Действуя в основном вдали от крупных городов, айнзатцгруппы добросовестно выполняли свою работу: они выискивали «евреев, которые состояли на службе большевицкой партии и советского государства» и убивали их. На деле это часто означало, что всех мужчин еврейской национальности в деревне или поселке попросту расстреливали. В конце концов, в соответствии с нацистской теорией, все еврейские мужчины в Советском Союзе в той или иной степени «были на службе партии или государства».
В то время как айнзатцгруппы и связанные с ними подразделения СС занимались уничтожением советских евреев, части регулярной немецкой армии также принимали участие в военных преступлениях. В соответствии с печально известным планом «Барбаросса» и так называемым «Комиссарским приказом» бойцов партизанских отрядов в плен не брали, а расстреливали прямо на месте, и проводились карательные акции против целых сел. Советских военных политруков – комиссаров – убивали, даже если они сдавались в плен. Именно из-за этого приказа, сформулировавшего отношение нацистов к комиссарам, Освенцим оказался впервые вовлеченным в этот конфликт. По соглашению с СС немецкая армия дала возможность людям Гейдриха прочесать многочисленные лагеря военнопленных в поисках комиссаров, которые, возможно, сумели проскользнуть через первоначальные проверки еще на фронте, когда их только взяли в плен. Затем возник вопрос: куда их деть? С точки зрения нацистов, было явно не лучшим решением убить их прямо на глазах у других военнопленных. Именно поэтому в июле 1941 года несколько сотен комиссаров, выявленных в лагерях для военнопленных, отправили в Освенцим.
С самого момента прибытия в Освенцим обращение с этими заключенными отличалось от обращения с остальными. Невероятно, но факт – даже учитывая те истязания, которые уже творились в лагере: с этой группой заключенных обращались еще хуже. Ежи Белецкий услышал, как над ними издевались, еще до того как увидел их самих: «Помню ужасные вопли и стоны…» Они с другом подошли к карьеру с гравием на краю лагеря, там и увидели советских военнопленных. «Они бегом возили тачки, наполненные песком и гравием, – рассказывает Белецкий. – Это была чудовищно тяжелая работа. Доски, по которым они толкали тачки, шатались во все стороны. Это была не обычная лагерная работа, а какой-то ад, который эсэсовцы специально создали для советских военнопленных». Капо избивали работающих комиссаров палками, а наблюдающие за всем этим эсэсовские охранники подбадривали тех: «Давайте, ребята! Бейте их!» Но то, что Ежи Белецкий увидел потом, его окончательно потрясло: «Там стояло четверо или пятеро эсэсовцев с винтовками. Один из них время от времени, перезарядив винтовку, высматривал цель, затем прицеливался и стрелял куда-то в карьер. Мой друг обомлел: «Что он делает, этот сукин сын?!» И мы увидели, как капо в карьере добивал палкой уже умирающего от пули человека. Мой друг служил в армии, и для него это была дикость: «Это же военнопленные. У них есть особые права!» Но этих людей убивали даже во время работы». Вот так летом 1941 года война на Восточном фронте – война без правил – дошла до Освенцима.
Конечно, убийства советских комиссаров были лишь малой долей того, что тогда творилось в Освенциме. Прежде всего, лагерь по-прежнему оставался местом содержания, подавления и запугивания польских узников. Хессу необходимо было заставить вверенное ему учреждение удовлетворять потребности нацистского государства, и он неусыпно заботился о том, чтобы не допускать побегов из лагеря. В 1940 году только два человека попытались бежать из Освенцима, но это число увеличилось до 17 в 1941 году (и продолжало увеличиваться: до 173 в 1942 году, 295 в 1943 году и 312 в 1944 году)54. В первые годы существования лагеря подавляющее большинство заключенных были поляками, и местное население относилось к ним с симпатией. Поэтому в случае, если заключенному удавалось ускользнуть от лагерной охраны, у него были все шансы исчезнуть в человеческом водовороте, который образовался в стране из-за этнических пертурбаций. Поскольку днем многие заключенные работали за пределами лагеря, им даже не нужно было преодолевать окружавший территорию забор из колючей проволоки с пропущенным через него электрическим током. Им нужно было преодолеть только одно препятствие, внешний забор, проходивший по периметру лагеря – так называемый Grosse Postenkette.
