Об отречении Царя просили и все командующие фронтами… "Кругом измена и трусость, и обман", — записал он в дневнике в тот день… Видя вокруг себя такое предательство, Государь, изолированный в Ставке своим окружением, введенный в заблуждение доставлявшимися ему сообщениями и прибывшими депутами Госдумы, поверил, что "его отречения требуют армия и народ", и 2 марта сложил с себя верховную власть. Он не хотел удерживать ее насилием над своим народом, если оказался ему не нужен — в этом случае он все равно переставал быть настоящим православным Самодержцем… Образец духовного величия Царя в момент отречения — его последнее обращение к армий (оно было скрыто Временным правительством), продиктованное стремлением избежать гражданской войны, которая ослабила бы страну перед внешним врагом.
И даже высшие иерархи Русской Православной Церкви не выступили против насильственного отречения Царя, не поддержали его духовно, а лишь последовали призыву его брата, Вел. Кн. Михаила Александровича, "подчиниться Временному правительству", благословив его как "меньшее зло" ради сохранения порядка в условиях войны. В Обращении Синода от 9 марта говорилось: "Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни… доверьтесь Временному Правительству; все вместе и каждый в отдельности приложите усилия, чтобы трудами и подвигами, молитвою и повиновением облегчить ему великое дело водворения новых начал государственной жизни и общим разумом вывести Россию на путь истинной свободы, счастья и славы. Святейший Синод усердно молит Всемогущего Господа, да благословит Он труды и начинания Временного Российского Правительства…. Этот призыв от имени Церкви парализовал сопротивление монархистов…
Все это удивительно и с точки зрения присяги, которую каждый гражданин Империи приносил на Евангелии на верность Государю, и с точки зрения элементарной законности, особенно когда 3 марта брат Царя, Вел. Кн. Михаил Александрович, незаконно передал судьбу самой монархической государственности на "волю народа" (Учредительного собрания). Нелегитимность этого решения сознавали даже революционеры-февралисты: В.Д. Набоков, один из составителей отказа Михаила, признал, что никто не был вправе "лишать престола то лицо [Алексея], которое по закону имеет на него право". Поэтому заговорщики "не видели центра тяжести в юридической силе формулы, а только в ее нравственно-политическом значении". Акт отказа Михаила "был единственным актом, определившим объем власти временного правительства"; он был призван "торжественно подкрепить полноту власти временного правительства и преемственную связь его с Государственной думой" ("Архив русской революции", Берлин, 1921, Т. 1.).
4 марта, узнав о поступке своего брата, Государь заявил, что передумал и согласен на вступление на Престол Царевича Алексея при регентстве брата. Однако ген. Алексеев не отправил эту телеграмму Временному правительству, "чтобы не смущать умы", поскольку отречения уже были опубликованы. Об этом малоизвестном эпизоде писали полковники В.М. Пронин и Д.Н. Тихобразов, генерал А.И. Деникин, Г.М. Катков ("Православный Царь-Мученик", Сост. с. Фомин, М. 1997, с. 583–584). Таким образом, на Государя нельзя возлагать вину за падение монархического строя и за нарушение клятвы Собора 1613 года. Не Царь передал решение о судьбе монархии на «многомятежную» волю учредительного собрания. Это сделали не имевшие на то права его брат Михаил, Кирилл (письменно присоединившийся к заявлению Михаила) и другие члены Династии, при шумном требовании "прогрессивной общественности" и молчаливом попустительстве выжидавшего народа (разумеется, и на него повлияла клеветническая кампания против Царя)…
Лишь позже выяснилось, что все обвинения против Царской семьи были клеветой. Даже комиссия Временного правительства, созданная для расследования "поощрения Царем антисемитских погромов", его "тайных переговоров с Германией", назначения министров "под безраздельным влиянием развратного Распутина", — ничего подобного не обнаружила. Главный следователь Руднев закончил свой доклад словами: "Император чист, как кристалл" ("Русская летопись", Париж, 1922, кн. 2). Тем не менее из-под ареста ни его, ни его семью не освободили и даже Всероссийский Поместный Собор 1917–1918 гг. не вступился за помазанника… Сам же свергнутый император не искал путей бегства за границу и разделил судьбу лучшей части своего народа…
Таким образом, не Царь "предал свой народ, безвольно отрекшись от Престола" (как любят повторять противники прославления Царской семьи). Это народ, прежде всего в лице ведущего слоя, предал своего наиболее православного Государя, нарушив в дни Великого поста и свой православный долг повиновения, и государственную присягу, и клятву 1613 г.
