«Тогда все ученики, оставивши Его, бежали» (Матф., 26:56; Марк, 14:50).
Вот почему в «Климентийских гомилиях», которые поначалу назывались «Изначальным писанием», послание Климента к Иакову начинается так:
«Климент, Иакову, брату Господню, епископу епископов, каковой управляет святой церковью евреев в Иерусалиме, а равно церквами, счастливо основанными повсюду Провидением Божиим, с пресвитерами, диаконами и прочими братьями, мир тебе навсегда…»
Можно отметить, что Руфин в IV веке, тот самый Руфин, который позволял себе, переводя Оригена век спустя после смерти последнего, исправлять его произведение, когда оно казалось ему недостаточно ортодоксальным, переводил так: «Иаков, брат Господень» (То Kurion adelfos). Он тоже не говорит о «кузене» (anepsios). Равно как и святой Иероним в своей Вульгате.
Итак, все понятно. Это Иаков руководил Иерусалимской церковью, как и всеми остальными. Симон Петр отнюдь не стоял во главе церквей. Утверждение о «князе апостолов», всегда изображавшемся первым папой, — историческая ошибка, что и предстоит доказать.
Прежде всего отметим: после того как Иисус сказал Симону Петру слова, приведенные у Матфея (16:18): «Ты — Петр, и на сем камне…», апостолы еще продолжали спорить, кто из них в общине важнее всех после Иисуса (Марк, 9:34; Матф., 18:1). То есть они не признавали «передачи прав» Иисуса Петру и ставили ее под сомнение. Значит, были какие-то проблемы, позволявшие им так поступать и не дошедшие до нас.
С другой стороны, последователи Иисуса, вышедшие из иудаизма и. следовательно, обрезанные, настолько мало верили в верховенство Симона Петра, что искали с ним ссоры и упрекали его за то, что он вошел к необрезанным и ел с ними (Деян., 11:2–3). И он сам после этого оправдывался перед ними, перед апостолами и старцами. Таким образом, он отнюдь не считал себя главой зарождающейся церкви (Деян., 15:7-11).
По этому случаю он потребовал себе право проповедовать Евангелие язычникам, с чего и началось его соперничество с Павлом! Лишившись всякой власти примаса над евреями, принявшими новую идеологию, он рассчитывал на язычников. И эту новую сферу перехватил у него другой!
К тому же не он открыл синод в Иерусалиме, этот первый церковный собор (Деян., 15:7), и не он его закрыл, но в обоих случаях это сделал Иаков (Деян., 15:13). Это другие апостолы, узнав, что в Самарии уже есть круги, сочувствующие их идеологии, приняли в Иерусалиме решение послать туда Симона Петра и Иоанна (Деян., 8:14).
Даже Павел, будучи совсем новичком в зарождавшейся церкви, не боялся держать себя с ним на равных. Если внимательно перечитать Второе послание к коринфянам, главу 10, стихи 12–18, и главу 11, стихи 4 и 5, это будет совершенно ясно.
В «Послании к галатам» (2:9) Павел не говорит абсолютно ни о каком первенстве Петра, он называет его как второстепенное лицо, наряду с Иаковом и Иоанном, его братьями, одним из трех «столпов» нового движения. И помещает его на второе место:
«И узнавши о благодати, данной мне, Иаков и Кифа и Иоанн, почитаемые столпами, подали мне и Варнаве руку общения…» (Гал., 2:9).
В той же главе «Послания к галатам» мы видим, что Симон Петр соглашается разделить с Павлом территорию влияния, которая первоначально была его собственной, чего бы он не мог допустить, если бы был убежден, что он глава церкви.
Павел не боится его журить, как равный равного:
«Когда же Кифа [в русском переводе — Петр] пришел в Антиохию, то я лично противостал ему, потому что он подвергался нареканию. Ибо, до прибытия некоторых от Иакова (настоящего главы церкви), ел вместе с язычниками; а когда те пришли, стал таиться и устраняться, опасаясь обрезанных. Вместе с ним лицемерили и прочие иудеи, так что даже Варнава был увлечен их лицемерием» (Гал., 2:11–13).
Мы вполне узнаем лицемера, который в ночь ареста Иисуса трижды отрекся от своего брата и своего царя.
Говоря о разных назначениях, которые Иисус сделал в рамках движения (Еф., 4:11–12), Павел не упомянул ни о верховном главе, ни о центральной власти, которая была бы вверена одному человеку. Похоже, он даже не знает о власти Иакова, которая была, однако, хорошо известна. Более того, несомненно исходя из слов Иисуса: «Кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою» (Марк, 9:35), он упомянул равенство в качестве одного из даров, принесенных Иисусом:
«Не требуется, чтобы другим было облегчение, а вам тяжесть, но чтобы была равномерность» (2 Кор., 8:13).
