После того как были закончены все вопросы по повестке дня, Брежнев как будто между прочим поднял вопрос о министре сельского хозяйства СССР. Тут же сообщил, что он принимал Мацкевича и что последний подал заявление о его освобождении от должности министра и просится направить его на работу за границу. Далее Брежнев сказал: «Я дал согласие на уход Мацкевича с должности министра сельского хозяйства. Как, товарищи, вы думаете?» Все молчат. Что же говорить, когда вопрос, по существу, решен. Тут же Брежнев велел, чтобы зашел в зал заседания Мацкевич. Он зашел — был бледнее стенки. Брежнев ему сказал, что его просьба удовлетворена, что касается работы его за границей, то этот вопрос будет рассмотрен отдельно. (Вскоре Мацкевич поехал послом СССР в Чехословакию.) На этом с Мацкевичем и было покончено.
Тут же Брежнев поднял вопрос о министре сельского хозяйства и пустился в рассуждения, что «сельское хозяйство страны дает 30 % национального дохода. Хотя и имеются некоторые достижения в области сельского хозяйства, однако темпы его развития нас не удовлетворяют, да не удовлетворяются и нужды населения и промышленности в продуктах сельского хозяйства. Мы неоднократно критиковали Министерство сельского хозяйства и Мацкевича, но дело, видно, не в этом. Нам надо всем больше уделять внимания вопросам сельского хозяйства». Все сидели и слушали эти давно избитые истины по сельскому хозяйству. Продолжая свою «умную» речь, Брежнев говорил, что «Кулакову и Полянскому давно было дано задание подобрать кандидатуру на министра сельского хозяйства, но такой кандидатуры до сих пор так и нет. А она должна быть известной, авторитетной в партийных и советских органах и вхожей в эти органы. Поэтому я долго думал над такой кандидатурой и вношу предложение министром сельского хозяйства назначить тов. Полянского».
Все молчат, видно, для многих это было неожиданностью, и по всему было видно и заметно, что если кандидатура Полянского и обговаривалась, то с несколькими лицами, а именно с Косыгиным, Подгорным и Кулаковым. Полянский сидел рядом со мной и, видно не расслышав своей фамилии, спросил меня: «Петр Ефимович, о ком идет речь?» Я ответил ему: «Дмитрий Степанович, что ты? Не услышал? Ведь идет о тебе». Он на меня посмотрел с каким-то недоверием и изумлением и сказал: «Ты брось шутить такими вопросами». Я ответил ему, что именно Брежнев назвал его фамилию. «Но со мной ведь до этого никто не говорил об этом!» Я ему ответил: «А что, тебе неизвестно, что это излюбленный метод Брежнева — внезапность?» Пока мы переговаривались с Полянским, Брежнев обратился к нему: «Дмитрий Степанович! Почему вы молчите?» Он ответил: «Что я должен говорить?» Последовал ответ Брежнева: «Так ведь о вас идет речь». Полянский ответил, что ведь с ним никто не говорил по этому вопросу. Брежнев в ответ: «А что с вами говорить? Вот и говорим при всех. Вы занимаетесь сельским хозяйством, знаете условия, для вас ничего нового в этом вопросе не может быть». Полянский побледнел, изменился в лице. Видно было, что этот удар ему нанесен неожиданно, просто в буквальном смысле из-за угла. Я уже говорил, что сидел рядом с ним, и, когда он поднялся, я со страхом смотрел на него и боялся, что с ним может случиться что-то непоправимое. Я в это время думал о том, какие недостойные, гнусные, изуверские приемы применяет Брежнев к своим близким товарищам по работе, именно к тем, которые больше всего содействовали его приходу к руководству. И это делается от жестокости, садизма, трусости, отсутствия должного партийного такта для такого уровня руководителя. Неужели у Брежнева не нашлось пяти — десяти минут времени предварительно переговорить с членом политбюро ЦК КПСС о его перемещении по работе, если это вообще вызывается необходимостью! Но дело все в том, что никакой целесообразности в таком перемещении нет. Просто поставлена задача убрать Полянского с поста первого заместителя предсовмина, ведающего сельским хозяйством и по многим вопросам остро и открыто выступающего в ЦК и Совмине.
Полянский поднялся — серо-бледный от неожиданной для него постановки вопроса. Он сказал: «Леонид Ильич, я просил бы вас этого не делать. Для меня все это слишком неожиданно. Я даже не готов дать ответ на такое предложение. Кроме того, мое состояние здоровья не позволит мне полностью отдаться этому огромному участку, и я не хочу вас подводить». Тут последовала реплика со стороны Брежнева: «А что, работая первым замом предсовмина, не требуется здоровье? Я думаю, что заявление Полянского несостоятельно, мы все в какой-то мере больные, но работаем же». Косыгин подал реплику: «Правильно поставлен вопрос. На такой участок, как сельское хозяйство, кандидатура Полянского вполне подходит». Полянский ответил: «Я ведь в Совмине занимаюсь вопросами сельского хозяйства». На это последовал ответ Брежнева: «Министром работать — это другое дело. Тут будете решать вопросы конкретно, самостоятельно». (О какой самостоятельности шла речь, где она у наших министров, тем более у министра сельского хозяйства?) Кто-то еще, кажется Кулаков, подал реплику, что предложение Леонида Ильича правильное и вопрос надо решать. Полянский только и сказал: «Я бы просил не решать окончательно этого вопроса. Но если решите, что же я могу сделать? Придется подчиниться».
