Наконец, в войну вступила Литва, но еще 10 лет во главе ее будет находиться престарелый, пассивный, не решительный, далеко не воинственный и почти недееспособный Сигизмунд-Август. А в России в это время, говоря словами историка «организация военной монархии была в цвете сил». Чем же можно объяснить тогда, что в эти самые годы Россия в деле завоевания Ливонии не продвинулась ни на йоту. Правда, в самой Литве, благодаря неготовности последней, Москва завладела Полоцком, но в орденских владениях она удерживала в своих руках практически лишь то, что удалось завоевать в первые три-четыре года. При этом продолжались все те же, не менявшие стратегической обстановки, скучные вымучивания небольших крепостей и замков, большинство из которых тут же снова приходилось отдавать обратно. Справедливости ради надо сказать, что теперь на стороне Ордена воевала Литва, но в добаториев период ее участие в войне не отличалось ни большой активностью, ни использованием крупных ёоинских контингентов, ни серьезностью задач, ни надлежащей готовностью.
В 1572 году для западного соседа Москвы наступает самый тяжелый период эпохи. И что немаловажно, неимоверно затянувшийся. Бескоролевье с неизменно сопутствующими ему разладом государственного механизма, с расстройством системы управления и безначалием армии, продолжится четыре года. Все это время Россия в Ливонии по-прежнему топчется на одном месте. Прогресса нет никакого.
И вот тут к власти в соседнем государстве, пусть даже к власти очень ограниченной, приходит Баторий. Новым королем Речи Посполитой становится человек умный, энергичный, талантливый, от природы наделенный незаурядными воинскими способностями. Он решительно и уверенно берет судьбу затянувшейся войны в свои руки. А наш отечественный историк делает при этом вывод о его счастье. Дескать, вот если бы он появился пораньше, а именно тогда, когда воеводы Грозного около двух десятков лет беспомощно топтались под стенами одних и тех же ливонских крепостей, то такой удачи у Батория не было бы. Выходит, Москва, еще не истощенная войной, не могла сломать сопротивление жалкой и хилой Ливонии. Позже она также не могла взять верх над вяло и как-то нехотя вступившейся за Ливонию Литвы. Зато если бы Москва к этим противникам получила бы вдобавок еще и седмиградского князя с его громадным военным талантом и обладавшего мощной современной армией, то тут она могла бы выйти победителем.
Наверное, нет надобности уделять слишком много внимания такой концепции известного ученого. И как это будет ни прискорбно, но следует признать: московская военная машина в сопоставлении с западными аналогами не просто проигрывала. Она настолько не отвечала требованиям времени, что оказалась несостоятельной даже в борьбе с противником, уступающим ей в живой силе почти на два порядка.
И хотя для объяснения поражения России в Ливонской войне приведенных причин будет достаточно, для полноты картины сюда же можно отнести и ряд других обстоятельств, не способствовавших успеху. Так, некоторые наши историки сомневаются в достаточной численности русской армии. По этому поводу С.М. Соловьев, например, пишет: «Мы привыкли думать, что Иоанн располагал громадными войсками, которые, однако, вследствие робости его оставались в бездействии; но о числе войск московских во время войны с Баторием мы не имеем достоверных показаний, на свидетельство же псковского летописца в этом отношении менее всего можно полагаться».
А уже неоднократно упоминаемый нами Б.'Н. Флоря на тот же счет высказывается более определенно:
«Со времен Н.М. Карамзина, писавшего о том, как «гибли добрые Россияне, предаваемые в жертву врагам Иоанновою боязливостью», в исторической литературе вплоть до недавнего времени устойчиво сохранялось представление о том, что в распоряжении царя имелась большая армия, вполне способная вести воййу с войсками Батория, но парализованный страхом царь не решался дать ей приказ об активных действиях. Но так ли это?
То, что мы знаем об Иване IV, не позволяет говорить о нем как о человеке, когда-либо отличавшемся храбростью на поле боя. Но от правителя этого и не требовалось… Для осторожного ведения войны был ряд других, гораздо более веских причин.
Во-первых, к 1580 году царь уже не имел возможности собрать такое большое войско, как в 1563 году, когда он отправлялся в свой поход на Полоцк. Многолетняя война, приведшая к небывалому росту государственных налогов, внутренняя нестабильность (частые перемены владельцев, которые стремились, пользуясь моментом, выжать из крестьян максимум возможного, не думая о последствиях) и страшное моровое поветрие начала 1570-х годов — все это привело к резкой убыли населения и запустению обрабатываемых земель…. Следствием этих перемен было резкое уменьшение количества детей боярских, способных нести военную службу, и военных слуг, которых они должны были приводить с собой в войско.
