти в школу, а я ее – чтобы отпустила доучиваться. Наконец она засмеялась:
– Да отпустим мы тебя на учебу. Просто я хотела узнать все подробно: у меня сын в таком же положении, как ты!..
Война не уходит из памяти солдата, побывавшего на передовой. Война с ее болью и тяжелой работой, с ее запахами, звуками и ощущениями остается в тебе на всю оставшуюся жизнь. Она не только снится. Не только болят старые раны. Но стоит закрыть глаза – перед тобой, как в кино, проходят кадры – день за днем.
Ты видишь колышущуюся траву на нейтральной полосе, ощущаешь тепло земли бруствера или холод автомата в ледяную стужу (в атаку в перчатках не ходят!), или ты вдруг слышишь скрежет саперной лопаты, которая вгрызается в землю, чтобы отрыть окоп или могилу погибшему воину. И явственно видишь – как будто это было вчера! – лица твоих товарищей, с которыми шел в атаку, или склоненные в молчании бритые затылки вчерашних мальчишек, бережно опускающих на плащ-палатках своих товарищей – не доживших, не долюбивших…
Фронтовики – это герои, которые прошли через ад войны. Выстояли и победили. Поэтому я очень уважительно отношусь к ветеранам. Особенно когда я вижу на груди ветерана медаль «За отвагу». Это солдатская медаль. Она давалась только тем, кто непосредственно участвовал в боях, на передовой…
Я помню каждый день, проведенный на фронте. И если писать о войне так, как я ее помню, то, наверное, это был бы не один том…
…Когда после демобилизации я вернулся в училище, на календаре было 28 февраля 1946 года. Семестр начался 7 февраля. Это был промежуточный семестр, организованный с учетом только что закончившейся войны. Обычно занятия начинались 1 сентября.
Ректором училища был генерал Андреев. Он мне сказал:
– Я могу тебя принять только на шестой семестр.
– На шестой я не пойду, – сказал я.
