Хотя последние несколько веков патриарх Аквилейский не досаждал Венеции в той мере, как ранее, он продолжал доставлять ей некоторые сложности, поскольку фриулы оказались разделены надвое австро-венецианской границей. Каждая сторона хотела своего патриарха, но Венеция решила игнорировать этот вопрос и временно назначить своего ставленника, названного «коадъютор», который после смерти патриарха занял его место. Постепенно Венеция прибрала эту должность к рукам, несмотря на протесты австрийской части. Затем вмешалась Мария Терезия и воззвала к папе Бенедикту XIV, который предложил отменить старую систему и разделить эту должность. Теперь власть патриарха распространялась бы только на территорию, находившуюся в составе республики, новой резиденцией его выбрали Удине. Остальная, австрийская, часть находилась бы под юрисдикцией папы. Это было очень разумное предложение, но Венеции не хотелось терять церковную власть над частью австрийской территории, и с ее стороны последовали категорические возражения. Папа мягко ответил, что он просто пытается примирить обе стороны, и если его предложение им не подходит, пусть они примут свое.
В какой-то момент этот вопрос поставил под угрозу отношения Венеции с империей, но в конце концов обе стороны договорились принять помощь туринского двора в качестве посредника, а подходящее решение придумал король Карл Эммануил III Сардинский:[319] патриархат нужно ликвидировать и разделить на два отдельных епископства, подчиненные Риму — венецианское и австрийское, с центрами в Удине и Гориции соответственно. В Венеции поняли, что лучше принять предложение папы, но было уже поздно. Оставалось только покориться неизбежному, и патриархат, существовавший 1200 лет, канул в прошлое.
Аквилейский вопрос папе удалось разрешить очень мирно, хуже пришлось в 1754 году, когда Франческо Лоредано, который сменил через два года Пьетро Примальди, гневно заклеймил венецианских граждан, которые легко и часто, напрямую «по невежеству, по недомыслию, а может, просто со зла» обращаются в Рим с просьбами об отпущении грехов, за разрешениями и привилегиями в ущерб интересам государства. «В дальнейшем, — гласил эдикт дожа, — такие документы будут рассматриваться как недействительные, если они не получены путем, утвержденным правительством республики». Папе Бенедикту не понравился и тон этой прокламации, и ее содержание. Он послал дожу гневное письмо, отказываясь принимать неискренние объяснения сената и посольства. Отношения становились все более натянутыми, Мария Терезия и Людовик XV встали на сторону папы, и кто знает, чем закончились бы споры, если бы в 1758 году Бенедикт не умер. К счастью, ему наследовал венецианец Карло Реццонико, взявший имя Климента XIII.
С пришествием на трон святого Петра в пятый и последний раз гражданина Венецианской республики[320] все проблемы решились, как по волшебству. Это событие, как обычно, было отмечено в городе празднествами. Целых восемь послов по особым поручениям отправились с поздравлениями к новому понтифику, который собственноручно написал письмо с просьбой к правителям республики отменить оскорбительный эдикт. Он прибавил: «Было бы жестокой несправедливостью считать, что мы будем требовать чего-то от отечества, которому мы должны приносить только славу». Таким образом ему удалось прекрасно примириться с сенатом, не теряя лица, и в 1759 году Климент в знак особого расположения и в качестве символа новой дружбы прислал Лоредано Золотую розу.[321]
Однако папа, совершивший такой блистательный жест в надежде на будущие добрые отношения, должен был разочароваться. В 1767 году особая комиссия доложила, что совокупный доход церкви с территории республики, включая отдельные пожертвования, увеличился до 8,5 миллионов дукатов, в то время как за все предыдущее десятилетие он составил около 2,5 миллионов. Правительство нисколько не колебалось. В том же году, 10 сентября, оно постановило закрыть 127 монастырей и распродать их имущество в пользу государства. Так, одним махом, казна обогащалась на три миллиона дукатов, а население монастырей сокращалось с 5798 до 3270 человек.
В этот момент было бы неплохо возвратить Золотую розу в Рим, но подобные жесты не в обычаях правительств, и правительство Венеции, увы, не было исключением.
