Сохраняя и укрепляя местные обычаи, король в то же время привязывал Анжу и Мэн к французской монархии, предоставляя эти земли Карлу, на чью лояльность он не без оснований рассчитывал. Действия Людовика находились в рамках общей тенденции, характерной для Французского королевства того времени, — «укрепление власти герцогов и графов, рост администрации, более тесная зависимость благородного сословия от своих сеньоров»{74}. Монархия Людовика IX была в первую очередь монархией феодальной, он укреплял ее не за счет вмешательства центральной власти в дела провинций, а путем упорядочивания иерархической системы вассальных отношений, связывавших мелких рыцарей с крупными феодалами, а тех, в свою очередь, — с королем. В том же духе действовал в своих новых владениях и Карл Анжуйский.
То, что Карл и его потомки вошли в историю именно как Анжуйская династия, можно считать иронией судьбы. Ни в одном из своих владений, число которых со временем росло, Карл не бывал так редко, как в Анжу и Мэне. По большей части графствами управляли от его имени назначенные Карлом чиновники. Это был бальи (bailly), ответственный за положение дел в целом, казначей, отвечавший за своевременный сбор податей и другие финансовые дела, а также магистр и вице-магистр, занимавшиеся правовыми вопросами. Кроме того, один из местных клириков назначался графом в качестве своего рода надзорной инстанции, ведавшей церковными делами, — известно, что с 1268 по 1275 год эту функцию исполнял некий Гийом, декан собора Св. Мартина в Анжере{75}. Ротация чиновников была весьма частой: бальи, как правило, менялись раз в два-три года. Как и в других своих землях, в Анжу и Мэне Карл быстро проявил себя как строгий и педантичный правитель, любящий вникать в административные детали. Находясь за пределами графства, он то и дело напоминал о себе распоряжениями, запросами и выговорами своим чиновникам. Уже в первые годы его власти проявилась та черта Карла-государя, которая позднее сделает его столь непопулярным на Сицилии и в других итальянских владениях: последовательность и даже беспощадность при сборе податей. Его биограф так формулирует принцип, которому следовал Карл в своих землях: «Обеспечение мира и законности в обмен на тяжкое налогообложение в разных формах»{76}. Анжуйцы, привыкшие к подобной политике еще при Плантагенетах, особенно не роптали. С сицилийцами, как мы увидим, получилось совсем иначе.
Куда больше забот, чем с Анжу, у молодого графа было с землями жены — графством Прованским и несколькими мелкими прилегающими территориями. Как отмечает Марк Ферро, «пребывание в Провансе познакомило Карла с методами управления, существовавшими в средиземноморских городах, где распространение римского права, значительная роль юристов и положение городских советов представляли собой практики, мало известные в Анжу и во Французском королевстве [в целом]. Он непрерывно боролся с ними, прежде всего в Марселе»{77}. Но дело этим не исчерпывалось. Политические конфликты накладывались на непростое культурное взаимодействие Юга и Севера нынешней Франции, ведь контуры последней тогда лишь начали оформляться. Это взаимодействие было осложнено колоссальной исторической травмой, каковой стал для южан многолетний крестовый поход против альбигойцев.
Франция, которую мы знаем сегодня, как и большинство других стран, не была плодом некоего исторического предопределения. XIII век — одна из важных развилок истории, когда определялось, что, собственно, это будет за страна, какие земли и культурные ареалы она включит в себя. Так называемая Окситания — южная половина нынешней Франции и некоторые прилегающие территории — с момента распада в V веке Западной Римской империи была одним из европейских перекрестков, где пересекались и взаимодействовали, иногда мирно, иногда конфликтно, разнообразные политические интересы, социальные уклады и культурные влияния. На этой территории, юго-восточный угол которой представляет собой Прованс, римское наследие сохранилось в гораздо большей степени, чем к северу, где находился центр основанного Меровингами государства франков. Различные диалекты сложившегося в раннем Средневековье окситанского языка[49] представляли собой трансформировавшуюся за века, обросшую множеством «варваризмов» латынь, а в правовой системе здесь доминировало классическое римское право — в отличие от севера Франции, где преобладали упоминавшиеся выше кутюмы, то есть право, основанное на местных обычаях. Окситания была областью с развитой экономикой. В ее структуре, сильно отличавшейся от хозяйства северных областей королевства, важную роль играла средиземноморская торговля, центрами которой были города Прованса — древняя Массилия (Марсель) и Арль.
