Первый пример, который следует упомянуть, имеет отношение к громким дебатам, разгоревшимся вслед за публикацией книги австралийского антрополога Дерека Фримена, в которой была поставлена под сомнение достоверность изображения самоанской культуры в ранней работе Маргарет Мид «Взросление на Самоа» (Freeman 1983). Критический выпад Д. Фримена был сделан через несколько лет после смерти Маргарет Мид и через несколько десятилетий после того, как работа «Взросление на Самоа» перестала быть актуальной в антропологии и заняла свое скромное место в ряду усвоенной классики. Однако в восприятии образованной публики в США она все же продолжала ассоциироваться с классическим фондом культурной антропологии, олицетворявшим гуманистические начала дисциплины и идеи культурного релятивизма, привнесенные антропологией в гуманитарные и социальные науки. Критика Д. Фримена (которая после выхода его книги развернулась в публичной форме и в которой работа «Взросление на Самоа» была выставлена в почти карикатурном виде, а сама Маргарет Мид изображена как наивнейшая исследовательница) поставила антропологическое сообщество в крайне неловкое положение и заставила его защищать перед лицом публики работу хоть и устаревшую, но все же продолжающую занимать важное место в общественном сознании и в идейной области дисциплины. И все это, как ни парадоксально, произошло в тот самый момент начала 1980-х годов, когда в антропологии США предпринималась попытка наиболее самокритичного переосмысления той же самой идейной области дисциплины посредством анализа собственных методов репрезентации, унаследованных от классических работ.
Второй пример имеет отношение к дебатам, возникшим из спора между Гананатом Обейзекером и Маршаллом Салинсом в середине 1990-х годов. Спор начался с того, что Г. Обейзекер (специалист по Южной Азии и антрополог, на которого большое влияние оказало направление постколониальной критики, зародившееся, как уже было сказано, в деятельности историков и литературоведов южноазиатского происхождения, но вступившее на сцену после публикации известного труда Эдварда Саида «Ориентализм») забросил свои исследования в Шри-Ланке и переключился на написание книги, в которой решил подвергнуть сомнению выводы М. Салинса, ведущего специалиста по антропологии Полинезии, относительно столкновения экспедиции капитана Кука с гавайцами (Obeyesekere 1994; Sahlins 1996). С одной стороны, этот спор имел характер типичнейшей научной дискуссии о фактах и интерпретации, с другой стороны, дебаты, в которые он вылился, опять же приняли характер дебатов о репрезентации «другой» культуры (был ли факт обожествления Кука гавайцами выражением их образа мышления или это был попросту европейский миф, т. е. репрезентация, вытекающая из определенных понятий европейцев о «примитивных» обществах?). Эти дебаты не достигли широкой публики, но если бы достигли, то вполне могли бы задеть общественное мнение.
Третий пример — громкие дебаты, разгоревшиеся вслед за тем, как антрополог Дэвид Столл уличил в недостоверности нашумевшую книгу Ригоберты Менчу — гватемальского (майя по происхождению) автора, удостоенного Нобелевской премии мира. Когда в 1987 г. эта книга («Я, Ригоберта Менчу») о притеснении и истреблении майя в Гватемале вышла на английском языке, она получила огромный резонанс как свидетельство вопиющих нарушений прав человека в то самое время, когда мультикультурализм как гуманистическая идеология меньшинств и этнических групп начал распространяться в леволиберальных кругах и политическом дискурсе (Menchu 1987). Десятилетием спустя антрополог Д. Столл, проводивший исследования в тех местах, которые описывала Ригоберта Менчу, опубликовал собранный им материал, свидетельствующий о недостоверности фактических данных, приводимых в нашумевшей книге (Stoll 2000). В центре скандала, последовавшего за этой публикацией, оказалась снова репрезентация — репрезентация истины о «другой» культуре. Иначе говоря, имело место столкновение антропологической репрезентации, опирающейся на практику «объективной» научной фиксации наблюдаемого материала, и, так сказать, саморепрезентации антропологического «объекта», опирающейся на другую («ненаучную») практику осмысления сложных жизненных реалий. Это было столкновение суровой антропологической истины (не испытавшей на себе влияние эпистемологической критики 1980-х годов) и суровой истины «объекта» антропологии, научившегося говорить своим собственным голосом от своего лица. В данном смысле это столкновение было характерным явлением новой исторической эпохи, которая кардинально изменила характер взаимоотношений между объектом и субъектом антропологического исследования. Дебаты, окружавшие это столкновение, были освещены в ряде интересных публикаций, в которых обсуждались проблемы взаимоотношений антропологического сообщества с сообществом изучаемых им людей (Arias 2001).
