Бледных прилежно и неутомимо работал, а Удалов или мастерил что-нибудь при помощи матросского ножа, вроде кузнеца и медведя, бьющих по наковальне, или же, собрав вокруг себя кружок подвахтенных матросов, упражнялся в познании языка, заставляя покатываться со смеху и веселых французов и своих более серьезных соотечественников. Он быстро приобрел популярность и общую симпатию, начиная от капитана брига, купившего у него кузнеца и медведя за пачку табаку, и кончая коком-марсельцем. Особенность говора этого провансальца он быстро уловил своим музыкальным слухом и ловко копировал его, ко всеобщему удовольствию.
Только старший офицер, лейтенант, не обращал на него внимания, холодно глядя поверх головы, если Удалов попадался ему на глаза. Он не мог позабыть своего купанья в студеных водах Авачинской губы.
Однажды в довольно свежую погоду бриг ходко шел в полветра, кренясь и осыпая брызгами с бака прикорнувших у русленей матросов. Вдруг вахтенный начальник отдал команду, боцман засвистал в дудку, вызывая подвахтенных на палубу. Вахтенные бросились к брасам, чтобы уменьшить площадь парусов. С севера заходил шквал с дождем.
При звуках аврала Усов поднял голову. Загоревшимися глазами глядел он на работу матросов и так насасывал трубку, что от нее искры летели, как от паровоза.
Удалов, Бледных и Попов тоже встрепенулись. Курчавый Жозеф, вылетевший из люка на палубу, на ходу обернулся и крикнул, улыбаясь:
- II faut se rechauffer un peu!32 - и, как-то поскользнувшись (бриг качнуло на зашумевшей большой волне), он плечом со всего маху стукнулся о высокий борт; лицо его искривилось, но он устоял на ногах и ринулся вверх по вантам, крикнув: - Са va, mon vieux!33
- Всыпал бы я тебе с дюжину, чтобы не зевал во время аврала! - буркнул Усов.
- Хорошо, да не по-нашему, - сказал Удалов, глядя на работу матросов.
Усов только иронически ухмыльнулся.
В это время у Жозефа, не на шутку зашибшего руку, порывом ветра вырвало угол марселя. Парус, грозя разорваться на клочки, гулко захлопал. Капитан, вцепившись в поручни, заорал на матросов, французский боцман кинулся с полубака к мачте, но его опередил Удалов, кошкой взлетевший по вантам и побежавший по рее. В несколько секунд марсель был усмирен. Усов, не отрывавший глаз от товарища, удовлетворенно крякнул и глянул в сторону мостика - знай, мол, наших, а Удалов, кончив дело, так же лихо спустился на палубу и присел к товарищам как ни в чем не бывало, лишь слегка запыхавшись. Капитан в рупор крикнул что-то французскому боцману, и тот, козырнув, кинулся к пленным.
- Семен, к капитану! - крикнул он Удалову.
- Эх! Небось чарку поднесут! - с завистью сказал Попов.
- И стоит того! - оборвал его Усов. - А ты бы вот больше жиры належивал, лежебока!
Капитан поблагодарил Удалова и приказал выдать ему вина.
После недолгой стоянки в Калифорнии бриг пошел зимовать на Сандвичевы острова. Переход длился семнадцать дней. После холодных осенних шквалов в северной части Тихого океана здесь была благодать, но тем не менее и тут бриг поштормовал. Пять дней люди ни разу не ложились сухими, не спали больше двух часов подряд и не имели горячей пищи. Ветер стих внезапно, к вечеру, однако бриг всю ночь мотало на могучей океанской волне. В кубрике было сыро, но люди спали, как сурки, не обращая на это внимания. За день судно вышло из штормовой полосы и, окрылившись всеми парусами, ходко шло, чуть кренясь под ветер и с шумом разваливая на две волны гладкую, как жидкое зеленое стекло, воду. Солнце склонялось на запад. Высохшие за день паруса порозовели, и вдали, над жемчужным простором, встали на небе розовые облака. Удалов, стоя у бушприта, смотрел вперед. Жозеф, вахтенный на баке, указал ему на облака:
- La terre! Les iles de Sandwich!34
Поздно ночью раздалась команда, загремела якорная цепь, и бриг остановился, как казалось, у самого подножья темной, нависшей над судном горы. Над горою дрожали и переливались крупные, яркие звезды. Веяло сладкими, пряными ароматами. С берега доносились пение и томный, ноющий звон какого-то струнного инструмента.
- Пахнет, как в церкви: ладаном и горячим воском, - тихо сказал Удалов. - А звезды - как свечи... Хорошо на свете жить, дядя Усов!
Оживившийся и как бы помолодевший, боцман широкими ноздрями перешибленного носа жадно вдыхал в себя ароматы.