Те, кто упрекает Государя в «безволии», не осознают мистического уровня мировой катастрофы, остановить которую Государь был не в силах. Не революция произошла в результате отречения Царя, поскольку он ее "не остановил", а его отречение было победной атакой всемирной апостасийной революции против Удерживающего.
В условиях всеобщего предательства Государь явно почувствовал, что спасти Россию уже нельзя военно-политическими мерами (которые он предпринял для подавления бунта, но они были за его спиной отменены генералами-заговорщиками), а только духовным подвигом, положившись на волю Божию. В те безумные для России мартовские дни его смиренный отказ бороться за власть и за жизнь был в чем-то подобен отказу Христа бороться за Свою жизнь перед распятием. Сын Божий смиренно предал себя в руки палачей ради спасения рода человеческого через победу над смертью в Своем Воскресении, Он молча стоял перед Пилатом и беснующейся еврейской толпой. Так же на свою Голгофу молча взошел и Государь Николай II, человек высочайшего христианского духа, интуитивно зная, что иного пути спасения России уже нет, кроме самопожертвования для вразумления потомков на предстоящем пути страданий.
Государь всегда помнил о своем рождении в день Иова Многострадального, воспринимая это как указание свыше. Есть свидетельства, что Царю были также известны предсказания инока Авеля, прп. Серафима Саровского и других подвижников о мученической судьбе Царской семьи, о революции и бедствиях России, о возможности покаяния и грядущего возрождения. Известно, что при открытии мощей прп. Серафима в 1903 г. в Дивееве одна из стариц передала Государю письмо с этими пророчествами. Многие мемуаристы отмечали в поведении Государя накануне революции предчувствие им своей судьбы: "Быть может, необходима искупительная жертва для спасения России — я буду этой жертвой". Вот в чем смысл святости нашего последнего Царя-Мученика. Но этот его крестный подвиг был тогда так же не понят растерянными предстоятелями Церкви, как и жертва Христа Его растерянными учениками…
Таким образом, его отречение было последним актом царского служения Помазанника Божия Божией воле. Это подтвердилось явлением иконы Державной Божией Матери в день отречения и затем было открыто митрополиту Макарию в примечательном сне: Царь вымолил у Господа горькую чашу для себя и манну для своего народа, после чего незримый голос сказал: "Государь взял вину русского народа на себя, и русский народ прощен" (Нилус с. А. "На берегу Божьей реки"). Но прощение духовно действует лишь вместе с осознанием греха грешниками и с их покаянием — до тех пор оно остается невостребованным.
Тем более, что грех революции усугубился грехом цареубийства. Даже после формального отречения, вырванного у Царя обманом и революционным насилием (и потому юридически и канонически ничтожного, как и отречение за несовершеннолетнего Царевича), Николай II все еще оставался Помазанником Божиим — этого качества, получаемого через особое церковное таинство, его никто лишить не мог. Поэтому в Екатеринбурге убили не "гражданина Романова" (как приходится слышать по сей день), а Помазанника, и это имело исторически-переломный, ритуальный смысл для всего мира — независимо от того, сознавали это или нет убийцы, ввергнувшие человечество в предапокалипсические времена.
3. Ритуальное убийство русского Царя
Вряд ли, однако, можно сомневаться, что к организации убийства были причастны и сознававшие. Такие лица, несомненно, были в тех еврейско-масонских кругах, которые десятилетиями готовили свержение российской монархии и печатали известные новогодние открытки, на которых раввин держит жертвенного петуха с головой Государя Николая II и с подписью по-еврейски: "Это мой выкуп, это моя замена, это мое жертвоприношение". Религиозное руководство еврейства не могло не сознавать того очевидного факта, что русский Царь был главным носителем идеала христианской государственности и соответственно главным противником еврейского идеала государственности — царства антихриста. Можно сказать, что в убийстве православного Царя нашла свою логичную кульминацию та двухтысячелетняя борьба евреев против христианства, которая началась распятием Христа.
