В описываемое время, по всей вероятности, появились в Ростове позднейшия редакции житий его первых просветителей Леонтия и Авраамия и новое житие Исидора, ростовскаго юродиваго XV в. Церковь чтила его память уже в начале XVI в., и житие его занесено в минеи Макария. Несмотря, однако, на сравнительно недалекое разстояние биографа от времени жизни блаженнаго, содержание этого жития очень смутно и почерпнуто преимущественно из легендарных источников. Здесь повторилась связь ростовских преданий с новгородскими, уже замеченная нами в перенесении легенды о борьбе архиеп. Иоанна с бесом на Авраамия Ростовскаго. Чудо исчезновения напитков на пиру у ростовскаго князя есть вариант легенды о более раннем юродивом Николе Кочанове Новгородском, а разсказ о спасении ростовскаго купца Исидором на море основан на легендарных мотивах, плохо прикрытых книжной редакцией и одинаковых с известной новгородской былиной, приуроченной к лицу новгородца XII в. Содка Сытинича. Несравненно важнее повесть о Борисоглебском монастыре (в 15 верстах от Ростова), с избытком восполняющая отсутствие жития основателей его Феодора и Павла. Она написана в самом монастыре в начале второй половины XVI в., как видно по указаниям автора и по времени одного ея списка. Разсказ в ней очень прост и сух, без великих реторических украшений; но передает события с такою полнотой и ясностью, какая редко встречается в житиях и которой не имеет даже сказание Паисия Ярославова.
К самым обширным и лучшим биографиям Макарьевскаго времени принадлежит житие Даниила Переяславскаго, преставившагося 7 апреля 1540 г. Оно написано 13 лет спустя по смерти Даниила неизвестным по имени учеником его, по двойному приказу царя и митрополита. Близость биографа к описываемому лицу отразилась на тоне и изложении жития: он разсказывает просто о старце, котораго любил и уважал, не облекая действительных явлений в условныя формы житий и не делая обычнаго подбора биографических черт. Биограф замечает, что до него жизнь Даниила никем не была описана, хотя некоторые и начинали; может быть, он же сделал и сокращение своего труда, помещенное в Степенной. В житии Даниила подробно разсказано и об открытии им в 1539 г. мощей князя смоленскаго Андрея, погребеннаго при одной из приходских церквей в Переяславле. Присланным из Москвы следователям о мощах Даниил показывал в «старых книгах» службу Андрею, стихиры и канон, по которым, говорил он, еще недавно праздновали ему в церкви, при которой он покоился. Кто-то в Переяславле выписал целиком этот разсказ из жития Даниила и, приделав к нему небольшое вступление, пустил под именем жития кн. Андрея. Немного позднее биографии Даниила прибавлен был к житию другаго местнаго святаго Никиты ряд чудес XVI в. с разсказом о преобразовании и перестройке монастыря Иваном Грозным. Эти чудеса описаны, кажется, игуменом Никитскаго монастыря Вассианом и дают несколько любопытных черт для истории монастырской жизни в XVI в.
Местным биографом суздальских святых, не уступавшим в усердии псковскому Василию, но умевшим стать даже ниже его по достоинству своих произведений, был инок Спасскаго Евфимиева монастыря Григорий. Известия о нем еще темнее. Одни относят его литературную деятельность к концу XV или к началу XVI в., другие ко второй половине XVI в. Более точное определение можно извлечь только из мелких и неясных указаний, разсеянных Григорием в его творениях. Кажется, эти творения еще не все приведены в известность. Соборный ключарь Анания Федоров, собиравший в половине XVIII в. материалы для истории Суздаля, приписывает Григорию жития Евфимия, Евфросинии и суздальскаго епископа Иоанна с канонами этим святым, также канон епископу Феодору. Но в древнерусских рукописях встречаем имя того же автора еще на похвальном слове новым русским чудотворцам со службой им и на житии Козмы Яхромскаго; по многим признакам ему принадлежит и канон этому святому. К житию Евфимия биограф прибавил 14 посмертных чудес его, в которых описал и открытие мощей святаго в 1507 г.; некоторыя из этих чудес совершились после игумена Кирилла, а он еще правил монастырем в 1518 г. Притом первыя чудеса Григорий описывает по разсказам других, но в описании дальнейших, начиная с 10-го, выставляет себя «самовидцем»; отсюда можно заключить, что он вступил в монастырь Евфимия после освящения каменной церкви в 1511 г., описаннаго им в первом отделе чудес. Наконец, сокращение этого жития встречаем в списке 1543 г. Изложенныя указания подтверждаются словом «на память всех святых русских новых чудотворцев». Самое заглавие, по-видимому, дает понять, что слово вызвано собором 1547 г.; но при отсутствии ранняго списка его трудно извлечь подтверждение этой догадки из имен упоминаемых в нем святых: в позднейших списках писцы по произволу дополняли перечень Григория