Много месяцев премьер находился между жизнью и смертью, и все это время его замещал министр иностранных дел барон Сидехара. Премьер-министр, неугодный гумбацу - клике оголтелых военных, так и не поднялся с госпитальной койки - он умер через год после покушения.
Трагическое событие на токийском вокзале не было случайным террористическим актом одиночки-фанатика, как писали об этом газеты, офицер Сагоя сделал себе харакири и перед смертью принял вину на себя. На самом деле все обстояло совсем иначе.
В тот год в Токио стояла прекрасная, прозрачная осень - пора хризантем. Они пышно распустились в парках и оранжереях. Сугробы белых, оранжевых, желтых хризантем громоздились в зеркальных витринах магазинов на Гинзе, заполняли корзины уличных продавщиц, прилавки цветочных киосков. И женщины в дань ежегодной сезонной моде нарядились в изящные кимоно, расшитые разноцветными хризантемами. Казалось, что ожившие цветы покинули клумбы и разгуливают по улицам города, образуя радужный, яркий букет, составленный искусными мастерами.
Наряден и оживлен был в эти дни и ресторан "Кинрютей Ин", стоявший недалеко от парка Хибия в центре города. Молодые офицеры из академии генерального штаба охотно посещали этот недорогой ресторанчик. Хозяин умел всем услужить, вкусно кормил по умеренным ценам, а завсегдатаям ресторана отпускал в долг. Вряд ли где еще в Токио можно было найти такое нежное, настоящее киотское мясо для прославленного скияки. Сырые, тонкие, как бумага, ломтики розового мяса, с мраморными прожилками, поставленные на стол, вызывали неизменное восхищение гурманов.
Месяца за полтора, может быть, за месяц до того, как произошло покушение на Хамагучи, в ресторане "Кинрютей Ин" собралась небольшая группа - человек двадцать - молодых офицеров в военной форме, указывающей на их принадлежность к академии генерального штаба. Среди компании в штатской одежде был только один человек - Окава Сюмей, по всей вероятности игравший здесь главную роль.
Был здесь еще артиллерийский подполковник Хасимота Кингоро, выделявшийся громадным ростом, неестественно удлиненным лицом с крупными чертами, точно страдающий застарелой слоновой болезнью. Недавно Хасимота вернулся из Турции, где он провел несколько лет в качестве японского военного атташе. Именно в честь приехавшего подполковника, в прошлом тоже воспитанника академии генерального штаба, и собрались молодые офицеры в ресторане "Кинрютей Ин".
Когда офицеры заняли отдаленную угловую комнату и, отстегнув мечи, уселись на плотных подушках вокруг стола, пожилая хозяйка в темно-сером кимоно, приличествующем ее возрасту, принесла все, что было необходимо для приготовления скияки. Окава Сюмей поднял руку, призывая к вниманию. Он был необычайно, до измождения, худ, и, может быть, поэтому нос его выдавался, как клюв пеликана, увенчанный толстыми стеклами громоздких очков.
- Господа! - начал он, но появление хозяйки прервало его речь.
Девушки внесли жаровни с пылающими углями, поставили сковородки с высокими бортами. Хозяйка мелкими, скользящими шажками подошла к Окава и, став на колени, тихо спросила:
- Окава-сан, вы хотите, чтобы здесь были гейши?
- Нет, нет... Мы проведем вечер в мужской компании.
Хозяйка поклонилась до земли и вышла. На ее лице не отразилось удивления, вызванного словами Окава, - не было еще случая, чтобы этот богатый посетитель провел время в ресторане без женщин.
- Господа! - повторил Окава. - Сегодня мы принимаем в нашем кружке истинного самурая Хасимота Кингоро, возвратившегося в страну после долгого отсутствия... Все мы хотели бы почтительно выслушать мысли подполковника Хасимота, которыми он согласился поделиться с нами.
Тогда приподнялся Хасимота Кингоро. Сдвинув колени, он сидел на собственных пятках, возвышаясь над всеми, как воинственный бог Хатимана из древнего Камакурского храма.
Подполковник Хасимота, человек крайних взглядов, был начальником русского отдела в разведке генерального штаба и старательно изучал историю революционного движения в России. Потом он уехал военным атташе в Турцию, носился с идеей отторжения Сибири и Кавказа от Советской России. Теперь он был снова прикомандирован к генеральному штабу.
