- Реб Ише из Заблудова, - задумчиво повторил ксендз Сурин.
- Ступай, ступай, отче, - сказал старик, наблюдая за глазами капеллана, которые блуждали в пространстве, словно не находя, на чем остановиться. Прогуляйся. Денек нынче погожий, дождя нет. Погляди на местечко.
Ксендз Сурин поднялся и обнял старика.
- А жаль, что ты пива не выпил, - сказал ксендз Брым с глубоким огорчением.
- Спасибо, не хочется, - грустно улыбнулся ксендз Сурин и вышел.
В сенях он наткнулся на Крысю; стоя посреди сеней, с большой лейкой в руках, она кричала: "Гу-гу!"
- Что ты делаешь? - спросил он у девочки.
- Волков пугаю, - ответила она. - Алюнь пошел на охоту.
И продолжала размахивать лейкой, стуча по ней кулачком и выкрикивая: "Гу-гу!"
Отец Сурин пожал плечами. Он этой забавы не понимал. Впрочем, подумал он, в этом стращанье волков, пожалуй, не меньше смысла, чем в их заклинаниях дьявола... Но тут же устрашился своей мысли. Пухлые щечки Крыси вызывали в нем нежность, как пухлые щечки ангелочков, порхающих пред богоматерью на образе в монастырском костеле. "Дети подобны ангелам, подумал он. - И кто же суть ангелы, как не дети божьи?" Быть может, в этих детских выкриках "гу-гу!" даже больше хвалы создателю...
Он вспомнил, что мать Иоанна показывала, как престолы и серафимы воздают хвалу Владыке сонмов, и от страха мороз пробежал у него по телу.
Он направился от приходского костела вниз - к речушке, за которой начиналась дорога в лес. Спустился к мосту, и там, на берегу, среди желтеющей листвы деревьев и совсем уже золотых кустов увидел Казюка. Сняв овчинную шапку, парень поздоровался.
- Слава Иисусу Христу!
- Что ты тут делаешь, Казюк? - спросил ксендз.
- Жду хозяина, он должен из Смоленска приехать. Хозяйка наказала.
- С товаром?
- Вроде так. А здесь, на мосту, не очень-то безопасно.
- Да ну?
- Так говорят. Я-то еще ни разу тут ничего такого не видал.
- А что у вас слышно? Хозяйка здорова?
- Здорова. Чего ей сделается.
- В праздник, верно, хорошо подработали?
- Хозяин-то, может, и подработал. А мне какая прибыль!
- Разве пан Хжонщевский да Володкович ничего тебе не дали?
- Где там! От пана Володковича дождешься! Плохой он человек.
Ксендз Сурин рассмеялся.
- Казюк, не осуждай!
- Ох, ваше преподобие, уж если я говорю, так это верно.
Тут Казюк вдруг шагнул к Сурину и, глядя ему прямо в лицо, решительно сказал:
- Он плохой человек, и не надо его слушать.
- Да я его не слушаю!
Ксендз Сурин оправдывался перед Казюком, словно перед старшим. Его самого это удивило.
- И не надо ни о чем просить, - продолжал парень.
- Ох, Казюк, чудной ты малый, - с раздражением в голосе сказал ксендз Сурин. - Чего это ты вздумал меня предостерегать!
Ксендзу этот разговор стал неприятен. Внезапно на другом конце моста послышалось громыханье - на бревенчатый настил въехала повозка.
- Хозяин едет, - сказал Казюк.
Повозка быстро приблизилась. Казюк подбежал к хозяину и вдруг остановился. В повозке, рядом с паном Янко, сидел Винцентий Володкович.
- Про волка сказ, а он тут как раз, - процедил Казюк и принялся помогать хозяину укладывать поплотнее тюки, чтобы мытникам у вертушки они были не так видны. Тем временем пан Володкович слез с повозки и стал бурно приветствовать ксендза.
- Как давно не видались! Как давно! - выкрикивал он, пытаясь поцеловать ксендза в плечо. - Вот чудеса-то! Когда ни приеду в Людынь, сразу встречаю ваше преподобие. Я ведь опять в Смоленске побывал! - орал он во все горло, будто ксендз Сурин находился за семь миль. - Добрый пан Хжонщевский взял меня к себе в карету, ехал я, как важный господин, а возвращаюсь вот в телеге, как последний батрак. Да так мне, по правде, и положено. А поверите ли, пан ксендз, - тут он поднял вверх грязный палец, - я чуть-чуть не стал придворным его высочества королевича. Но не беда - не удалось сегодня, удастся завтра...
Янко с Казюком поехали в местечко на телеге. Пан Володкович и ксендз пошли пешком. Ксендз махнул рукой на прогулку и на грибы, а почему - сам не понимал. Болтовня Володковича словно околдовала его. Он, пожалуй, был готов и в корчму с ним пойти.
- Верно, вы, пан ксендз, удивляетесь, - тараторил Володкович, - что опять видите меня в этом местечке?
Ксендз Сурин подумал, что ему и в голову не приходило удивляться. Володкович для него был как бы непременной принадлежностью Людыни, ее грязи и осенних ее туманов.
- А меня что-то тянет сюда, - продолжал Володкович. - Хозяйство свое забросил, век бы здесь жил. Брат там вместо меня землю пашет. А меня сюда ну как магнитом тянет.
Он залился частым, тихим смешком и толкнул ксендза в бок. Ксендз недовольно сдвинул брови, Володкович вмиг умолк.