именами святых, позднее признанных церковию, или своих местных. Впрочем, и при этих прибавках можно заметить в слове черту, показывающую, что оно составлено вскоре после собора 1547 г.: из святых, прославленных собором 1549 г., в перечне Григория встречаем или только местнаго чудотворца Евфимия, или вместе с ним немногих других, случайно занесенных писцом. В этом слове есть намек на то, что оно написано после жития Евфимия. Указанными соображениями несколько уясняется история жития Евфросинии. Оно сопровождается двумя отдельными статьями, чудом 1558 г. и повестью об установлении местнаго празднования Евфросинии с несколькими чудесами. Из этой повести, написанной суздальским епископом Варлаамом, узнаем, что житие долго оставалось неизвестным в Суздале и в 1577—1580 гг. случайно найдено Варлаамом в Махрищском монастыре, куда унес его из Евфимиева монастыря монах Савватий «для преписания чудес». Варлаам замечает при этом, что житие написано «некоим иноком Григорием». На основании только этих слов архиеп. Филарет думает, что оно написано не позже 1510 г.; но отсюда следует лишь то, что Варлаам, став епископом в 1571 г., уже не застал в Суздале Григория. Из разсказа Варлаама видно, что автором, который описал чудо 1558 г. как очевидец, был не он, а, может быть, упоминаемый им игумен Савватий, если не сам Григорий. Таким образом, литературную деятельность последняго можно отнести ко второй четверти XVI в. Григорий был запоздалым биографом: кроме Козмы Яхромскаго, жившаго в конце XV в., остальныя описанныя им лица отдалены от него на 100, на 200, даже на 300 лет. Это отразилось сильно на характере его творений. Из них только житие Евфимия имеет цену по своему содержанию; остальныя более похожи на витиеватыя похвальныя слова, в которых сквозь реторику, занятую у Григория Цамблака, Епифания и других образцов, проглядывает лишь скудное и смутное предание. В этом отношении особенно любопытно довольно объемистое житие Козмы: здесь среди словообильных и напыщенных назиданий и размышлений, путающих ход разсказа, с трудом можно уловить две-три ясныя биографическия черты. Следствия запоздалости еще сильнее обнаружились на муромской агиобиографии. В рукописях были распространены с XVI в. две службы муромским святым: одна из них, на память кн. Константина и детей его Михаила и Феодора, приписывается «господину Михаилу мниху», в другой, на память Петра и Февронии, первый канон написан «Похомием мнихом», второй тем же Михаилом. Эти службы составлены были около 1547 г., когда собор установил местное празднование муромским чудотворцам; может быть, авторам их принадлежит и литературная обработка сказаний о тех же святых, хотя в рукописях нет прямаго указания на это. Легенда о Петре, под которым, по-видимому, разумеется умерший в 1228 г. в иночестве муромский князь Давид Юрьевич, не может быть названа житием ни по литературной форме, ни по источникам, из которых почерпнуто ея содержание; в истории древнерусской агиобиографии она имеет значение только как памятник, ярко освещающий неразборчивость, с какою древнерусские книжники вводили в круг церковно-исторических преданий образы народнаго поэтическаго творчества. Повесть о кн. Константине и его сыновьях сохранилась в нескольких редакциях. В полном своем составе она содержит сказание о древнейшем состоянии города Мурома, о водворении в нем христианства Константином, о возстановлении города кн. Юрием, далее поэтическую легенду о епископе Василие и разсказ о обретении мощей муромских просветителей в 1553 г. Эта повесть имеет чисто историческую основу; но едва ли можно воспользоваться ея подробностями. Редакции ея несогласны в показаниях о времени события, из которых ни одно, впрочем, не заслуживает веры: полная относит прибытие Константина в Муром к 6731 (1223) г., замечая, однако ж, что это было не много после Св. Владимира; краткая неопределенно обозначает событие цифрой «6700». Притом в местном предании, на котором основана повесть, автор не нашел уже живых действительных черт события и должен был заменять их приемами реторическаго изобретения и чертами, взятыми из разсказа летописи о крещении Киева. Наконец, в повести есть эпизод, относящийся к гораздо позднейшему времени и позволяющий видеть, как автор распоряжался фактами: разсказывая о возстановлении города Мурома кн. Юрием Ярославичем, он говорит, что и этот князь пришел из Киева и «устроил» в Муроме епископа Василия. Поэтому было бы напрасно пытаться примирить все черты повести, не предполагая в них ошибок, с сохранившимися известиями летописи о древнем Муроме. Помогая лишь установить в самом общем виде основный факт, неизвестный из других источников, повесть сообщает несколько известий об остатках языческих обрядов на Руси и намеков на ея отношение к восточным инородцам в XVI в.