Окситания, однако, не знала политического единства. После падения императорского Рима свои недолговечные государства основывали здесь бургунды и визиготы, позднее из-за Пиренеев и с моря совершали набеги арабы, укрепившиеся в VII–VIII веках на Иберийском (Пиренейском) полуострове, в Северной Африке и на юге Италии. С VIII века усиливалось влияние франков, пока наконец большая часть окситанских территорий, включая Прованс, не стала частью империи Карла Великого. Каролингское возрождение, однако, было недолгим. Одним из плодов распада этой империи стало возникновение Прованского графства. Члены первой графской династии, основанной в конце IX века неким Бозоном Старшим, приходившимся зятем императору Карлу Лысому, вели долгую и успешную борьбу с арабами-сарацинами, которых им в 973 году наконец удалось изгнать из Прованса.
У графов Прованских, однако, не хватало сил для того, чтобы сохранить независимый статус своих земель. С середины XI века большая часть их владений становится леном Священной Римской империи. Одновременно усиливается влияние Барселонского дома, к младшей ветви которого в результате династического брака переходит титул графов Прованских. Последним представителем этой ветви и был тесть Карла Анжуйского, Раймунд Беренгер V. Женитьба Карла на его дочери означала важное изменение политико-правового статуса Прованса: фактический разрыв ленных связей с империей и переход графства под сюзеренитет французской короны.
Отношение провансальцев и вообще южан-окситанцев к французам-северянам было двойственным. С одной стороны, авторитет короля как верховного сюзерена не встретил в графстве серьезного сопротивления. С другой стороны, король был далеко, а граф — близко. И местные рыцари, и горожане, особенно марсельцы, были готовы до последнего отстаивать перед ним свои права, будь он брат короля или кто угодно еще. К тому же память о тактике выжженной земли, применявшейся крестоносцами-северянами во время похода против еретиков (от нее пострадали далеко не только катары, но и многие местные католики), была жива и питала окситанский патриотизм, окрашенный горечью и жаждой мести. Он хоть и не имел в ту эпоху четкого политического оформления, но проявлялся в повсеместно распространенной настороженности и неприязни к пришельцам с севера (в том числе рыцарям и чиновникам, которых привел с собой в Прованс Карл) — этим «варварам», которые, по мнению провансальцев, были чужды утонченной культуре окситанского Юга, зато беспощадно выжимали подати и презирали древние права обитателей графства.
Карлу, который большую часть времени проводил или в Эксе, или в величественном замке в Тарасконе, во многом повезло. Во-первых, смерть Раймунда VII быстро избавила его от беспокойного соседа, заменив его верным союзником — братом Альфонсом, вступившим (как и сам Карл, jure uxoris[50]) во владение Тулузским графством. Во-вторых, императору, чьим ленным владением формально еще оставался Прованс, в тот момент было не до него. Фридрих II вел в Италии ожесточенную войну с папством и объединением городов — Лигой, а в 1250 году скоропостижно умер от дизентерии. Через 4 года за ним последовал его сын Конрад IV, после чего на протяжении почти 20 лет в империи не было правителя, признанного Папой и всеми курфюрстами[51], а власть различных претендентов на корону становилась все более эфемерной. В этих условиях Карл мог позволить себе не приносить оммаж императору и фактически сделать Прованс частью владений французского королевского дома.
Тем не менее проблем у молодого графа оказалось более чем достаточно. По замечанию Шарля Пти-Дютайи, в Средние века «все стремилось к бесконечному разнообразию: язык, нравы, частное право»{78}. Для тогдашнего общества с его мозаикой быстро сменявших друг друга правителей и вечным перекраиванием границ была характерна частая правовая путаница в том, что касалось сеньориальных отношений. Это относилось и к взаимоотношениям феодальных сеньоров и городских общин. Города Прованса бунтовали уже против Раймунда Беренгера: «…Его феодалы были разрознены и ссорились между собой, но общины оказали ему решительное сопротивление. Они поняли, что государь их хочет быть неограниченным господином… Они составили лигу, куда вошли Марсель, Арль, Тараскон, Тулон, Ницца. <…> Раймонд Беренгарий потребовал покорности; ему отказали и дали понять, что добрые города дают ему средства для существования за то, что его предки некогда проливали кровь за их отцов… Но у городов не было войска, каждая община должна была защищаться отдельно»{79}. Горожане извлекли уроки из опыта прошлых лет — и в 1247 году Авиньон, Арль и Марсель объединились (по образцу итальянских городов, противостоявших императору) в лигу, выступившую против Карла и Беатрисы. Правда, в отличие от итальянских городов, провансальцы рассматривали Фридриха II как союзника. Города были богаты, их ресурсов и крепких стен было вполне достаточно для того, чтобы годами отражать попытки Карла овладеть ими. Напротив, графу в эти первые годы пришлось приложить немало усилий для того, чтобы обеспечить бесперебойный сбор причитавшихся ему налогов — прежде всего соляной подати (gabelle), составлявшей основу его бюджета. К тому же Карлу весьма досаждали интриги его тещи, Беатрисы Савойской, которая непрерывно подстрекала местных баронов против зятя, — а авторитет вдовы Раймунда Беренгера в Провансе был велик.
