Минеи Макария сохранили житие полоцкой княжны Св. Евфросинии. По составу и литературному характеру оно напоминает реторическия жития XV—XVI вв.; но живость и обилие биографических черт вместе с остатками стариннаго языка заставляет предполагать у биографа какой-нибудь более древний источник.
Биографическая письменность, возбужденная в Новгороде архиеп. Макарием, продолжалась и по отъезде его в Москву как в центре, так и в пустынных монастырях новгородской епархии. В 1545 г., 12 лет спустя по смерти Александра Свирскаго, игумен его монастыря Иродион, по внушению Макария и архиеп. Феодосия, описал жизнь своего учителя. Постриженник Александра, ставший иеромонахом еще при жизни его, биограф знал об основании монастыря и о прежней жизни святаго по разсказам самого Александра и его первых сподвижников. Такие источники внушают доверие к его обширному и обильному любопытными подробностями труду. В тесной связи с этим житием стоит биография Ефрема Перекомскаго. Трудно представить себе более внешнее или безсильное отношение биографа к своему делу. Автор почти целиком переписал житие Александра Свирскаго, поставив только другия имена лиц и мест и кой-где легко изменив ход разсказа. Это, конечно, делало неизбежным искажение действительных событий, чем объясняется множество противоречий, которыя легко заметить при чтении жития. Так, читаем, будто Ефрем, умирая, предоставил выбор игумена из назначенных им кандидатов архиеп. Пимену (1552—1570); отсюда можно только заключить, что житие написано не раньше 1552 г. В таком случае автором его едва ли мог быть обозначаемый во всех списках жития ученик Ефрема Роман, котораго святой уже в 1486 г. избрал одним из кандидатов на игуменство; притом ученик не мог так плохо знать жизнь своего учителя и наполнить его биографию такими ошибками. Житие говорит о праздновании памяти святаго, которое, как известно из другаго источника, установлено было в 1549 г. Есть известие, что перенесение мощей Ефрема произошло в 1545 г., 22 г. спустя по смерти его, при игумене Романе. В самом житии можно заметить, что его хронологическия показания вообще раньше обозначаемых ими событий; притом и по его разсказу каменная церковь построена Ефремом в княжение Василия Ивановича. Из этого, по-видимому, можно заключить, что житие написано каким-нибудь простодушным монахом второй половины XVI в., котораго поздние списки назвали игуменом Романом, а Ефрем преставился не в 1486 г., а в начале XVI в., чем устраняются основныя несообразности в разсказе жития.
Неизвестно, где жил инок Маркелл около 1550 г., когда писал житие Саввы Сторожевскаго. В начале 1555 г. он присутствовал на московском церковном соборе уже в качестве игумена Хутынскаго. Новгородская летопись, говоря о приезде его в Новгород в 1555 г. с архиеп. Пименом после собора, делает неясную заметку, из которой можно заключить, что Маркелл жил прежде в Пафнутьевом Боровском монастыре. Но уже в конце 1557 г. он оставил игуменство, поселился в Антониевом монастыре «да сотворил житие Никите, епископу новгородскому, и канун» и уехал в Москву незадолго до открытия мощей Никиты, которое совершилось 30 апреля 1558 г. Ясно, что эти житие и канон ничего не говорили об открытии мощей и были написаны на память преставления святаго. Встречается в рукописях канон такого содержания, в котором по начальным буквам стихов 9-й песни можно прочитать имя Маркелла. Но между известными редакциями жития Никиты, кроме статьи Поликарпа в послании к архимандриту Акиндину, нет ни одной, которая не знала бы о обретении мощей святаго; есть только похвальное слово, которое в некоторых рукописях помещено рядом с упомянутой службой и, подобно ей, написано на память святаго 30 января. Это слово делает краткий очерк жизни Никиты по Поликарпу, опуская разсказ последняго об искушении печерскаго затворника, и его, по всей вероятности, разумел новгородский летописец. Гораздо витиеватее и обширнее другая редакция жития Никиты, составленная игуменом Иоасафом, занявшим потом кафедру вологодской епископии. Она составлена, как пишет сам биограф, по распоряжению архиеп. Пимена, который, видя чудеса от гроба новоявленнаго святаго, «не терпел без написания быти». Иоасаф подробно описал эти чудеса и предшествующее им обретение мощей, которым и был вызван его труд. Разсказ Поликарпа о Никите переписан у Иоасафа почти дословно, а известие о рождении Никиты в Киеве и о пострижении его в Печерском монастыре в юности составлены по соображениям редактора: Никита, по разсказу Поликарпа, был инок Киевскаго монастыря, следовательно, и родился во граде Киеве; игумен Никон у Поликарпа называет Никиту юным, следовательно, последний в юном возрасте пришел в монастырь, и из этого редактор создает беседу Никиты с Никоном, который перед пострижением испытывал юношу, будет ли он в силах терпеть труды иночества. Описание кончины епископа в 1108 г. с указанием лет святительства составлено по новгородской летописи.