Во-вторых, царь не мог использовать все свое войско в войне с Баторием. Он должен был держать войска и в Ливонии против шведов и на южной границе против татар…
В-третьих, само состояние, боевой дух армии, которую удалось бы собрать для ведения войны, вызывали у царя и его советников серьезные сомнения. По мере того как длилась и никак не кончалась война, и дворян все время отрывали от хозяйства, которое в разоренных поместьях вести было все труднее, нарастало недовольство дворянства создавшимся положением. К концу 1570-х годов это недовольство стало проявляться в массовом уклонении помещиков от несения военной службы… 20 августа 1580 года в самый разгар военных действий воеводы одной из пограничных крепостей, Невеля, сообщали, что со службы «разбежались» находившиеся в крепости дети боярские из Нижнего Новгорода, им туда срочно пришлось отправить подкрепления.
Недовольство находило свое выражение и в нежелании служилых людей жертвовать жизнью ради ненавистной войны. Пример Полоцка был не единственным. После взятия этого города гарнизон ближайшей крепости Туровля оставил ее, отказавшись подчиняться воеводам. С армией, находящейся в таком состоянии можно было вести только «малую войну».
Каскад обстоятельств, приведших к негативному для нашего отечества исходу войны за Ливонию, венчает то из них, на которое указывает историк Н.И. Костомаров:
«Долгие мучительства и развращения, посеянные в народе Опричниною, приносили свои плоды: русские легко сдавались неприятелю и переходили на службу к Стефану Баторию; один Псков представлял собой счастливое исключение благодаря тому, что там находился умный и деятельный Иван Петрович Шуйский. Иван Васильевич трепетал измены, боялся посылать от себя войско; ему представлялось, что его самого схватят и увезут к Баторию».
Несмотря на то что эта мысль принадлежит маститому ученому, трудно согласиться с тем его утверждением, что переход некоторых русских воевод на сторону противника мог не то чтобы послужить одной из главных причин поражения, но и сколько-нибудь повлиять на ход войны. Измена со стороны высшего руководства армией и даже со стороны среднего командного звена не стала не только массовым, но и сколько-нибудь заметным явлением. В основном перебежцами становились рядовые ратники, мелкой руки дворяне и дети боярские. Переход на сторону врага А.М. Курбского и еще нескольких более или менее крупных военачальников были единичными явлениями, к тому же случившимися задолго до появления на исторической сцене Стефана Батория, то есть тогда, когда чаша весов в противостоянии еще колебалась и ни на одной из воюющих сторон не было уверенности в том, куда она в конечном счете склонится. Но для нас приведенное выше высказывание Костомарова замечательно тем, что с него удобно перейти к рассмотрению другой стороны обстоятельств, приведших к унижению России, тех, что Флоря назвал ошибками и просчетами Грозного. А эта сторона вопроса не менее важна, чем материальная несостоятельность, так что даже при равенстве военных потенциалов, в том числе и в уровне владения военным искусством, ее одной хватило бы Москве для того, чтобы испить чашу позора Киверовой Горки и речки Плюсы. Например, историк Д.И. Иловайский вообще склонен не придавать особого значения военному превосходству Батория над московскими воеводами, и основную причину печального исхода войны на западе он видит исключительно в личных качествах русского царя. Целиком согласиться с такой концепцией трудно, но нельзя за ней и не признать большой доли объективности.
«Напрасно некоторые новые историки, — пишет ученый, — пытаются оправдать некоторые Ливонские войны Ивана широкими политическими замыслами, а его неудачу военными талантами Батория и отсталостью русских в ратном искусстве сравнительно с западными европейцами. Напротив, чем ближе всматриваемся мы в эту эпоху, тем яснее выступает вся политическая недальновидность Грозного, его замечательное невежество относительно своих соперников по притязаниям на Ливонию, его неуменье их разделить и воспользоваться их слабыми сторонами. Первые успехи совершенно его ослепили: вместо того, чтобы вовремя остановиться и упрочить за Россией обладание ближайшим и нужнейшим краем, то есть Дерптско-Нарвским, он с тупым упрямством продолжал стремиться к завоеванию целой Ливонии и тогда, когда обстоятельства уже явно повернулись против него.
