Ленина больше волновало нечто иное: он опасался, что партия будет растерзана соперничеством на верхах и парализована бюрократизацией снизу. Но и тут он не видел крайней опасности. Ко всему происходящему коммунисты относились как к закономерным и научно объяснимым явлениям жизни. Ко всему, кроме собственных ошибок — здесь они становились крайними волюнтаристами, объясняя все свои промахи человеческими недостатками. Проблемы, беспокоившие Ленина и угрожавшие делу революции, со стороны представляются заложенными в самих основах его режима. Необязательно разделять романтические взгляды Исаака Дойчера на идеалы большевиков, чтобы признать справедливость его анализа противоречий, которые они сами создали: «В идеальном представлении о себе партия большевиков была дисциплинированным и при этом внутренне свободным и беззаветно преданным делу отрядом революционеров, неподвластных искушениям власти. Они считали себя обязанными блюсти пролетарскую демократию и уважать свободу малых народов, ибо без этого невозможно построение истинного социализма. Ради достижения своих идеалов большевики построили гигантскую и централизованную машину власти, которой они постепенно шаг за шагом уступали свои идеалы: пролетарскую демократию, права малых народов и, наконец, свою собственную свободу. Отказаться от своей власти, не отказавшись от достижения своих идеалов, они не могли; но теперь эта власть заслоняла и крушила их идеалы. Перед ними встал серьезнейший выбор; и глубокая пропасть пролегла между теми, кто оставался верен мечтам, и теми, кто взял сторону власти»124.
Этой причинно-следственной связи Ленин не увидел. В последние месяцы своей активной жизни он не нашел лучшего способа сохранения своего режима, нежели реорганизация учреждений и пересмотр штатов.
Скрепя сердце ему пришлось признать, что слияние партийных и государственных органов, которое он проводил с момента прихода к власти, не может оставаться непременным принципом, поскольку всецело зависит от характеристик конкретной личности, а точнее, от него самого, в его двойном качестве председателя Совнаркома и лидера Политбюро, руководящего и тем и другим одновременно. Такое совмещение, в любом случае, перестало эффективно действовать, поскольку политические органы партии захлебнулись в потоке дел разностепенной важности, но в большинстве своем малозначительных, окончательное решение по которым на них перекладывал государственный аппарат. После частичного отстранения Ленина от дел возникла необходимость изменить прежний порядок. В марте 1922 г. Ленин возмущался тем, что «из Совнаркома тащат все в Политбюро», и признавал свою вину за такое положение, «так как многое по связи между Совнаркомом и Политбюро держалось персонально мною. А когда мне пришлось уйти, то оказалось, что два колеса не действуют сразу»125.
В апреле 1922 года, в то же самое время, когда Сталин занял пост Генерального секретаря, у Ленина зародилась идея назначить двух верных соратников наблюдать за государственным аппаратом. С этой целью он предложил назначить двух заместителей (или кратко «замов») в Совнарком и Совет труда и обороны (СТО), [Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 152—159. СТО был самой важной комиссией Совнаркома. Он занимался в основном экономическими вопросами и представлял из себя что-то вроде «кабинета министров по экономике» (Nove A. An Economic History of the USSR. Hammondsworth, 1982. P. 70. Ср.: Генкина Э.Б. Переход советского государства к новой экономической политике. М., 1954. С. 362). О подробностях этого предложения см.: Rigby Т.Н. Lenin's Government: Sovnarkom, 1917—1922. Cambridge, 1979. Ch. 13.] которые он сам возглавлял. В качестве кандидатур «замов» Ленин предложил специалиста по аграрным вопросам А.Д.Цюрупу и А.И.Рыкова, с указанием наркоматов, которые каждый из них должен был контролировать, и четким распределением функций между ними. [Исаак Дойчер (The Prophet Unarmed. London, 1959. P. 35—36), ссылаясь без уточнения на Архив Троцкого, утверждает, что 11 апреля 1922 г. на заседании Политбюро Ленин предложил Троцкому пост третьего заместителя. Однако нигде не встречается упоминаний о заседании Политбюро, состоявшемся в этот день, да и в Архиве Троцкого нет документов, подтверждающих утверждение Дойчера. Нет также подтверждений и другому утверждению Дойчера, что Троцкий объяснял свой отказ от упомянутого предложения тем, что это «уничтожило бы его политически» (Deutscher I. Op. cit. P. 87. См. также: Rigby Т.Н. Lenin's Government. P. 292—293).]. Троцкий, не имевший голоса в вопросах управления хозяйством, подверг это предложение жесткой критике, утверждая, что полномочия замов настолько широки, что теряют смысл. Он считал, что неудовлетворительное состояние народного хозяйства не изменится до тех пор, пока не будут внедрены авторитарные методы управления из Центра, без вмешательства партии126, в чем большинство усмотрело его стремление стать «диктатором» в экономике. Ленин заявил, что Троцкий «в корне неправ», и упрекнул в том, что он выносит непродуманные суждения127.