Житие Никиты вскоре еще раз подверглось переработке, принадлежащей по литературному характеру своему к довольно обширному кругу житий-поучений, в которых биография стоит на втором плане, служа автору лишь канвой для пестрой ткани назидательнаго витийства. В Макарьевское время, которое особенно любило такия редакции, оне являются в изобилии, и реторическая агиобиография достигает в них вершины своего развития. В новгородской письменности под влиянием мнений Феодосия Косаго, направленных против почитания святых, произведения такого характера получили полемический оттенок. Движение, вызванное этими мнениями, совпало с открытием мощей новгородских святителей Ионы в 1553 г. и Никиты в 1558 г. Эти события и стали предметом двух слов, по своему направлению тесно примыкающих к известному сочинению инока Зиновия. Труды автора «Истины показания» доселе не все приведены в известность. Было основательно доказано, что похвальныя слова Зосиме и Савватию Соловецким писаны не им, а сербским монахом Львом Филологом; но при этом высказано очень вероятное предположение, что Зиновий перевел эти слова на русский книжный язык XVI в. и потому иногда считался их автором. Кроме того, ему принадлежит одно из двух похвальных слов черниговским мученикам, кн. Михаилу и боярину Феодору. Находим еще в рукописях довольно обширное слово о обретении мощей святителя Ионы, и по выражениям этого слова легко узнать в авторе его инока Отней пустыни, где погребен Иона. В конце, защищая против еретиков поклонение мощам и иконам, речь незаметно переходит в беседу автора с Герасимом, одним из клирошан, перед которыми Зиновий опровергает Феодосия Косаго в книге «Истины показание», и самая беседа имеет почти дословное сходство с соответствующими местами этой книги. Из того же слова узнаем, что раньше его было написано автором другое по поводу обретения мощей епископа Никиты; в рукописях встречаем и это слово, еще более обширное и витиеватое и так же проникнутое полемическим характером. Несмотря на обилие реторики, оба слова важны как исторический материал. Оба они дают несколько черт для истории брожения, произведеннаго в обществе ересями XVI в. Кроме того, первое из них рисует яркую картину голода и мора, предшествовавших обретению мощей Ионы, и сильно бичует земских правителей за их поведение во время этих народных бедствий, замечая им, что так не поступают и Турки. Второе слово гораздо подробнее Иоасафа разсказывает об открытии мощей Никиты и взятии Ругодива у Ливонцев, случившемся в одно время с этим открытием, и потом своеобразно излагает жизнь святаго. И Зиновий знает о ней только по повести в киевском патерике, автором которой ошибочно называет епископа Симона; но он не ограничивается реторическим ея развитием и едва ли не впервые в истории русской агиобиографии анализирует и подвергает критике разсказ источника. В словах Зиновия заметно сильное влияние сербскаго Филолога, сказавшееся в изысканной вычурности фразы, обилии форм и оборотов южнославянскаго книжнаго языка и даже в литературных приемах. То же полемическое направление видно и в похвальном слове архиеп. Иоанну, представляющем новую редакцию его жития: повторив биографическия черты по старой редакции XV в., оно заставляет еще святителя на всероссийском соборе доблестно посекать еретические полки и обличать «хулящих неразделимаго в две постасе, а четверицу чтущих».
К новгородскому кругу похвальных слов Макарьевскаго времени можно прибавить еще одно — на память блаженнаго Николы Кочанова, по преданию юродствовавшего в XIV в. Оно встречается уже в списках XVI в. и писано на праздник памяти Николы, а на обновление памяти его в Новгороде в половине XVI в. указывает известие летописи о построении каменной церкви над гробом его в 1554 г. Впрочем, это слово, написанное в Новгороде, имеет мало значения и литературнаго и фактическаго: обещаясь описать жизнь Николы, оно сообщает очень скудныя и неопределенныя черты, переплетая их общими местами.
