до 1914 г. Тогда гораздо легче было питать радужные надежды в этом отношении, чем после 1945 г. Должно быть, Дойчер чувствовал, что его критика национализма может заметно повлиять на некоторых евреев, однако никак не на русских, китайцев или представителей других национальностей. Легче было опровергать сионизм, чем предложить альтернативу ему, ибо у «нееврейского еврея» в роли первопроходца и апостола интернационализма в отчетливо националистическом мире было не так уж много шансов на успех.
Все, что говорилось о критике сионизма со стороны либералов и сторонников ассимиляции, можно повторить и применительно к социалистической и коммунистической критике. Марксисты объясняли антисемитизм, главным образом, экономическими причинами, однако они соглашались с либералами в том, что ассимиляция евреев весьма желательна, и осуждали сионизм за его попытки затормозить этот неизбежный процесс. Подобная позиция не была лишена последовательности и выглядела более убедительно, чем многие сионистские идеи. Но главная слабость марксистов состояла в том, что им приходилось надеяться на отдаленное будущее, не имея возможности разрешить «еврейский вопрос» в настоящем. Марксистский призыв к еврейским труженикам и интеллектуалам участвовать в классовой борьбе в тех странах, где они живут, не мог быть применен практически в Германии 1933 г., поскольку воплощение этого призыва было сопряжено с почти непреодолимыми препятствиями. Сионисты разделяли огорчение марксистов и либералов тем, что эмансипация евреев встретилась с таким количеством непредвиденных сложностей. Деятели сионистской организации могли бы согласиться и с тем, что слишком позднее появление еврейского национального движения на исторической сцене — это плохо; если бы еврейское государство возникло в XIX в., проблем было бы гораздо меньше. Сионисты не стали бы спорить и с тем, что национальное государство — это не конечная цель человеческой истории, а лишь промежуточный этап. Но до тех пор, пока этот этап не окончился, что делать евреям в тех странах, где ассимиляция невозможна?
«Левые» критики сионизма не могли дать убедительного ответа на этот жизненно важный вопрос. Конечно, они могли заявить (и порой заявляли), что проблемы отдельных наций стоят на втором месте по отношению к более важной задаче осуществления мировой революции и что, по сравнению с этой высшей целью, «еврейский вопрос» не заслуживает слишком пристального внимания. Евреями можно пожертвовать. Многие нации уже ушли в небытие, и никто о них не жалеет. Конечно, гонения на евреев и истребление миллионов представителей этой нации — весьма прискорбные факты, однако социалист-революционер должен в первую очередь заботиться о будущем всего человечества. А что значит будущее одного маленького народа в контексте глобальных задач? Но сионисты не соглашались с такими аргументами, и на то было много причин. Во-первых, люди, проповедующие абстрактные принципы интернационализма, как правило, действуют под влиянием интересов той нации, к которой сами принадлежат. Во-вторых, сионисты считали неразумным требовать от евреев, чтобы те подчинили свои национальные чаяния высшим интересам идеального всемирного государства, которое рано или поздно возникнет (или не возникнет!) и окажется лучше (или хуже!) существующего в современном мире порядка.
Сионизм не обладает абсолютным иммунитетом к критике с различных позиций. Однако ценность его как национального движения и как мировоззрения невозможно ни доказать, ни опровергнуть. В отношении борьбы с антисемитизмом позиции сионистов весьма сильны и убедительны. История последних десятилетий подтвердила правоту сионистских прогнозов и опровергла предсказания антисионистов. И рано или поздно история ответит также на другой вопрос: чем являются достижения сионистов в политическом аспекте — успехом или провалом? Однако Weltgeschichte — это не Weltgericht [645]. Выживание и процветание еврейского государства само по себе еще не продемонстрирует правоты сионистской доктрины, равно как и неудачи Израиля не станут доказательством несправедливости сионизма.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ЭРА ВЕЙЦМАНА
I мировая война повлекла за собой катастрофические последствия для миллионов евреев, живших в Восточной Европе. Гражданская война в России и народные волнения в странах Восточной Европы сопровождались погромами, в ходе которых погибли тысячи евреев. К 1921 г. восстановился мир, но какую бы пользу ни принес новый режим жителям Польши и Румынии, политическое, социальное и экономическое положение евреев в этих странах не улучшилось. Более того, все аномалии их существования усугубились, поскольку эмигрировать теперь стало гораздо труднее, чем до войны. Мощная притягательность сионизма для евреев Восточной Европы в 1920—1930-е гг. может быть понята только на фоне пауперизации, гонений на евреев, происходивших как с подачи властей, так и спонтанно, а также общего ухудшения ситуации и растущего отчаяния.
Самые страшные погромы происходили на Украине и в Белоруссии в 1918–1920 гг. Главными их виновниками были украинские националисты-петлюровцы, но немалую роль в организации погромов сыграли также добровольцы из армии Деникина и некоторые казацкие части — например, казаки атамана Григорьева, который сначала воевал за красных, а затем перешел на сторону белых. Приложили руку к погромам и другие войсковые формирования — как «правые», так и «народные». Первые крупные погромы произошли в Житомире и Бердичеве — старинных центрах расселения евреев; оттуда волна убийств докатилась до Проскурова, где погибли полторы тысячи евреев, и захватила близлежащие населенные пункты. Многие евреи лишились имущества. Погибших оказалось гораздо больше, чем во время довоенных погромов. Цена человеческой жизни после 1914 г. резко упала, и если смерть нескольких десятков жертв в Кишиневе породила бурю протестов в цивилизованных странах, то в ответ на убийство тысяч евреев в 1919–1920 гг. никто не отреагировал.
С установлением советского режима погромы прекратились. Евреи в Советском Союзе получили равные гражданские права, антисемитизм был объявлен вне закона. Среди большевистских вождей было немало евреев, и этот факт использовали в своей пропаганде крайне правые. Разумеется, никого не волновало, что эти большевики еврейского происхождения не проявляли ни малейшего интереса к судьбам общин, в которых они родились (считая свою национальную принадлежность плодом чистой случайности), и что они причисляли себя к представителям русского пролетариата, а не еврейского рабочего класса. Евреев было много в обоих лагерях; доля их среди эмигрантов также оказалась гораздо выше, чем в среднем по стране. Из тех, кто предпочел остаться в России, многие лишились средств к существованию в результате экономических и социальных преобразований, однако советское правительство помогало им находить новую, более продуктивную работу. Советские евреи не получили полного признания как национальное меньшинство, однако у них были свои школы, театры, издательства, а кое-где — даже частичная региональная автономия. Религия подвергалась гонениям, сионизм оказался вне закона, но зато была более или менее гарантирована физическая безопасность евреев.
Если даже у советских лидеров имелись долгосрочные планы в отношении будущего русских евреев (а эта проблема занимала далеко не первое место среди большевистских приоритетов), то они
