Избавление от лишних происходило порой самым решительным образом. Вот образец подобного распоряжения коменданта (с сохранением стиля подлинника): «Всем тов. эмигрантам, не работающим в Смольном и еще живущим почему-то, предлагаю выселиться в <…> двухдневный срок по 7 апреля с. г. (1920 г. – А. Ч.) включительно. Не исполнившие моего предложения будут приняты соответствующие меры вплоть до предания народному суду, а также и до ареста»[157]. Одновременно удаляли лиц, чья политическая репутация вызывала сомнение или подозрение. По постановлению смольнинских коммунистов с 1 марта 1921 г. жилье предоставлялось только членам большевистской партии. Этого принципа власти придерживались и в дальнейшем.
Ответственные работники жили не только в Смольном. По воспоминаниям Чуковского, Луначарский в феврале 1918 г. обитал «в доме Армии и Флота – в паршивенькой квартирке – наискосок от дома Мурузи, по гнусной лестнице»[158]. Председатель Петроградской ЧК Н.П. Комаров занимал в 1920 г. квартиру в доме № 2 по Комиссаровской (бывшей Гороховой) улице, где располагалось и само учреждение, наводившее страх на обывателей. М.С. Урицкий жил на 8-й линии Васильевского острова вместе со своим родственником Б.Г. Каплуном. Немалое число ответственных работников заселило номера гостиницы «Астория», превращенной в 1-й Дом Петроградского Совета (1-й Дом Совета). Второй аналогичный дом с 1921 г. занял помещения бывшей «Европейской» гостиницы. Дома Совета, как определяли их документы той эпохи, имели «структуру общежитий с отдельными комнатами, общей столовой и общими кухнями и предназначены исключительно для постоянного проживания советских служащих по ордерам, выдаваемым из отдела Управления Домами и Отелями»[159]. В первую очередь, такие ордера получали члены ВЦИК и ЦК РКП(б), областного бюро ЦК РКП(б) и губкома, члены губисполкома и их заместители, а также члены коллегий отделов губисполкома. Помимо них на комнаты в Доме Совета могли претендовать сотрудники ВЧК и Петроградского военного округа, сотрудники райкомов и райисполкомов, командированные «высоких рангов», а в последнюю очередь и при наличии свободных помещений – «ответственные работники с партийным стажем не позднее 1918 г.»[160].
В реальности в бывшие гостиницы правдами и неправдами попадали не только перечисленные в этих документах категории горожан и гостей Северной столицы. Приходилось, как и в Смольном, периодически «вычищать» «неподходящих» жильцов. Свидетельство тому – фраза о «бесспорно оставляемых» и встретившееся в протоколе заседания президиума Совета комиссаров ПТК от 10 июня 1918 г. решение о немедленном выселении из «Астории» всех нежелательных элементов[161]. В списке «бесспорно оставляемых жильцов», датируемом примерно осенью 1919 г., из 104 фамилий ряд хорошо известных тогда горожанам. Среди них бывшие комиссары продовольствия Петрограда К.К. Стриевский и продовольствия СКСО С.П. Восков, председатель ЧК И.П. Бакаев, заведующий петроградским отделением Госиздата И.И. Ионов. Обладателями трех комнат были С.С. Зорин, Г.Е. Евдокимов, С.Н. Равич и некто Сергеев. Остальные довольствовались одной или двумя комнатами[162]. Ранжированность в обладании апартаментами сохранялась и год спустя. Г.Е. Зиновьев, с сентября 1920 г. постоянно проживавший в 1-м Доме Совета, занимал пять комнат на втором этаже, его бывшая жена З.И. Лилина с сыном – две. На третьем этаже в трех комнатах жили дочери Л.Д. Троцкого Зинаида и Нина Бронштейн. У помощника Зиновьева по Петросовету А.Е. Васильева было также три комнаты, у секретаря Петросовета Н.П. Комарова – одна[163]. Как видим, принцип прямо пропорциональной зависимости между занимаемой должностью и метражом комнат, который, видимо, лежал в основе распределения жилья, выдерживался не всегда.
«Гнездовой» принцип расселения исповедовали и высшие губернские советские чиновники. Летом 1918 г. ими были определены в качестве собственного жилья дома № 40–42 по Моховой улице и № 37–39 по Литейному проспекту. Когда же оказалось, что часть квартир в этих домах занимают служащие областного комиссариата земледелия, последним было предложено «очистить занимаемое помещение в течение трех дней ввиду того, что оно необходимо для нужд губсовдепа». «В случае отказа в выезде хозяйственный отдел будет принужден прибегнуть к вооруженной силе», – сообщалось далее в грозной бумаге хозяйственного отдела Петрогубсовдепа[164]. Этот случай не был единичным. В мае 1920 г. из дома № 35 по проспекту Володарского (бывшему Литейному) выселяли служащего Ириновского волостного Совета, так как комната понадобилась для сотрудников губисполкома[165].