Четвертый и последний пример — скандал, последовавший за публикацией книги журналиста Патрика Тирнея «Тьма в Эльдорадо», в которой анализировались малоизвестные факты этнографической полевой работы Наполеона Шаньона среди яномами, а также общее направление биомедицинских исследований в антропологии, в рамках которого предпринимались проекты Н. Шаньона. Книга П. Тирнея была настолько острой, что практически вынесла общественный приговор вмешательству антропологов в жизнь яномами (Tierney 2002). Следует учесть, что в американской антропологии яномами приобрели образ своего рода архетипического «традиционного» народа во многом именно благодаря трудам Н. Шаньона, чья монография «Яномами» (вышедшая в 1968 г., но с тех пор много раз переиздававшаяся) долгое время была одним из стандартных учебных пособий во вводных курсах по социокультурной антропологии (Chagnon 1968). О выводах Н. Шаньона, впрочем, в свое время много и долго спорили, но о реальном контексте, в котором проводились его исследования, известно было немного. Именно на этот контекст и пролила свет книга П. Тирнея, в которой полевая работа Н. Шаньона была рассмотрена как составная часть долговременного проекта по исследованию биомедицинских проблем — проекта, который, по утверждению П. Тирнея, принес немало бед яномами. Дебаты, разгоревшиеся после публикации журналиста, вылились в скандал гораздо более масштабный, чем все вышеуказанные. В данном скандале оказались затронутыми не только вопросы репрезентации «других» культур в антропологическом дискурсе, но и вопросы цены научной истины, вопрос о технологическом развитии как о скрытом ассимиляционном механизме и вопрос о политическом векторе межкультурного контакта в современном глобализующемся мире.
Эти дебаты и скандалы дают определенное понятие о том, что на самом деле антропология сегодня впутана в гораздо более сложную сеть взаимоотношений с обществом, чем та, в которой она находилась в колониальный период в рамках «модели Малиновского». Поэтому большинство современных этнографических проектов, какими бы разнообразными они ни были, характеризует одна общая специфическая черта: среди множества исследовательских задач, ставящихся в них, необходимо присутствует задача исследования тех общественных условий, которые позволяют антропологу производить знание о «других» культурах.
Разумеется, эти дебаты и скандалы, при всей их показательности, высвечивают лишь часть тех проблем, которые принес (и продолжает приносить) с собой изменившийся контекст антропологических исследований в последнее время — контекст, который все-таки осмысливается антропологами медленнее, чем хотелось бы. Но даже если они высвечивают лишь часть проблем, в глазах широкой публики они часто предстают как симптомы глобальной болезни антропологической науки. Учитывая, что публика и без того нередко воспринимает антропологию как неактуальную область знания, имеющую дело с описанием архаического и экзотического, можно понять, в какое трудное положение подобные скандалы ставят антропологическое сообщество. Они создают в обществе странный, искаженный образ дисциплины, которая в действительности старается быть современной и актуальной. Это несоответствие дисциплинарной практики существующему образу дисциплины в обществе сегодня все чаще и чаще обращает на себя внимание антропологов.
В поисках общественно значимой антропологииСреди тенденций развития антропологии в последнее время, таким образом, обозначилась отчетливая тенденция движения к общественно значимой антропологии, к антропологии, которая была бы понятна публике, к антропологии, которая могла бы использовать богатый фонд накопленного исследовательского материала в целях продвижения нашего знания о настоящем, в целях лучшего понимания сложности культурно-исторических условий, в которых находится наше собственное общество и общества тех людей, что живут рядом с нами. Об этой тенденции свидетельствует ряд публикаций, появившихся в последнее десятилетие (напр.: MacClancy 2002). Но эта тенденция не нова. Она представляет собой продолжение того самого проекта культурной критики, присутствовавшего в западной антропологии со времени ее возникновения, который в значительной мере и определял интеллектуальный интерес к изучению «других» обществ. В недалеком прошлом эта тенденция проявлялась также и в многочисленных попытках создания эффективно действующей прикладной антропологии (несмотря на все проблемы, к которым порой приводили эти попытки).