Когда-то в подчинении у Хасимота был ловкий разведчик Канда Масатона. Долгое время он жил в Забайкалье, в Москве, торговал японскими фонариками, был уличным фокусником, работал прачкой, стирал белье и собирал информацию. В итоге появился секретнейший доклад "Материалы к операции против СССР". Это было перед отъездом Хасимота в Турцию. Канда писал:
"В будущей войне подрывная деятельность в русском тылу будет иметь чрезвычайно важное значение... Возможны случаи, когда подрывная работа будет играть решающую роль в войне с Россией".
Канда предложил план диверсионной работы против Советского Союза, и Хасимота был с ним согласен. Их служебные отношения давно перешли в дружбу, они одинаково думали.
Ареной будущих военных действий Канда считал Восточную Сибирь, не говоря уже о Приморье и Забайкалье, а кроме того, Северный Китай и Монголию.
"Если в Китае к тому времени будет правительство, связанное с Россией, - писал Канда, - его надо немедленно уничтожить".
Канда советовал принять меры, способствующие тому, чтобы советское командование в операциях на Дальнем Востоке допускало ошибки и просчеты. Для этого нужна тонкая дезинформация. Надо делать все, чтобы вызывать недовольство, беспорядки, надо свергнуть коммунистическую власть в Сибири и на Кавказе. С помощью русских белоэмигрантов следует формировать диверсионные, террористические группы, разрушать железнодорожные тоннели, телеграфную связь, обращая главное внимание на Транссибирскую железную дорогу.
Когда-то они сидели здесь, в этом ресторанчике, - Канда и Хасимота - только в другой комнате. Хасимота спросил:
- Скажи мне, Канда-сан, как ты не провалился, как тебя не схватили русские?
Канда усмехнулся:
- Я только стирал белье... Его приносили мои агенты с бельевыми метками, служившими шифром. Я только читал донесения и опускал их в мыльную воду. Все говорили, что я хорошо стираю белье...
Они пригласили в тот вечер гейш и весело провели время. Потом Хасимота уехал в Турцию, а Канда занял его место в разведывательном отделе. И вот через два года Хасимота снова возвратился в Японию.
Домой он ехал через Россию, задержавшись в Москве, доверительно разговаривал с послом Хирота1. Японский посол в советской столице дал ему поручение. "Сообщите генеральному штабу, - сказал он, - что необходимо придерживаться твердой политики в отношении к СССР. К войне надо быть готовым в любой момент. При этом главная цель заключается не в обороне против коммунизма, но в завоевании Восточной Сибири. Подскажите, что для конфликта можно использовать очередные переговоры о рыбной конвенции. Если эти переговоры приведут к разрыву дипломатических отношений, они только приблизят осуществление нашей кардинальной политики в отношении к Советской России. Вы меня поняли?"
1 После войны Хирота Коки решением Международного военного трибунала был приговорен к смерти.
Хасимота достал из бокового кармана маленькую записную книжку и занес одному ему понятным шифром поручение посла Хирота.
Хирота сказал еще: "Вы окажете мне этим большую услугу, я не хочу и не могу посылать такую информацию через министерство иностранных дел. Там еще сидят люди, которые не понимают наших ключевых позиций. Я предпочитаю иметь дело с военными... А теперь, - сказал японский посол, - мне пора на прием в Кремль - буду убеждать русских, что мы с ними самые неразлучные друзья".
Хирота рассмеялся и попросил секретаря вызвать машину...
Разговор продолжался с коллегой Хасимота - военным атташе в Москве генералом Касахара. Касахара присутствовал при разговоре с послом. Он сказал, и Хасимота это тоже записал в книжку:
"Я уверен, что сейчас наступает момент, когда для нас создана исключительно благоприятная обстановка, чтобы империя приступила к разрешению проблемы Дальнего Востока. Россия, занятая восстановлением своей экономики, не в силах вести войну. Не исключено, что мы сможем сейчас добиться своей цели, не вступая в войну. Но если она и возникнет, она не представит для нас больших затруднений. Надо жить по нашей старой пословице: "Если ничего не предпринимать, ничего и не выиграть".
Сейчас он вспомнил эту пословицу и начал с нее разговор с молодыми офицерами. Он говорил сидя, расстегнув ворот кителя и время от времени запуская пальцы обеих рук в свои густые черные волосы, жесткие, как тонкая сталистая проволока. Всем своим видом он хотел показать, что находится в своей среде, где ему нечего стесняться.
- Если ничего не предпринимать, - говорил он, - нечего и рассчитывать на выигрыш... Я тридцать дней был в пути, направляясь в Японию, и все это время размышлял о том, как избавиться от либерализма, который разъедает нашу страну Ямато, мешает нам идти по пути Кондо. И у меня созрел план, которым хочу поделиться с вами.