Народ Венеции, следуя примеру своих правителей, предавался безбожию, как еще никогда за свою историю. Как известно, республика никогда не отличалась особенным духовным усердием, не говоря уже о фанатизме, какой время от времени переживали один за другим ее соседи по всей Италии. Она была единственным из государств католической Европы, где никогда не жгли еретиков. Даже на протяжении двух предыдущих столетий, когда всю Европу раздирали религиозные противоречия, Венеция, как мы видим, сохраняла умеренные, гуманистические воззрения, рожденные Ренессансом, которые в мире Контрреформации казались неуместными и устаревшими. Греческой православной общине даже позволили построить свою церковь (Сан Джорджо деи Гречи была освящена в 1561 году), у евреев была своя синагога в гетто, у мусульман — своя мечеть на территории Фондако деи Турки. В 1707 году армяне на острове Сан-Лаццаро построили свой монастырь. Таким образом, Венеция служила образцом толерантности, что, в свою очередь, делало ее центром просвещения и либерализма, а благодаря многочисленным печатням и университету в Падуе (хотя он и находился вдали от лагуны) ее престиж не имел равных в Европе.
Теперь колесо истории закрутилось в другую сторону. Религиозные войны отпылали свое, в Европу вернулись здравый смысл и большая часть тех ценностей, которыми всегда жила республика после того, как вышла из младенческого возраста. Но теперь Венеция осталась далеко позади. Если мы изучим список дожей за сотню лет между 1675 и 1775 годами, нам в глаза бросится удивительный факт: из четырнадцати дожей только четверо были женаты![322] И еще более удивительно, если мы обратим внимание не на самих дожей, но на всю венецианскую аристократию, там наблюдалось то же самое. В этой странной тенденции к безбрачию нет ничего нового. Подсчитано, что еще в XVI веке количество холостяков составляло около 60 %, а в XVIII — 66 %. Философия этого явления проста. Род требует продолжения и стабильного богатства. Значит, требуется, чтобы один сын — обычно младший — женился, обеспечивая первое требование, давая роду легитимного наследника по мужской линии. Другие сыновья оставались одинокими или во всяком случае бездетными, таким образом предотвращалось распыление состояния семьи. Повальное стремление к холостяцкой жизни можно объяснить возросшим количеством профессиональных венецианских куртизанок, не говоря уже о целой армии проституток, неизбежно обитающей в любом крупном порту. Венеция прославилась как европейская столица наслаждений. Это прекрасно объясняет и огромное количество сиротских приютов, и монастырей, куда определяли девочек представители высшего класса. Две трети этих благородных девиц не могли найти себе мужей. На самом деле их число было даже еще больше, поскольку обедневшие аристократы нередко брали себе жен из среды обеспеченной буржуазии. Прочим приходилось оставаться в монастыре. Неудивительно, что многие из этих монастырей снискали дурную репутацию из-за своего распутства, наряду с игорными домами (ridotti). Хотя о них упоминаний не так много, как о сиротских приютах, они еще выполняли роль центров музыкальной жизни города.
Для женщины, которой удавалось выйти замуж, жизнь была вполне приемлемой. Вскоре она обзаводилась чичисбеем — особой венецианского происхождения, постоянным кавалером, почти неотличимым от жиголо, в то время как ее пожилой и занятой муж появлялся пред ее очами сравнительно редко. Этот чичисбей мог быть или не быть ее любовником, у него могли быть различные перспективы, но в любом случае он был в своем праве. Отношения в Венеции не исчерпывались постельными. Мемуары Казановы свидетельствуют об обратном, но Казанова был неутомимым хвастуном. Он, помимо прочего, пишет о таких же успехах в Вене, Париже и Лондоне. Во всяком случае, с точки зрения дамы, чичисбей обладал ценным свойством — от него можно было при необходимости избавиться. Пусть мужья в дефиците, зато чичисбея из такого количества холостяков выбрать было несложно.
Даже мужья и жены могли меняться. Один из самых поразительных для путешественников аспектов венецианской жизни заключался в частоте расторжений брака и очевидной простоте этой процедуры. Французский поверенный в делах удивленно сообщает своему правительству в 1782 году, что у него на глазах патриарх однажды выдал сразу 900 разрешений. А в том же году Совет десяти решил, что в этом вопросе следует проявить твердость, и своей властью вмешался в церковный вопрос.
