Люди умирают потому, что из их тела выходит душа, которая переселяется в лучший мир. Или в худший — по другой версии.
Однако в этом сценарии сразу заметны две натяжки. В самом деле — почему кому-то понадобилось задавать именно такой вопрос и почему кому-то понадобилось давать на него именно такой ответ?
Для примитивного человека — пусть даже такого же разумного, как мы, но не имеющего за спиной нашего многовекового опыта и наших знаний, гораздо проще прийти к мысли о переходе качеств покойного к человеку, поедающему его мясо, чем додуматься до существования души и загробного мира.
Но есть один момент, когда вполне логичным представляется именно такой вопрос и именно аткой ответ.
Например, представим себе ситуацию, когда в племени умер мужчина, и его вдове предстоит умереть вслед за ним.
Очень возможно, что какая-то из вдов, когда дело коснется е, задаст этот сакраментальный вопрос: «Почему?»
Понятно, что все люди смертны — но почему она должна умереть именно сейчас?
И вполне логичным будет в этом случае утешительный ответ: «Потому что муж твой теперь в другой стране и он ждет тебя там».
Понятно, что такой ответ придет на ум не сразу — но если вопрос возникает постоянно, то до него не так уж трудно додуматься.
Конечно, можно предположить и другое — например, что подобный вопрос задает воин, который может умереть в бою. Но смерть в бою не является неизбежной, и настоящий воин стремится в бою выжить и победить. А смерть вдовы на похоронах мужа уже в историческое время была распространена настолько широко, что есть все основания предполагать ее повсеместное распространение во времена доисторические.
Но откуда же взялся этот обычай, если объясняющая его философская идея является не причиной, а следствием?
Здесь надо вспомнить другой обычай, который до самого последнего времени сохранялся у некоторых северных народов. У них было принято убивать стариков, которые уже не могли участвовать в добыче пищи.
Интересно, что этот обычай антропологи всегда объясняли без привлечения сложных философских идей. Все просто — в тундре мало еды, и племени не нужны нахлебники. Стариков убивают, чтобы больше пищи досталось молодым.
А теперь представим себе приледниковую тундру пятьдесят или тридцать тысяч лет назад. В ней тоже мало еды и трудна ее добыча — особенно в эпоху резкой смены климата, когда старая дичь исчезает, а к новой люди еще не приспособились.
Представим себе племя, которое всегда охотилось на оленей — и вдруг олени от холодов вымерли или ушли. Правда, есть мамонты, но люди не знают, как к ним подступиться.
С другой стороны, по соседству обитает другое племяч, и эти два племени постоянно враждуют друг с другом. Они похищают друг у друга женщин, а мужчин при каждом удобном случае убивают и съедают.
Все это хорошо, но этого мало. В одном из племен погибает мужчина. Он убит и съеден воином из другого племени. А в первом племени осталась его жена. Она вроде бы своя — но в то же время когда то похищена из вражеского племени. То есть одновременно она — враг.
И членам племени, которое потеряло воина, приходит на ум очень выгодное решение. Надо убить его вдову. Во-первых, это месть вражескому племени, где остались ее отец и ее братья. Во-вторых, племя, потерявшее кормильца, лишится заодно и нахлебницы. а в третьих, убитая вдова послужит пищей на сегодняшний вечер.
Постепенно обычай закрепляется и становится всеобщим и обязательным. К тому времени, когда племя приобретает все навыки охоты на мамонтов, никто уже не сомневается в целесообразности этой традиции, которая освящена авторитетом предков. В первобытном обществе обычаи, однажды возникнув, сохраняются очень долго (да и в цивилизованном обществе пережитки этих обычаев сохраняются веками и тысячелетиями, никуда не исчезая и лишь трансформируясь под влиянием новых условий).
Но поскольку дела наладились и от голода не осталось даже следа, исчезает и забывается естественное объяснение жестокого обычая. И в один прекрасный день кто-то задает сакраментальный вопрос: «Почему?» — и приходится искать новый ответ.
Впрочем, в возникновении столь сложной идеи, как существование загробного мира, наверняка было задействовано несколько факторов, и то, что описано выше — лишь один из них. А идея переселения душ произошла, скорее всего, напрямую от мысли о наследовании качеств умершего через поедание его мяса.