Стремление высших чиновников образовывать своеобразные кондоминиумы объясняется не столько приверженностью их к коммунам, горячо пропагандируемым в те годы, сколько возможностью и необходимостью создать собственные «островки» в бушующем революционном море. Жизнь на этих «островках» заметно отличалась от окружающей. Комендант Смольного в записке, направленной в декабре 1919 г. в президиум городского исполкома, характеризуя большинство жильцов Смольного как «брюзжащую обывательщину», отмечал, что при этом они пользуются «громадными привилегиями в отношении революционных рабочих города, как-то: бесплатная квартира, отопление, освещение и один из лучших обедов всего Петрограда»[166].
Действительно, быт ответственных работников был организован лучше, чем остального населения. Собственные баня и прачечная, обеспечение медикаментами, мебель, реквизированная у «буржуев» или доставшаяся в наследство от старых хозяев (стоит, правда, отметить, что мебель считалась собственностью учреждения), наконец, гараж, в котором сосредоточивалось подавляющее большинство имевшихся в городе автомобилей. Реплика З.Н. Гиппиус: «Автомобиль – это, значит, едут большевики. Автомобилей других нет», – вполне соответствовала действительности, но с оговоркой. Не каждый большевик мог и имел возможность пользоваться машиной. В сентябре 1919 г. президиум Совнархоза Северного района решил предназначенные для районных Советов автомобили передать исполкому, а также Совкомхозу для обслуживания городских предприятий. Районные Советы, потерявшие к этому времени какую-либо реальную политическую власть, лишались и важной привилегии. Спустя год, в декабре 1920 г., бюро губкома предложило президиуму губисполкома передать ПК еще три легковые машины, а также «увеличить число машин при гараже исполкома, затребовав [их] через Губчека»[167]. Чиновникам пониже рангом полагались конные экипажи.
Служебный транспорт не разрешалось использовать в личных целях, но нарушения были столь часты, что в мае 1921 г. исполком Петросовета специальным постановлением вынужден был запретить поездки за город и на острова на автомобилях и в экипажах по личным делам. Виновным грозил народный суд[168]. Попытки бороться с этим злом делались и раньше. «Красная газета» сообщала, что в апреле 1919 г. райкомовцы II городского района обнаружили вечером у подъезда Мариинского театра 27 рысаков. «„Собственники“ советских лошадей, – писал корреспондент, – подразделяются на комиссаров, помощников и членов заводских комитетов и вереницу тепленько устроившихся людей: двое военных, врач, начальник хозяйственной части, заведующий обозом транспорта Наркомпрода, приказчик мельницы и т. д.». Заключалась статья патетическим восклицанием: «Не пора ли установить порядок пользования лошадьми Республики во всех учреждениях!»[169] В том же году и у того же театра патруль задержал в машине самого председателя Петросовета с женой и высадил их, руководствуясь запрещением ездить в автомобилях не по служебным делам[170]. Эта история, содержащаяся в воспоминаниях Э.М. Иогансона, написанных в 1950-е гг., не подтверждается другими документами, но, учитывая характер Зиновьева и нравы некоторых новых властителей, вполне могла произойти.
В Мариинке высшие чиновники имели специально зарезервированные для них места. Определенные ложи и кресла числились за Смольным, комиссариатом народного просвещения и его высшими чинами, за дирекцией театра. Представителям милиции было отведено кресло № 1 в 13-м ряду. Ложа «С», закрепленная за президиумом Петросовета, всегда была заперта на особый ключ, который выдавался только по записке секретаря исполкома Костиной. Во время спектакля у двери ложи безотлучно находился специальный капельдинер, не пропускавший никого опять-таки без записки от Костиной[171]. В феврале 1921 г. в связи с обострением ситуации в Петрограде городская верхушка пошла на некоторое ограничение своих привилегий. Тогда, в частности, малый президиум губисполкома постановил провести «сокращение индивидуально закрепленных мест» в государственных театрах[172]. Видимо, по мнению властей, подобная акция, результаты которой могли быть хорошо заметны со стороны, способствовала бы ослаблению конфликта между «низами» и «верхами».
