На большой моторной лодке отправлялись в Севастополь или ездили в Молдавию, останавливались в специально отведенном для нас доме. В Молдавии особенные сады, еще там — гадалки, которые говорили по руке, просили: «позолоти ручку» — надо было заплатить пятьдесят или двадцать копеек, и скажут. Ездили и в Румынию на «Штандарте».
В нашей семье все любили музыку и играли на фортепиано, государь и Алешенька кроме того — на гитаре, балалайке и мандолине. Нашему отцу очень нравилась скрипка, но он не научился играть на этом инструменте. Иногда мы, девочки, собирались и пели русские народные песни. У Татьяны любимая «Шла девица за водой, за холодной, ключевой», она аккомпанировала себе на гитаре, и хорошо получалось. Мне нравились романсы Чайковского и народные песни, любимая «Мы встречались с тобой на мосту». Ольга редко пела. У всех девочек был хороший голос, много-много песен мы знали, ведь мы были русские, ни одна из нас не похожа на маму. Отец не участвовал в наших певческих вечерах. Любимые наши исполнители Собинов и Шаляпин, но последний меньше мне нравился, я не люблю бас. Из певиц отдавали предпочтение Вяльцевой и Варе Паниной. В семье любили играть в четыре руки на фортепиано. Мама играла с кем-нибудь из девочек, отец — с Ольгой. Исполняли произведения Бетховена, Моцарта, «Руслана и Людмилу» Глинки, Чайковского, Рахманинова. Мне больше нравилась легкая музыка, иногда бывает момент, когда всем хочется пустяковое, легонькое.
В Ливадии, как и в Царском, держали небольшую голубятню, за ней смотрел один парень. В Крыму любили игры на воздухе, особенно прятки, спрячешься в гротиках среди скал — никто не найдет. Кроме Ливадии, был еще дом в Симеизе — небольшая двухэтажная дача. В Симеизе же находилась дача Юсуповых. Они всегда отдыхали там. Мы приезжали в Симеиз, чтобы повидать Феликса и Ирину. У них так было заведено: утром выкупаешься — подадут квас, после второго купания предложат окрошку. Мама Феликса готовила исключительную окрошку, люди такую не сделают. Дача у Юсуповых деревянная, одноэтажная, большая, удобная, со скульптурой, и в саду скульптура. Врачи советовали им особую молочную и рыбную диету, все этим питались: окрошкой, вареничками с творогом и сметаной, кашей саго и всякой рыбой.
Все любили бывать у Юсуповых, там всегда музыка и легко дышалось, у них собиралась молодежь. На берегу была устроена пристань, Феликс катал гостей в лодочке, он — на веслах, на руле — опытная девушка, в далеко-далеко, возвращался, и еще раз, и в третий раз — он был замечательный гребец. У Юсуповых собиралась небольшая компания. Там бывали Сергей, сын министра, замечательный чтец, Шульгин Миша, сын Витте Александр, молодой ученый двадцати шести лет, приезжал вместе со своей женой Шурочкой. Кажется, бывал еще Оболенский Сергей Васильевич, который приезжал в Ливадию к Ольге, сестре. Он обожал Ольгу, игнорировавшую его. Встречала здесь и Пуришкевича. Гости приезжали парами: девушка и кавалер, исключением были только я и Мария. Миша Шульгин и Феликс любили нырять. Феликс, подвижный и быстрый, гораздый на выдумку, пугал нас: нырял и долго сидел под водой, мы беспокоились. Он умел подзывать дельфинов, больших рыб и медуз, наверное, подкармливал их. Рыбу не ловили — это надо часами сидеть. Феликс — выдумщик на всякие забавы, больше катались на яхте и моторной лодке. Лучшие пловцы — Александр и Шурочка, они заплывали далеко в море, забирались на скалу, на солнышко, и обратно. После моря немножко танцевали, слушали музыку. На ночь у Юсуповых почти никто не оставался. Ходили в горы, делали шашлыки, пили красное вино. Мужчины несли груз в рюкзаках. Приходили на место, там был замечательный водопад, водичка теплая. Заходили в сталактитовую пещеру, сосульки как стекло, брали на память эти минералы.
В Ливадии старались быть подольше, до зимы, там такое замечательное солнце. Любили море, прекраснее моря нет ничего. Купались, катались на лодочке. Алешенька садился на весла, заплывал и потом начинал раскачивать лодку, меня пугал, зная, что боюсь воды и плохо плаваю. Однажды я упала в воду, он закричал: «Плавай, плавай». Я тону. Девочки — Татьяна, Мария и наша гостья Азочка — вытащили меня за руки.