Политика Хесса по предотвращению побегов была очень проста: беглецов ожидало жесточайшее возмездие. Если нацистам не удавалось поймать сбежавшего заключенного, они арестовывали его родственников. Кроме того, отбирали десять заключенных из барака, в котором жил сбежавший узник, и убивали их самым садистским способом. Роману Трояновскому довелось подвергнуться трем таким отборам в 1941 году, после того, как обнаруживалось, что кто-то сбежал из их барака. «Лагерфюрер (заместитель коменданта) с другими охранниками смотрели в глаза заключенным и выбирали, – рассказывает Трояновский. – Конечно, те, кто был послабее и выглядел похуже, становились самыми вероятными жертвами. Не знаю, о чем я думал во время отбора. Я старался не смотреть ему в глаза – это было опасно. Нужно было стоять прямо, чтобы не выделяться. А когда Фрич останавливался возле кого-нибудь и указывал пальцем, всегда замирало сердце, так как было не совсем ясно, на кого именно указывал его палец». Трояновский вспоминает один такой отбор, который очень хорошо характеризует извращенный способ мышления лагерфюрера Карла Фрича: «Во время отбора Фрич обратил внимание на человека, который стоял рядом со мной и весь дрожал. Он спросил его: “Чего ты трясешься?” Через переводчика тот человек ответил: “Потому что боюсь. У меня дома маленькие дети, и я хочу их вырастить. Я не хочу умирать”. Тогда Фрич сказал: “Смотри у меня, чтобы этого больше не было, а то отправлю тебя туда!” – и показал на трубу крематория. Бедняга не понял и, истолковав жест Фрича по-своему, вышел из строя. Переводчик ему говорит: “Лагерфюрер тебя не выбирал, стань в строй”. Но Фрич его прервал: “Оставь его. Раз он вышел из строя, значит, такова уж его судьба”».
Отобранных заключенных уводили в подвал блока 11 и запирали в камере, не давая им еды. Они должны были скончаться там от голода. Это была медленная и мучительная смерть. Роман Трояновский позднее узнал, что один его знакомый дошел до того, что после недели голода съел свою обувь. А летом 1941 года произошло событие, которое может служить утешением для тех, кто верует в искупительную силу страдания. Максимилиан Кольбе, священник Римско-католической церкви из Варшавы, был вынужден участвовать в отборе после того, как один из заключенных сбежал из его барака. Человек, стоявший рядом с ним, Франтишек Гаевничек, был отобран Фричем, но он заплакал, умоляя о помиловании: у него жена и дети, он хочет жить. Услышав это, Кольбе предложил себя вместо него. Фрич согласился, и Кольбе бросили в камеру голода в числе десяти отобранных для умерщвления заключенных. Через две недели четверо из них все еще были живы, и Кольбе среди них. Их убили, сделав им смертельную инъекцию. В 1982 году уроженец Польши Папа Римский Иоанн Павел II канонизировал Кольбе. Эта история вызвала серьезные споры, не в последнюю очередь из-за того, что в журнале, который издавал Кольбе до своего ареста, часто печатались антисемитские материалы. Однако, несмотря на это, мужество Кольбе, пожертвовавшего жизнью ради жизни другого человека, остается бесспорным.
В том же месяце, июле 1941 года, целый ряд решений, принятых за тысячи километров от лагеря, привел к тому, что Освенцим превратился в еще более зловещее место. Впервые было принято решение приступить к уничтожению узников Освенцима с помощью газа – но еще не совсем тем методом, который впоследствии принесет лагерю такую дурную славу. Заключенные стали жертвой нацистской программы, именуемой «эвтаназией взрослых». Эта смертельная операция основывалась на указе фюрера, датированном октябрем 1939 года, который позволял врачам отбирать людей с хроническими психическими заболеваниями, а также инвалидов, и умерщвлять их. Поначалу для умерщвления инвалидов использовали инъекции, но затем излюбленным методом стало использование угарного газа в баллонах. Поначалу это происходило в специальных центрах, оборудованных в основном в бывших психиатрических больницах. Там были построены газовые камеры, сконструированные таким образом, что внешне напоминали душевые. За несколько месяцев до своего октябрьского указа Гитлер санкционировал отбор и убийство детей-инвалидов. Совершая все это, Гитлер следовал мрачной логике своего ультра-дарвинистского видения мира. Эти дети не имели права на жизнь, так как слабые – обуза для немецкого общества. Исповедуя теорию расовой чистоты, он беспокоился о том, что, достигнув зрелого возраста, эти дети смогут дать неполноценное потомство.