Так был решен вопрос о Полянском как о министре сельского хозяйства, и этим самым предрешен вопрос о его дальнейшем пребывании в составе политбюро ЦК КПСС. Так оно впоследствии и получилось. Да по-иному и не могло быть — все сводилось Брежневым к этому.
Поздно вечером мне позвонил Черненко и сказал, что он звонит по поручению Брежнева — надо согласовать указ об освобождении Мацкевича от обязанностей министра сельского хозяйства и о назначении Полянского министром, а также об освобождении Полянского от обязанностей первого заместителя предсовмина. На следующий день, 3 февраля, в печати появились указы. Брежнев явно спешил.
3 февраля. Утром мне позвонил Полянский и рассказал, что он вечером 2 февраля все же добился приема у Брежнева. На встрече тот якобы приносил свои извинения, что раньше не смог переговорить с Полянским о его перемещении. Но верить Брежневу нельзя — это было сделано по «приему внезапности». Что же касается «покаяния» — улыбки, бархатного голоса и слезливых глаз, — то всеми этими качествами хорошо обладают льстецы, подлецы и деспоты; в их улыбках всегда ищи волчий оскал. Я все это на себе хорошо испытал. Но Дмитрия Степановича я старался несколько успокоить. Зная его состояние, я сказал: «Ну и хорошо, что ты имел разговор с Брежневым».
5 февраля. Мне позвонил Полянский. Настроение у него хорошее, но чувствую, что оно наиграно. Он мне сообщил, что Брежнев дал согласие присутствовать на коллегии Министерства сельского хозяйства, где он представит Полянского. Я чувствую, что уже одно это обещание и слово подбодрили человека. Так почему же доброе слово в спокойной обстановке не было сказано раньше?
10 февраля. Вредно и опасно как проявление национализма, так и национальное безразличие, граничащее с космополитизмом. Прискорбно, когда по важнейшим государственным вопросам принимаются решения единолично, даже без консультации со специалистами. Нет глубокого анализа, коллеги по работе и их мнение не берутся в расчет. Раньше это мы называли «волюнтаризмом», сейчас это оказывается «личная инициатива» и «гениальность руководителя». Все это, безусловно, доведет до печального конца и этого «гения».
12 февраля. Организованная травля, дискриминация, разного рода пакости усиливаются вокруг некоторых членов политбюро ЦК КПСС, товарищей по работе, единомышленников. Вот один из свежих фактов: при подписании соглашения с вьетнамцами присутствовали все члены политбюро, был сделан общий снимок. Но вот вышел журнал «Огонек», в нем на снимке нет Полянского, Шелеста, Воронова: места, где они были на первоначальном снимке, вытравлены и помещены другие «физиономии». Кто это мог сделать, с чьего указания? Мы все трое по этому поводу обменялись мнениями, я высказал свое соображение, что эта гнусная травля и, казалось бы, мелочность не могли обойтись без «вождя» — со мной согласились, но добавили, что это с «подачи» Суслова и его же осуществление. Полянский собирался по этому вопросу с кем-то переговорить. Но главное было еще впереди, мы все же не допускали, хотя и предполагали, что наши телефонные и другие разговоры везде прослушиваются. Стал этот разговор известен «вождю» — это означало, что надо ждать еще больших гадостей и пакостей.
14 февраля. Сегодня мой день рождения — вот и стукнуло 65 лет. Много и мало. Много по годам, мало по тому, что можно было бы еще сделать полезного для народа, кадрам молодым передать накопленный жизнью и делом опыт. По состоянию здоровья, энергии, бодрости, напористости можно было бы поработать, но вся обстановка, травля изнуряют, так долго выдержать нельзя, просто невозможно, держусь на последнем пределе. Многие звонили, поздравляли с днем рождения, много получил телеграмм и писем от коллективов и отдельных лиц. Из Румынии позвонил И. В. Дрозденко, поздравил. Сотрудники объединенной больницы 4-го Главного управления Минздрава СССР прислали поздравительный адрес — 35 подписей во главе с Чазовым Е. И. Поздравил коллектив секретариата и КГБ, поступило много телеграмм и писем с поздравлениями из многих городов страны от разных людей. Позвонил мне и Брежнев — поздравил. Тон разговора был ровный, хороший, но в искренность его слов я не верю. Разуверился на конкретных фактах. Приятно было получить поздравления из Киева от многих товарищей, но самые приятные поздравления из Киева — это поздравления от внуков — Пети, Димы, Ирочки, Алеши. В Москву, на дачу, в Калчугу, приехал сын Боря с Лелей. Было несколько человек близких людей. В кругу семьи и друзей отметили хорошо мой день рождения, хотя на душе кошки скребут.