Не хотелось уезжать из Ливадии, но надо было ехать. В ноябре в Царском Селе уже стояли холода.
Мой отец, император Николай II, человек простой и скромный. Он инициатор того образа жизни, который был заведен в нашей семье. В этом Господь вразумлял отца и подавал ему свой голос.
Он хотел видеть Россию счастливой, это был его идеал. Он преклонялся перед государственными деятелями, много сделавшими для блага России, — Петром Великим, Алексеем Михайловичем, Патриархом Никоном.
Государь имел дар видеть человека, что каждый из себя представляет и на что способен. Когда лукавили, он замечал это, но был снисходительным к людям. Правдивый, он в то же время умел скрывать свои чувства.
У государя, как у Алешеньки, была легкая рука. Если хотели посадить дерево, приходили и звали отца, и, если была возможность, он делал это.
В своей работе он обходился без помощников, больше надеялся на себя. Иногда ему приходилось кого-то просить, но делали не как нужно, подводили, легче было сделать самому. Он много работал и часто оставался спать в кабинете. Ночью вспомнит о важном деле, встанет и сделает. В делах государь чувствовал себя уверенным, не было растерянности, но появлялось сомнение: происходили восстания, убивали министров. Он задумывался, советовался.
Скромный человек, он ограничивал себя, прежде всего, в одежде. У государя был небольшой гардероб, он отдавал предпочтение военной одежде, но постоянно не носил ее, даже во время войны.
Когда началась война, государь хотел, чтобы все участвовали в этой войне, и когда мы, девочки, приезжали в ставку, возил нас в окопы. Мы видели, как трудно солдатикам, видели страшные изобретения войны, которые пугали нас, и после возвращались в ночных кошмарах. Бывая в госпиталях, видели изуродованных войной солдат и знали, какое страдание и муку несет война. Почти каждый день по два или три часа проводили с ранеными.
Государь любил армию, сочувствовал страданиям солдат и переживал их гибель. Во время войны были случаи, когда малодушные, нетерпеливые солдаты убегали с фронта. В окопах было холодно и мучительно, за это судили; и государь, сколько мог, старался, чтобы не наказывали строго, снимали судимости, — относился к солдатикам снисходительно. Для него утвердить смертный приговор было мучительным делом. По три часа он ходил по кабинету и не подписывал такой приговор. В этих вопросах он всегда советовался с государыней. Отец был милостивый, снисходительный к людям и добрый, очень добрый. Неправда, что все им были недовольны. Конечно, были недовольные — всем ведь не угодишь.
Темная страница истории — расстрел рабочих в 1905 году. Государь говорил, что в этом он не виноват. Кто-то распорядился так. И не дознались кто, и это осталось пятном на государе.
Иногда я присутствовала на беседах отца с министрами и знаю, что все уважали государя, а он уважал своих министров. Особенно уважал Петра Аркадьевича Столыпина. Однажды они беседовали о Японской войне. Вместо оружия, провизии для армии привезли целый состав икон.
Государь сказал:
— Как это можно?
Столыпин ответил:
— Конечно, это проделки вражеских сил, это устроено с целью навредить армии.
Война с Японией закончилась не в пользу России, и государь считал, что это было сделано специально, чтобы подорвать веру в мощь России. Последнее он говорил Милюкову. Государь любил разговаривать один на один.
Столыпин преследовал революционеров, был беспощаден к ним, за что его и убили. Я считаю, что он поступал правильно. Государь и государыня поддерживали своего премьер-министра, в то же время говорили, что нужно дать небольшое послабление, быть мягче, терпеливее. Но у Столыпина была железная рука. После Петра Аркадьевича у государя уже никогда больше не было такого замечательного министра: честного, умного, благородного.
Столыпин начал великую земельную реформу, до него никому это было не под силу. Уже после его смерти стали поговаривать о безвозмездной передаче земли крестьянам, а в годы войны эти разговоры усилились, но никто не хотел заниматься этим. Государь очень думал об этом. Все же некоторые люди стали увлекать всех своим почином. Князь Сергей Васильевич Оболенский сказал, что первым отдаст свою землю крестьянам, у князя были большие имения в Полтавской и Воронежской губерниях. Сергей Васильевич уговаривал других помещиков сделать то же. Его поддерживали великие князья, Юсупов, Родзянко и другие. Были и несогласные, они говорили, что дело это ненужное, вредное, которое повлечет осложнения. Противников было немного, и государь звонил им по телефону и просил отдать хотя бы половину, и соглашались: не могли отказать государю. Отец очень переживал за реформу, ночи не спал, думал, как лучше сделать, чтобы были мир и согласие.