А такое наставление по тем временам вполне можно рассматривать как теорию анархического толка по отношению к обществу, основанному на рабстве, на неравенстве индивидов и полов[42]. Таким образом, все, как и Симон Петр, — «barjonna», анархисты.
Сам Симон Петр, сознавая, что все его прошлое было малопривлекательным (Лук., 5:8), не приписывает себе никакого иерархического верховенства над другими апостолами:
«Пастырей ваших умоляю я, сопастырь…» (1 Пет. 5:1).
Впрочем, не надо упускать из виду, что это движение в точности подобно движению «зелотов», созданному Иудой из Гамалы. Последний учредил двойную власть:
— светскую, которую представлял он сам как потомок Давида;
— духовную, которую представлял один коген, ранее принадлежавший к фарисейской секте, по имени Саддук.
А в «Церковной истории» Евсевия Кесарийского мы прочтем следующее очень любопытное сообщение:
«И Иоанн, возлежавший на груди у Господа, священник [по-древнееврейски cohen], носивший золотую дощечку [petalon], мученик и учитель, покоится в Эфесе» (Евсевий Кесарийский. Церковная история. III, XXXI, 5. С. 125).
А ведь petalon был знаком различия иудейских первосвященников; он описан в «Книге Исход» (28:36–38) как золотая пластинка с надписью «Святыня Яхве» и крепился к передней части тиары первосвященника.
В другом месте у того же Евсевия читаем:
«Кресло Иакова, первым принявшего от Спасителя и апостолов епископство в Иерусалимской Церкви и неизменно называемого в Писании братом Господним, сохранилось до сих пор» (Евсевий Кесарийский. Церковная история. VII, XIX. С. 308).
А ведь епископские троны в виде каменных или мраморных кресел с высокими спинками появились только тогда, когда у христиан уже были базилики, то есть в IV веке. Таким образом, это кресло, которое, по мнению католических экзегетов, было сделано из дерева, вероятно из кедра, представляло собой атрибут власти Иакова, а золотая дощечка — власти Иоанна.
Делаем вывод: если последний носил золотую дощечку, предназначенную для израильских первосвященников, в качестве символа духовной власти, то кресло Иакова воплощало светскую власть. Значит, это был царский трон, а не престол духовного владыки. Следовательно, обе власти были четко разделены по обычаю зелотов, описанному выше.
Следовательно, после смерти Иисуса произошло разделение обеих властей.
Впрочем, многие места в Евангелиях показывают, что Иисус не наделял никого из числа братьев и учеников духовной или догматической властью и что фраза, где фигурирует знаменитая игра слов, вероятно, так никогда не исполнилась, поскольку этого не позволили дальнейшие события. В доказательство сошлемся на следующие места: Матф., 23:8–9; Марк, 10:42–45; Лук., 20:24–26; Второе послание к коринфянам, 11:5; Послание к галатам, 2:6, 11, 14; Первое послание Петра, 5:1–3.
И следующие стихи бесспорно свидетельствуют о том, что Симон Петр никогда не рассматривался как верховный глава зарождающейся церкви: Иоан., 20:22–23; Матф., 22:8, 12; Деян., 5:29; Второе послание к коринфянам, 11:5.
О проблеме прибытия Симона Петра в Рим и его смерти в этом городе мы не находим в Новом Завете ни малейшего упоминания. Ни четыре Евангелия, ни Послания Павла, Иакова, Иоанна или Петра не говорят об этом и не дают даже смутного намека.
Более того, Апокалипсис говорит обратное и подтверждает то, что рассказывает официальная история. И Павел в Послании к римлянам, приветствуя многочисленных христиан, поселившихся в столице империи, ни намеком не упоминает ни о Петре, ни о его теперешнем либо предыдущем пребывании в Вечном городе.
Так что если Петр там и был, то ничего существенного не сделал, не оставил никакого следа, и во времена апостолов об этом не возникло никакого устного предания. Легенда появится лишь гораздо позже, в конце II века и начале III века, вместе с текстом Тертуллиана (впрочем, весьма двусмысленным), вопреки эдикту папы Каликста, заметке Гая и указанию Макария Магнесийского, упомянутому неоплатоником Порфирием. Двести лет молчания до того, как появилось предание, — вот что сильно снижает ценность последнего, кстати, чисто устного.
