Но апологеты ЧК не ограничивались защитой своей организации. Они объявляли ее незаменимым средством обеспечения победы «диктатуры пролетариата». Развивая ленинскую идею, что «классовая борьба» — это конфликт, который не имеет границ, они изображались себя как естественное дополнение Красной Армии. Единственное различие между ними заключалось, по их мнению, в том, что Красная Армия сражалась с классовым врагом за границами советского государства, а ЧК и ее вооруженные формирования противостояли ему на «внутреннем фронте». Представление о гражданской войне как о войне на два фронта стало одной из излюбленных тем ЧК и тех, кто ее поддерживал. Бойцов Красной Армии и сотрудников ЧК стали называть братьями по оружию, которые, каждый по-своему, ведут бой с «международной буржуазией»108. Эта параллель позволяла ЧК утверждать, что ее право на убийство в пределах советской территории аналогично праву, даже обязанности военных убивать на фронте вражеских солдат без предупреждения. Война — это не судебное разбирательство: по словам Дзержинского (в передаче Радека), невиновные умирают на внутреннем фронте точно так же, как на поле битвы109. Такой вывод неизбежно следовал из посылки, что политика — это война. Лацис довел эту аналогию до логического завершения: «Чрезвычайная комиссия — это не следственная комиссия, не суд и не трибунал. Это орган боевой, действующей по внутреннему фронту гражданской войны. Он врага не судит, а разит. Не милует, а испепеляет всякого, кто по ту сторону баррикад»110. Аналогия между полицейским террором и военными акциями была построена на игнорировании их принципиального различия, а именно, что солдат ведет бой с другими вооруженными людьми, рискуя собственной жизнью, в то время как сотрудники ЧК убивают беззащитных мужчин и женщин, не рискуя при этом ничем. Пресловутая «смелость» чекистов была не физической и не моральной отвагой, но — готовностью держать в узде свою совесть. Вся «твердость» их заключалась в том, чтобы, самому не страдая, причинять страдания другим. Тем не менее ЧК полюбила эту сомнительную аналогию, рассчитывая с ее помощью дать отпор критике и победить то отвращение, с которым смотрели на нее многие россияне.
Ленин не мог не сказать своего слова в этой дискуссии. Ему нравилась ЧК, и он одобрял чинимые ею жесткости, однако соглашался, что для исправления образа ЧК в общественном мнении надо положить конец некоторым очевидным злоупотреблениям этой организации. Будучи явно напуган призывом применять пытки, прозвучавшим со страниц «Еженедельника ЧК», он приказал закрыть этот орган, хотя и называл его руководителя, Лациса, выдающимся коммунистом. [7 ноября 1918 г., выступая на «митинге-концерте», организованном ЧК для своих сотрудников, Ленин защищал эту организацию от критиков. Он говорил о «тяжелой деятельности» ЧК, а жалобы на нее пренебрежительно назвал «воплями». В ряду главных качеств ЧК он выделил решительность, быстроту, но прежде всего «верность» (Ленин. Поли. собр. соч. Т. 37. С. 173). В этой связи нелишне напомнить, что основным девизом гитлеровской СС было «Unsere Ehre Heist Treue» («Наша честь называется верность»).]. 6 ноября 1918 года ЧК было велено освободить всех заключенных, против которых не были выдвинуты обвинения, если эти обвинения не удастся предъявить в течение двух недель. Следовало также освободить всех заложников, кроме тех, «задержание которых необходимо». [Декреты. Т. 3. С. 529–530. Это была реакция на требование президиума Московского Совета, поступившее в начале октября, чтобы ЧК разобралась с многочисленными заключенными, которых держала, не предъявляя им обвинений (Северная коммуна. 1918. 18 окт. № 122. С. 3)]. Мера эта подавалась властями как «амнистия», что было совершенно бессмысленно, так как речь шла о людях, которые не только не были судимы и не получили приговора, но которым даже не было предъявлено обвинение. Впрочем, требования эти остались лишь на бумаге: в 1919 году тюрьмы ЧК были по-прежнему переполнены заключенными, арестованными по никому не известным причинам, в том числе — заложниками.
К концу октября 1918 года правительство скрепя сердце ограничило свободу ЧК, обязав ее к более тесному сотрудничеству с другими государственными органами. В московском здании ЧК появились представители комиссариатов юстиции и внутренних дел, а местным Советам было дано право назначать и снимать с постов руководителей местных ЧК111. Однако единственной по-настоящему осмысленной мерой в борьбе со злоупотреблениями стал роспуск 7 января 1919 года уездных ЧК, завоевавших недобрую славу своими чудовищными жестокостями и процветавшим там вымогательством112.
Но благодушию властей вскоре был положен конец, ибо признаки явного неудовольствия проявились в Московском Комитете партии, который на собрании 23 января 1919 года выразил решительный протест против бесконтрольных действий ЧК. Возникла даже идея ликвидации ЧК, и хотя она была осуждена как «буржуазная», вопрос повис в воздухе113. Неделю спустя тот же Московский Комитет партии, самый влиятельный в стране, проголосовал большинством в соотношении 4 голоса к 1 за лишение ЧК полномочий трибунала и ограничение его функций только задачами ведения следствия114.