25—27 мая 1922 г. у Ленина случился первый удар, вызвавший паралич правой руки и правой ноги и временную потерю дара речи и способности писать. Два последующих месяца он находился в Горках, вдали от дел. Врачи снова пересмотрели диагноз и склонялись теперь к артериосклерозу мозга, возможно, наследственного происхождения (две сестры Ленина и брат скончались от сходных недугов). В этот период вынужденного бездействия на наиболее важных постах председателя Политбюро и Совнаркома его замещал Каменев, который, кроме того, был председателем Московского Совета. Сталин руководил Секретариатом и Оргбюро, ведя текущую работу партийного аппарата. Зиновьев возглавлял Петроградский Совет и Коминтерн. Эта «тройка» господствовала в Политбюро и через него во всем партийном и государственном механизме. Все трое, и даже зять Троцкого Каменев, имели серьезные основания объединиться против своего общего соперника. Они даже не удосужились оповестить Троцкого, который в это время был в отпуске, о том, что случилось с Лениным128. Сами они поддерживали постоянный контакт с Лениным. Судя по журналу посещений за этот период (25 мая — 2 октября 1922), чаще других в Горках бывал Сталин — он встречался с Лениным 12 раз; по словам Бухарина, Сталин оказался единственным членом ЦК, которого Ленин пожелал видеть в самые серьезные моменты своей болезни. [Известия ЦК КПСС. 1989. № 12/229. С. 200. Сн. 19. Позднее, однако, Бухарин признавался меньшевику историку Борису Николаевскому, что он часто посещал Ленина в конце 1922 и имел с ним серьезные беседы (Nicolaevsky B.I. Power and the Soviet Elite. New York, 1965. P. 12—13).]. По свидетельству Марии Ульяновой, это были очень оживленные встречи: «В.И.Ленин встречал его [Сталина] дружески, шутил, смеялся, требовал, чтобы я угощала Сталина, принесла вина и пр. В этот и дальнейшие приезды они говорили и о Троцком, говорили при мне, и видно было, что тут Ильич был со Сталиным против Троцкого»129. Ленин часто общался со Сталиным и письменно. В его архиве содержится много записок, в которых он просит его совета в самых разнообразных делах, включая вопросы внешней политики. Беспокоясь о том, как бы Сталин не переутомился, он просит Политбюро убедить его отдыхать по два дня в неделю за городом130. Узнав от Луначарского, что Сталин живет в плохой квартире, он потребовал, чтобы ему подыскали что-нибудь получше131. Свидетельств столь же близких и участливых отношений с кем-либо другим из членов Политбюро мы не найдем.
Заручившись согласием Ленина и договорившись предварительно между собой, триумвират представлял на Политбюро и в Совнаркоме свои решения, которые там послушно принимались. Троцкий в таких случаях либо присоединял свой голос к большинству, либо воздерживался. Выступая сплоченным блоком в Политбюро, состоявшем тогда из семи членов (кроме них и отсутствующего Ленина, еще Троцкий, Томский и Бухарин), эта троица получила возможность проводить любые решения и оттеснить Троцкого, не имевшего в этом органе своих сторонников.
Сталин блестяще исполнял свою роль, сумев внушить всем, включая и Ленина, самое благоприятное впечатление. Он брал на себя тяжелейшую, но важнейшую работу, которую другие выполнять не хотели: ведение обширной двусторонней переписки между партийными ячейками и Политбюро, не говоря уже о бесчисленных персональных назначениях. И никто, похоже, не догадывался, что ключевое положение в решении кадровых вопросов дает Сталину возможность конструировать неуязвимый политический механизм. При всяком удобном случае он давал понять, что для него всегда на первом месте стоит благополучие партии. Казалось, он лишен личных амбиций и тщеславия, охотно уступая Троцкому, Каменеву и Зиновьеву удовольствие купаться в лучах славы. Он так искусно изображал скромного партийного служащего, что в 1923 году никто не видел в нем соперника в борьбе за ленинское наследие, которая с очевидностью должна была развернуться между Троцким и Зиновьевым132. Сталин был способен доказывать в одном случае, что единство партии есть высшее благо и что во имя этого можно поступиться даже принципами, а в другом, без особых колебаний, — что ради верности принципам можно пойти даже на раскол. И в зависимости от того, что ему было наиболее выгодно в данный момент, он выдвигал либо одни, либо другие доводы. В спорах он всегда занимал позицию здравого смысла, стремясь во что бы то ни стало примирить высокие требования с практическими соображениями — пример скромности и безобидности. У него не было врагов, за исключением разве что Троцкого, но и с ним он стремился сблизиться, пока тот решительно не отверг его дружбу, охарактеризовав генсека как «выдающуюся посредственность», не заслуживающую внимания по своей ничтожности. Сталин часто собирал партруководителей, иногда с женами и детьми, на своей загородной даче. Там в непринужденной обстановке не только обсуждались важные вопросы, но и предавались воспоминаниям, танцевали, пели133. И ничто в его речах или поступках не настораживало окружающих и не давало им повода разглядеть за этой маской радушия и хлебосольства коварного убийцу. Словно хищник, умеющий принимать вид безобидного ягненка, он втирался в среду своих ничего не подозревающих жертв.