Что касается обчая умерщвления вдов, то с ним связана еще одна традиция более позднего общества. Это траур, который трактуется, как временное исключение из жизни — и очевидно, в древности траур касался только женщин.
Для многих, впрочем, это может показаться не столь очевидным по одной простой причине. Классическая антропология, исходящая от идей Моргана, как через посредство Энгельса, так и без него, предполагает, что все обычаи, связанные с приниженным положением женщины, возникли в довольно поздний период, которому предшествовала эпоха матриархата.
20. Феминистки будут разочарованы
И снова я хочу предложить читателям простое уравнение, которое почему-то не не приходило в голову многим маститым ученым.
— Стая человекообразных обезьян по сути своей патриархальна. Вожак — всегда самец. Доминанты — всегда самцы. Самки получают еду только после того, как самцы наедятся. Самцы иногда отбивают самку у чужой стаи, но никогда не случается наоборот.
— Практически все исторические общества людей в основе своей патриархальны и, если абстрагироваться от деталей, удивительно напоминают обезьянью стаю. Вожак — почти всегда мужчина, и по сию пору в самой феминистской стране мира — США — ни одна женщина даже не пытается выдвинуть свою кандидатуру на пост президента. Доминанты — тоже мужчины. В длинном перечне знаменитых полководцев от глубокой древности и до наших дней на ум приходит только одна женщина — Жанна д’Арк — да и та, по некоторым данным, была гермафродитом. Ну а о том, как почти все общества, опять же от глубокой древности и до наших дней, относятся к мужским и женским супружеским изменам соответственно, не стоит даже и говорить. Всем все известно.
— Вопрос: откуда в промежутке между первым и вторым пунктом взяться матриархату?
Матриархат был изобретен, как логическое продолжение промискуитета в ту пору, когда ученые не знали ничего о социальной организации обезьяньих стай и думали, что обезьяны, подобно другим стадным животным, живут в свальном грехе.
Соответственно, надо было объяснить, как от свального греха, сиречь, промискуитета, древние люди перешли к родовой и семейной жизни.
Объяснение было найдено такое. Поскольку в условиях промискуитета невозможно установить, кто чей отец, первобытные люди считали родство по матери. И когда люди каким-то образом поняли, что близкородственное скрещивание ведет к вырождению, и решили допускать половую связь только между теми людьми, которые друг другу не родственники, разделение родов произошло по материнской линии.
В 19-м веке среди великого множества патриархальных обществ обнаружилось несколько таких, где вроде бы подтверждалась эта теория. Правда, только в форме пережитков или на уровне легенд — типа всем известной легенды об амазонках, которая имеет чересчур широкое распространение, чтобы быть случайной.
Разумеется, общества, хранящие пережитки матриархата, были объявлены следами древнейшей формы человеческого общежития — хотя с тем же успехом их можно счесть результатом отклонения от генеральной линии. И это будет вернее — хотя бы потому, что все патриархальные общества по сути своей одинаковы, в то время как пережитки матриархата кардинально отличаются друг от друга.
Семья индейцев-акурио по сути своей мало чем отличается от христианской. Христианская семья кардинально отличается от мусульманской только допустимым числом жен. Божественный Инка в Южной Америке и багдадский халиф в Центральной Азии обходились с женщинами примерно одинаково. И все это патриархат.
В то же время матриархальная семья пуналуа на островах Тихого океана не имеет ничего общего с социальной системой ирокезов, с многомужеством в Индии и Непале или с легендарным обществом амазонок. И гораздо логичнее предположить, что это все — единичные аномалии, выпадающие из ряда похожих друг на друга патриархальных обществ.
Особняком стоит разве что легенда об амазонках. Но может быть, она является отображением древней мечты воинов-мужчин, одолевавшей их еще тогда, когда они жили в одном месте — хотя бы в той же Палестине, откуда началась история современного человечества. Мечты о племени, состоящем из одних женщин, которых некому защищать — приходи и бери.
Но можно истолковать эту легенду и иначе, увязав ее с женскими оргиями и похожими на них обрядами (например, обряд вызывания дождя в Африке или опахивание деревни во время эпидемий у индоевропейцев), которые в исходном виде были распространены в примитиных обществах очень широко, а в форме пережитков сохранились и у более цивилизованных народов.