Вынужденный реагировать на это растущее недовольство, Центральный Комитет 4 февраля вернулся к рассмотрению проекта, внесенного Крыленко в декабре 1918 года. Дзержинского и Сталина попросили подготовить доклад. Через несколько дней они представили рекомендации, в которых предлагали сохранить за ЧК двойные полномочия — расследование антигосударственной деятельности и подавление вооруженных восстаний, — а право выносить приговоры по политическим обвинениям передать революционным трибунами. Исключение должны были составить лишь регионы, находящиеся на военном положении, то есть для того времени значительная часть территории страны: здесь ЧК могла действовать как прежде, сохраняя право выносить смертные приговоры по своему усмотрению115. Центральный Комитет одобрил эти рекомендации и направил их для утверждения в Центральный исполнительный комитет.
На сессии ЦИК, состоявшейся 17 февраля 1919 года, основной доклад сделал Дзержинский. [Этот доклад был впервые опубликован тридцать девять лет спустя: Исторический архив. 1958. № 1. С. 6–11]. В течение пятнадцати месяцев своего существования, сказал он, советский режим вынужден был вести «безжалостную» борьбу против организованного сопротивления всех контрреволюционных сил. Но теперь, во многом благодаря ЧК, «наши внутренние враги, бывшее офицерство, буржуазия и чиновничество царское, разбиты, распылены». В дальнейшем основная угроза будет исходить от контрреволюционеров, проникших в советский аппарат для осуществления «саботажа» изнутри. Это требует новых методов борьбы. ЧК более не нуждается в продолжении массового террора: отныне она будет передавать дела в революционные трибуналы, которые станут судить и карать преступников.
Это выглядело как начало новой эры. Некоторые современники горячо приветствовали реформу, принятую 17 февраля ЦИК, видя в ней доказательство того, что «пролетариат», сокрушивший врага, не нуждается уже более в терроре116. Однако этому событию не суждено было стать русским Термидором, ибо ни тогда, ни впоследствии советская Россия с террором не распрощалась. В 1919, 1920 и в последующие годы ЧК, а затем сменившее ее ГПУ, продолжали не только арестовывать людей, но и судить, и выносить приговоры, и казнить заключенных и заложников. Как разъяснял Крыленко, это было оправданно: ведь между судом и полицией не было «качественных» различий117. Надо сказать, что разъяснение это было вполне логичным, если учесть, что, как мы уже отмечали, и в 1920 году судьи могли выносить приговоры, минуя обычные юридические процедуры, когда вина подсудимых была «очевидна». Но именно так действовала и ЧК. В октябре 1919 года ЧК учредила собственный «Специальный революционный трибунал»118. Не надо забывать об этих неудавшихся попытках реформы, — хотя бы потому, что они показали, что некоторые большевики уже в 1918–1919 годы разглядели в действиях тайной полиции угрозу не только для врагов режима, но и для себя — для его друзей.
* * *
К 1920 году советская Россия стала настоящим полицейским государством, в том смысле, что тайная полиция, превратившаяся в государство в государстве, протянула свои щупальца во все советские учреждения, включая те, которые управляли народным хозяйством. В кратчайшее время ЧК трансформировалась из следственного органа, занимавшегося безвредными политическими отщепенцами, в мощное правительство, не только решавшее, кому жить, а кому умереть, но и осуществлявшее день за днем надзор за деятельностью всего государственного аппарата. Трансформация эта была неизбежной. Взявшись самостоятельно управлять страной, коммунисты вынуждены были обратиться к услугам сотен тысяч профессионалов — «буржуазных специалистов», которые были «классовыми врагами» по определению и потому нуждались в строжайшем надзоре. Это должно было стать обязанностью ЧК, так как ни у кого больше не было аппарата, необходимого для решения такой задачи. Возложив на себя эту ответственность, ЧК получила возможность проникнуть в каждую клеточку советской жизни. В докладе на сессии ЦИК в феврале 1919 года Дзержинский сказал: «Теперь нет нужды расправляться с массовыми сплочениями, с группами; теперь система борьбы и у наших врагов изменилась; теперь они стараются пролезть в наши советские учреждения, чтобы, находясь в наших рядах, саботировать работу, чтобы дождаться того момента, когда внешние наши враги сломят нас, и тогда, овладев органами и аппаратами власти, использовать их против нас <…> Эта борьба, если хотите, уже единичная, эта борьба более тонкая, и тут надо разыскивать, тут нельзя в одном место бить. Мы знаем, что почти во всех наших учреждениях имеются наши враги, но мы не можем разбить наши учреждения, мы должны найти нити и поймать их. И в этом смысле метод борьбы должен быть сейчас совершенно иной»119. Под этим предлогом ЧК проникла во все советские организации. И поскольку она сохранила безраздельную власть над человеческими жизнями, административный надзор стал просто новой формой террора, от которого не мог укрыться ни один советский служащий, будь то коммунист или беспартийный. Поэтому было вполне естественно, что в марте 1919 года Дзержинский, продолжая руководить ЧК, был назначен также наркомом внутренних дел.
