Принятие решения о новом наступлении стимулировалось прибытием в Крым 4-й и 5-й пехотных дивизий, усиливших крымскую группировку примерно на 22000 человек, а также ожидаемым приходом в конце августа 17-ти дружин Курского ополчения (13000).{124} С одной стороны, это усиливало силы русских в Крыму, с другой — и так «на ладан дышащая» система снабжения не позволяла содержать на полуострове столь значительные силы долгое время и они должны были быть употреблены в дело в ближайшие сроки. Этот временной отрезок ограничивался наступлением осенней погоды, когда солдат, ополченцев кормить стало бы попросту невозможно. Учитывая начавшееся активное рейдерство союзного флота в Черном и Азовском морях, не исключена была и возможность вымирания.
Это не преувеличение. Осень в Крыму еще не наступила, а ко всем накопившимся проблемам добавился «…ощущавшийся уже недостаток сена», который «… не позволил бы до зимы содержать и уменьшенное число лошадей».{125} В случае дальнейшего пассивного ведения военных действий, русским войскам угрожал призрак весьма бедственного существования и даже, как говорилось выше, голода.
В этих условиях необходимость что-либо предпринять поделила руководителей обороны Севастополя на сторонников и противников активных действий. Учитывая столичные веяния, последних было меньшинство. Однако и среди них, единственный или один из тех немногих, кто изначально был категорически против наступательной операции, видел ее не только бесперспективность, но и трагические последствия, был генерал Остен-Сакен, который после гибели Нахимова полностью утратил веру в возможность отстоять Севастополь. Конечно, он допускал еще, что возможно продолжение отчаянной, безнадежной обороны. Но надеяться на победу над неприятелем, при немедленном открытом нападении на него, считал нелепым.
Надеясь переубедить князя (а возможно обезопасить себя от императорского гнева впоследствии) он, «…совершенно убежденный в неминуемом проигрыше затеваемого дела, подал Горчакову об этом 26 июля особый доклад».
Считаю нужным оговориться: мнение Остен-Сакена было обоснованным. Тарле напрасно упрекает его в отсутствии твердости: «…генерал Осен-Сакен орлом не был». Генералу как раз и не было острой необходимости быть «орлом». В его функциональные задачи не входило «парение» над бастионами и батареями. Судя по всему, знаниями действительной обстановки начальник гарнизона Севастополя владел достаточно. Понимание ситуации и умение спрогнозировать ее дальнейшее развитие привело к тому, что он оказался единственным, кто посмел заявить мнение, по своей сути не совпадающее не только с волей главнокомандующего, но и решением императора. Явление по тем временам чрезвычайное. Но и Остен-Сакен не настолько был скуден умом, как многие годы преподносился его образ. Недаром современники отзываются о генерале совсем не так, как известный советский ученый-историк. По воспоминаниям Тотлебена «…говоря о порядке в Севастополе, нельзя не упомянуть то, что с вступлением в начальствование над севастопольским гарнизоном генерал-адъютанта Остен-Сакена, там приняты были некоторые меры к установлению полного внутреннего порядка, а то со времени смерти Корнилова в общем управлении гарнизоном не было единства. В числе этих мер мы встречаем установление порядка относа раненых с оборонительной линии и подачи им первой помощи; кроме того, было сделано расписание числа рабочих с каждого отделения и указано, чтобы рабочие наряжались не отдельными командами, а по возможности, целыми ротами, со своими ротными командирами и офицерами».{126}
При детальном знакомстве оказывается, что и характер у Остен-Сакен был совсем не такой, каким кажется после чтения сочинения Тарле. Генерал был первым, кто отстаивал свое мнение перед князем Меншиковым, не слишком задумываясь о собственной репутации в глазах искусного царедворца. Участники описываемых событий положительно характеризуют его, говоря: «… Сакен человек способный, крайне самостоятельный, с известной военной репутацией, не мелкая сошка в военной иерархии и не позволит играть собой, как пешкой».{127}
Лагерь британской кавалерии под Севастополем. Рисунок В. Симпсона. 1855 г.Не кажется ли теперь читателю, что перед нами личность, чей вклад в оборону Севастополя был явно задвинут в тень в угоду политическому строю, доминировавшим в этой связи взглядам на роль личности в Крымской войне среди советских историков. А мы, вместо трезвой оценки с позиции сегодняшнего дня, зачастую продолжаем на этих взглядах основываться.
Ну а то, что этот человек был глубоко религиозен, наверное, не самое худшее качество. Ведь наверняка, он молился за победу русского, а не вражеского оружия. Тем более, что религия имела огромное значение по воздействие на солдатские и матросские души.