- Дела, ваше преподобие, дела! - произнес он вдруг с серьезным видом. Ух, какие важные дела, ни мало ни много, казны его высочества королевича касающиеся.
Ксендз Сурин, сам не понимая отчего, задал Володковичу вопрос:
- Вы, пан Володкович, в Людыни столько раз бывали, так не знаете ли, где тут, говорят, цадик проживает? Реб Ише из Заблудова?
Володкович важно глянул на него.
- Реб Ише из Заблудова? Знаю. Его здесь все знают. Могу ваше преподобие к нему провести.
- А зачем мне к нему ходить? - удивился отец Сурин.
- Как знать, что может случиться? Вдруг понадобится вам спросить у цадика совета. Как знать? Они там и в бесах тоже смыслят. Думаете, нет? Этот цадик, он чудеса творит! Сдается мне, он тоже умеет дьявола изгонять!
Ксендз приостановился и испытующе глянул на спутника.
- Слушай, брат, - сказал он, - чепуху болтаешь!
- Не верите? Ей-богу! Не будь я Володкович. Истинно вам говорю, ваше преподобие! Ише умеет ихнего дьявола изгонять.
- Чьей же властью он это делает? - с внезапным отчаянием воскликнул ксендз Сурин.
- А я почем знаю? Откуда мне это знать? Изгоняет дьявола с помощью Вельзевула! Так говорят. К нему сюда со всех концов приезжают еврейки, одержимые бесами.
Так беседуя, они миновали вертушку, где мытники - видимо, благодушно настроенные - не проверили товаров трактирщика, взяли с него без долгих слов мыто и пропустили повозку. Теперь надо было идти в город, к приходскому костелу. На горе, в месте, где улица разветвлялась, - направо к костелу, прямо же ко второй вертушке и к монастырю, - стоял по левую руку большой кирпичный дом с аркадами, с высоким аттиком, построенный не по-здешнему.
Местные жители называли его "королевским домом" - здесь жил король Стефан (*11), когда шел брать Смоленск. Теперь дом пришел в запустение, штукатурка на глухих стенах местами осыпалась - образовались как бы кровавые раны. Лепные украшения аттика местами обвалились, и в нишах, где некогда стояли статуи, виднелись только обломанные ноги, остатки разбитых фигур.
Пан Володкович оживился.
- Пан ксендз, - сказал он, - видите этот дом? Видите? Вот тут и живет реб Ише. Хотите, ваше преподобие, я вас к нему сейчас проведу. У реб Ише были кой-какие дела с паном Хжонщевским...
- С паном Хжонщевским? - переспросил ксендз, удивившись.
- Вот именно. Вы думаете, они сюда приезжали ради прекрасных глаз людыньских девиц?
- А что им тут надо было?
- Откуда я знаю! Вот недавно от евреев посол к папе ездил, может, об этом они толковали. А может, о чем другом. Ну как, пойдемте, ваше преподобие?
Они как раз поравнялись с "королевским домом". Володкович остановился, ксендз тоже. Безвольно и безнадежно смотрел он на тщедушного шляхтича, который стоял перед ним в потертом кунтуше, в облезлом кожухе, легонько приседая и притопывая, будто готовился к прыжку.
Ксендз Сурин чувствовал, что своей воли у него уже нет, что сила необоримая толкает его куда-то в область неведомого; он страшился, но чувствовал, что уже поддался ей.
- Что ж, пошли, - молвил он.
Свернув налево с дороги, по которой впереди ехала повозка, они прошли в широкий вход с открытыми настежь дубовыми дверями.
10
Они очутились в просторных, темных сенях, ощупью отыскали широкую лестницу и начали по ней подниматься.
Отец Сурин шел через силу, словно на эшафот, но отступать не хотел. Поднимаясь по этой лестнице Иакова (*12), он, будто во сне, за минуту передумал и увидел так много, как если бы в этот миг прощался с земным существованием. Вся его бедная событиями жизнь прошла перед его глазами, особенно же ярко предстало памятное мгновение, пережитое в виленском соборе, когда было ему около тринадцати лет. Он пошел тогда к ранней обедне. Случилось это вскоре после того, как мать, овдовев, вступила в кармелитскнй монастырь. Молился довольно рассеянно, думая о матери, которая его оставила, и слегка ревнуя ее к ее благочестию. И вдруг - не духовными очами, нет, телесными! - он увидел нисходящую к нему откуда-то с высоты пресвятую богоматерь в сопровождении двух ангелов. Как бывает во сне, он не заметил никаких подробностей, не видел, какова она, как одета, на чем стоит, как идет, - он только видел небесную ее улыбку, и невыразимая радость объяла его сердце. Владычица простерла к нему руку и молвила (но, возможно, голос ее прозвучал лишь в его душе?): "Отныне я твоя мать, трудись и служи мне! Смотри только не предай душу свою погибели!" И сладостное чувство, разлившееся в нем, стало таким острым, таким мучительным, что переполнило его существо, и он рухнул на каменные плиты. "Я буду тебе служить, - повторял он, - я твой до конца дней, защити меня, пресвятая, от сатаны и всякого орудия его, дабы не был я осужден на вечные муки!" И объял его ужас перед вечным проклятием, и именно тогда он впервые увидел черного паука, подстерегавшего его душу. И он многократно воззвал к деве Марии: "Защити меня! Защити меня, владычица пресвятая!"