- А на берегу, брат, - восхищенно сказал он, - этой самой пальмовой араки пей - не хочу. Ну конечно, и джин английский соответствует. Всякой этой фрухты - и не поймешь, откуда она родится. Иная вся, как еж, в иголках, а расколешь - внутри половина лед, половина мед. Народ тут канаки называемый. Между прочим, по пояс нагие ходят, а ничего, народ хороший, смирный.
- Не пустют нас на берег, - тоскливым голосом сказал Попов. - Не пустют. А уж тошнехонько на судне!
Опасения его оправдались. Утром, в то время как вахту, к которой приписаны были русские моряки, отпустили на берег, пленные остались на борту. Старший офицер, желчный и злопамятный человек, заставил всех четверых отбивать ржавчину с якорной цепи.
Расположившись в тени поднятого кливера, они неистово стучали молотками.
Днем к бригу подошла шлюпка с береговыми офицерами. Поднявшись на мостик, офицер объяснил, что прислан с просьбой дать имеющихся на борту военнопленных для работ на берегу: там, ввиду возможного неожиданного нападения русской эскадры, строится форт и нужны рабочие руки.
- С удовольствием, - отвечал старший офицер, - возьмите их, сделайте одолжение. Я сам не знал, чем их занять на борту, а они народ ненадежный, того и гляди сбегут, предупреждаю вас. Особенно один - Семен, отчаянная голова. Позвать сюда русских! - крикнул он вниз.
Через несколько минут все четверо стояли на палубе перед мостиком.
- Вот они, - сказал лейтенант.
- Здоровые ребята, - одобрительно отозвался офицер.
- Пойдете на берег с господином офицером и будете работать на постройке форта! - крикнул им вниз лейтенант. - И чтобы работали на совесть! Построже с ними, - обернулся он к офицеру.
Освоившийся с языком Удалов понял смысл фразы, а слова "форт" и "работать" были понятны и остальным. Удалов нахмурился и глянул на товарищей.
- Не годится дело, - вполголоса сказал он. - Форт строить велят. Ведь это против наших.
Старый боцман сдвинул седые брови.
- Не годится! - подтвердил он. - Так и скажи ему, собаке: мол, крепость строить не хотим.
- Так, ребята? - спросил Удалов.
Бледных молча кивнул головой.
Удалов шагнул вперед и сказал, подняв голову и глядя на мостик:
- Форт работать нет! Не хотим!
- Что?! - изумился лейтенант, оглядываясь на офицера.
- Не хотим! - повторил Удалов и, обернувшись к товарищам, сказал: Садись, ребята, на палубу, нехай видит, что мы всурьез! - И он сел, по-турецки скрестив ноги.
Остальные последовали его примеру.
- Ах, канальи! - рассвирепел лейтенант. - Взять их сейчас, поставить на ноги!
С десяток матросов кинулись поднимать с палубы пленных. Поднялась возня, раздалось фырканье, добродушный сдержанный смех. Смеялись и французы и наши. Поднять русских матросов никак не удавалось. Те, как параличные, подгибали ноги, валились на палубу.
- Это заговор, господин лейтенант, - с чуть заметкой улыбкой сказал приезжий офицер.
- Ах, канальи! Я их проучу! - Лейтенант закусил тонкие губы. Принести железа - и кузнеца сюда!
Русские моряки были закованы в цепи и посажены в карцер на хлеб и воду.
Пленных продержали в кандалах два дня.
После этого случая пленные все время оставались на корабле, и старший офицер еще суше и неприязненней относился к ним.
5
Зима в этом благодатном климате прошла быстро, и в конце марта союзная эскадра стала готовиться ко второму походу на Камчатку. Общественное мнение союзных держав было оскорблено поражением, понесенным сильною эскадрой союзников при попытке овладеть Петропавловском, гарнизон которого был немногочислен и плохо вооружен.
На этот раз силы неприятеля были значительно увеличены. На Камчатку шло пятнадцать боевых кораблей с общим количеством артиллерии до четырехсот пушек. Два вооруженных парохода были отправлены вперед, чтобы нести дозорную службу у берегов Камчатки.
Однажды по всей эскадре засвистали боцмана, люди пошли ходить вокруг кабестанов35, корабли оделись парусами и, кренясь, принимая крепкой скулой крупную океанскую зыбь, пошли на север.
С этого дня Удалов резко переменился. Он не отвечал на шутки приятелей-моряков, по старой памяти ожидавших от него острых и метких ответов. По вечерам, вместо того чтобы, собрав вокруг себя кружок слушателей в уютном уголке, между двумя пушками, восхищать их длинными сказками и историями, он сторонился людей. Теперь, прикорнув у бушприта, он проводил долгие молчаливые часы, тоскливо глядя на север, туда, куда неуклонно шли вражеские корабли. Это настроение Удалова французские матросы быстро заметили и решили, что причиной его было опасение - не заставят ли пленных сражаться против своих. Жозеф и другие матросы успокаивали его на этот счет, но он только безмолвно махал рукой и, не слушая, с тоскливым видом отходил в сторону.