Во время обороны Севастополя «…на каждом бастионе, где-нибудь в углу, помещались образа, и перед ними день и ночь горело множество свечей. Картина эта, особенно ночью, во время страшной трескотни, растерзанных трупов, вздохов изувеченных страдальцев, как-то особенно действовала успокоительно…
Каждую субботу и в воскресенье являлся на бастион священник служить вечерню и обедню…».{128}
Военное духовенство отвечало за «дух» армии. В сложнейшей обстановке Крымской войны оно вело себя достойно своего призвания. Об этом говорят следующие факты. Иеромонах Иоанникий Добротворский с первых дней осады Севастополя постоянно был в траншеях, ежедневно обходил батареи с крестом в руках, вдохновляя солдат на подвиги. В ночь со 2 на 3 марта 1855 г. в составе одного из батальонов Камчатского полка участвовал в ожесточенном бою, ободряя своим словом и примером солдат, тут же напутствовал умирающих, утешал и перевязывал раненых. Среди трупов вражеских солдат пастырь усмотрел офицера, притворившегося мертвым, которого пленил и сдал военному начальству. За отличие и мужество иеромонах был награжден золотым наперсным крестом на Георгиевской ленте.
Нередко полковым священникам приходилось брать на себя обязанности, выходившие за рамки их пастырской деятельности. 22 сентября 1854 г. на Николаевскую артиллерийскую батарею под огнем врага прибыл священник Очаковской церкви Судковский. Он «…под выстрелами благословлял каждого» и сам принимал участие в заряжании орудий после гибели расчета.
Немало военных пастырей сложило свои головы при обороне Севастополя напутствуя умирающих, погребая убитых, при совершении богослужений на бастионах и в лазаретах, при оказании помощи раненым и больным.
Считаю, что обвинять Сакена в отсутствии у него доблести не только безосновательно, но и несправедливо. Внимательно ознакомившись с докладом Сакена, признаем: ход мыслей севастопольского коменданта взвешен и логичен. Он ни в коем случае не считает сражение в поле авантюрой и даже считает, что при правильном выборе направления нанесения удара оно может иметь успех. Более того, он предлагает это направление, справедливо считая его наиболее оптимальным. Генерал исходил из того, что наиболее слабым местом неприятельских позиций являются Федюхины высоты, но попытка атаковать их с фронта сопряжена с величайшим риском. Риск этот заключался, прежде всего, в вероятной перспективе превратиться из атакующего в атакуемого и притом с различных направлений. «…Неприятель занимает сосредоточенное положение на господствующей местности и в продолжение десяти месяцев не переставал укреплять свои позиции. Поэтому он может по произволу бросить в любую точку почти все свои силы, так как даже при совсем слабых заслонах эти укрепленные позиции русские не смогут взять иначе, как штурмом, с огромными потерями». По мнению Осен-Сакена было более целесообразным «…провести наступление на Чоргун и Байдарскую долину, но никак уж не на Федюхины высоты».
Свои выводы генерал делал не просто на основании собственных домыслов. Он делал выводы и прогнозировал развитие ситуации вокруг крепости прежде всего из того, что все предыдущие предпринятые попытки русской армии деблокировать Севастополь закончились провалом. Вполне вероятно, что именно после этих бесплодных усилий, адмирал Нахимов «…по мнению многих участников героической обороны, считал себя виновным в катастрофическом положении Черноморского флота и его базы».{129}
Таким образом, двигала Остен-Сакеном не забота о собственной репутации и беспокойство о судьбе его генеральских эполет, а трезвая оценка обстановки. Как показал дальнейший ход событий — он оказался полностью прав. Влиятельные сторонники Горчакова, уже после проигранного сражения, попытались сделать Сакена едва ли не одним из виновников катастрофы. Например, князь Барятинскй, всячески угождая именитому патрону, утверждал, что основным виновником является не Горчаков, который, по его словам, «…не хотел дать»{130} сражение, а другие люди. По словам князя Одоевского «…князь Анатолий Барятинский весьма защищает Горчакова; он видел диспозицию сражения, которого тот, впрочем, не хотел дать, но уступил лишь настоянию Вревского и Сакена, который уверял, что Севастопольский гарнизон скучает, что необходимы диверсии».{131} Признаем, подобное обвинение не имеет под собой никакого основания и не выдерживает никакой критики. Понятно, на погибшего Вревского можно списать многое, но обвинять Сакена — бессмысленно.
